Юлия Вознесенская - Мои посмертные приключения Страница 8

Мама в последний раз обняла меня, опустила руки, отошла, не спуская с меня глаз, а потом исчезла.

Глава 2

— Путь через мытарства[4] труден и опасен, — сказал Ангел-Хранитель, — ты должна полностью довериться нам, чтобы не попасть в беду.

Я охотно это обещала. Дед с Ангелом подхватили меня под руки, и мы начали стремительно подниматься. За несколько мгновений промелькнули палаты больницы, которые мы пролетели насквозь; никто из больных нас не заметил. Мы прошли сквозь крышу больницы и взмыли над ней, поднялись над зеленым больничным парком, потом я увидела Мюнхен с высоты полета птичьего, а после — самолетного, а затем мы вошли в облака, потому что день был пасмурный.

Мы долго в молчании летели сквозь сияющую облачную пустоту. Когда я захотела о чем-то спросить Деда, он остановил меня:

— Тихо! Здесь кругом бесы, это их стихия. Мытарств не миновать, но не стоит привлекать бесовское внимание прежде времени.

Я замолчала.

Туман впереди вдруг сгустился и потемнел. Я подумала, что мы летим на грозовое облако, и почему-то вспомнила, как опасна встреча с грозой для самолетов. Хранитель сжал мне руку и через мою голову сказал Деду:

— Это они! Готовься!

Темное облако стремительно надвигалось, и вскоре нас окутал тяжелый и смрадный смог. В этой полутьме роились мерзкие полупрозрачные существа, состоявшие как бы из плотной вонючей слизи; одни из них были похожи на давешних «инопланетян», другие на гигантских летучих мышей, и вся эта нечисть крутилась-вертелась вокруг нас, взлетая и стремительно ныряя вниз, угрожающе рыча и визжа; этот хаотичный полет сопровождался грохотом не то грома, не то каких-то барабанов. Шум стоял несусветный, похлеще, чем на дискотеке, и сквозь этот грохот можно было расслышать: «Наша! Эта душа наша! Давайте ее сюда!»

— Придется остановиться, — сказал Хранитель. — Говори с ними ты, святой! А ты, Анна, внимательно слушай, но в разговор не вступай.

Мы остановились в воздухе. Хранитель накрыл меня своим крылом, стало не так страшно.

— Что предъявляете вы этой душе, слуги дьявола? — спросил Дед.

Из роя бесов выдвинулся один, чем-то отдаленно напоминающий номенклатурного чиновника: в руках бес держал раскрытую папку и перебирал в ней какие-то бумаги.

— Вот тут все зафиксировано: празднословие, брань, грязные слова, богохульство и прочие словесные грехи, — проскрипев это, он захлопнул папку и потряс ею над уродливой башкой.

— Не все сразу, — остановил его Дед. — Если ты явился обвинять, то предъявляй обвинения по одному.

— Нет, сразу! Все сразу! — закричали кругом бесы. — Чего тут тратить время, и так все ясно! Некогда нам, пачками отправляем в ад этих болтунов, хватать не успеваем — стаями летят. Отдавайте ее нам, и дело с концом!

— Обвинения — по одному! — упрямо по требовал Дед.

— Ладно! Ей же хуже!

Бес-чиновник снова раскрыл свою папку и начал бубнить все глупости, ругательства, неприличные анекдоты, какие я произносила в своей жизни, причем начал с детской брани типа «дурак», «зараза», дразнилок вроде «Колька-дурак курит табак» и подобной чепухи. Я догадалась, что у них тут всякое лыко в строку.

Вдруг из толпы бесов выдвинулся еще один, голый, но в пионерском галстуке, и запищал:

— Пионеры — юные безбожники! «Летчик по небу летал, нигде Бога не видал!» Она богохульствовала с детства — подавайте ее сюда!

Я, конечно, была в пионерах, как и все наше поколение, но слов этих никогда не произносила. Я дернула Деда за руку, и он понял, в чем дело.

— Подожди-ка, когда она это говорила?

Бес-чиновник засуетился, завозился в бумагах:

— Сейчас, сейчас… У меня все записано, минуточку… Не это… Не то… Ну, ладно, сама она, предположим, этих слов не произносила, но слушала их на пионерских собраниях и не возражала. Возражала или нет? То-то. Преступление через соучастие, как говорится в их уголовном кодексе.

— Оставим человеческие законы, мы не на Земле. Ты лучше скажи, бес, разве вы уже не предъявляли эти обвинения тем, кто со вращал атеистическим мракобесием невинные детские души? Уверен, что за этот вздор уже ответили ее несчастные воспитатели.

