Брайан Вайсс - Мы не