— Допустим. Но мы не станем мелочиться, у нас найдутся и другие материалы на ту же тему. Не надо лукавить: ведь это не мы, а вы считаете богохульство тягчайшим грехом, мы только следуем традициям мытарств. Самим-то нам, конечно, только приятно слышать эту милую детскую непосредственность. Устами младенцев, как говорится, гм…

— А я доподлинно знаю, что никаких особенных духовных грехов за ней нет. Все, в чем вы ее обвиняете, — это плохое воспитание, а не испорченность души, многое она болтала несознательно — просто болтала. Зато мне известно, как и вам, что за правдивое и честное слово она, став взрослой, заплатила своей свободой, — и вот это уже было абсолютно сознательно!

— Знаю, знаю, слыхали мы про это их инакомыслие, болтовня одна! Да, вот, кстати, о болтовне. Виновна в празднословии, суесловии и пустословии. В одних только телефонных пустых разговорах с подружками проведено четыре года, одиннадцать месяцев, пять дней, шесть часов и тридцать шесть минут. У нас счет точный, как в банке!

— И не стыдно? — вмешался мой Ангел. — Сами же вы, будучи лишены возможности получать энергию от Бога, подключаетесь нахально к телефонным проводам и сосете по ним энергию из болтунов!

Но бесы, похоже, его не слушали. На нас обрушился новый поток брани, сальных анекдотов, жаргонных словечек из интеллигентского обихода. Дед не успевал и слова вставить. Вдруг листы с обвинениями вылетели из бесовской папки и устремились ко мне, будто карты, пущенные фокусником из колоды. Я закрыла лицо руками, но Дед поднял свой крест и крикнул:

— Крестом Спасителя да испепелятся все ее словесные грехи!

В воздухе запахло горелой бумагой и шерстью, листки с обвинениями рассыпались пеплом, а бес с визгом отбросил от себя горящую папку и начал дуть на обожженные лапы.

— Прочь! — грозно произнес Ангел, и вся бесовская свора шарахнулась в разные стороны, освобождая нам дорогу. Мы вылетели из вонючего облака и понеслись сквозь редеющий туман в чистое небо.

— Мы, кажется, прорвались? — спросила я.

— Сквозь это мытарство — да. Но впереди достаточно других, — сказал Дед. — Поэтому будь осторожна и помни: НЕ БОЯТЬСЯ, НЕ ВСТУПАТЬ В СПОРЫ И МОЛИТЬСЯ!

И вновь продолжался полет в тишине, полной тревоги. Я не знаю, на какой мы были высоте, но мимо нас не пролетали птицы, я не видела и не слышала ни одного самолета.

Мне пришло на ум, что пересекаемое нами пространство находится не в атмосфере или стратосфере, а в каком-то другом измерении.

Иногда мне казалось, что мы висим в синеве неподвижно, я не чувствовала сопротивления воздуха, и только редкие клочья неприятного тумана проносились мимо нас, да шумели чуть слышно огненные крылья, струясь за плечами Ангела.

И тогда становилось ясно, что мы летим с немыслимой скоростью.

Вскоре снова показались бесы, но в этот раз они вели себя не так нагло и шумно.

Опять один из них оказался перед нами и начал предъявлять мне обвинения во лжи:

— Она лгала по ничтожным поводам, но зато постоянно! Лгала матери, что у нее все в порядке, когда та беспокоилась о ней, а сама ждала ареста… Ее и судили «за клеветнические измышления»! Впрочем, это мы пропустим… Она лгала подругам, что счастлива с мужем и он ей верен.

Подобных обвинений у него было множество, но он перечислял их скороговоркой, не требуя ответа и опасливо косясь на крест в руках Деда. Мы ему не отвечали и продолжали движение, а он летел сбоку, суетился и выкрикивал что-то уж вовсе несуразное:

— Она стишки писала, а мысль изреченная есть ложь! И вообще — всяк человек ложь есть!

Почти совсем отстав, он выкрикнул:

— Она не любила лгать из гордости! Вот поглядим, как она за гордыню свою ответит!

Потом, когда этот бес отстал окончательно, появился другой, совсем ничтожненький на вид и вовсе даже не страшный, и заверещал поганым голоском:

— Сплетница, сплетница! Все женщины сплетницы! Сколько раз при ней перемывались косточки ее подруг? Пусть ответит!

Ангел, не прерывая полета, бросил через огненное плечо:

— Отстань, адская козявка! Ты сам знаешь, сколько раз по ее слову прекращались сплетни, и как часто она говорила о людях только хорошее, если при ней их осуждали. Ты хочешь, чтобы мы сочлись?

— Нет, нет! Скатертью небеса, убирайтесь и уносите ее прочь! Только учтите, что она это делала не по вашему ханжескому учению, а по своей гордыне.

И мы отправились дальше.

Через некоторое время Хранитель предупредил:

— Впереди мытарство чревоугодия.

— Вот уж в чем не грешна!

Хранитель заглянул под крыло, и я умолкла, встретив его серьезный предостерегающий взгляд.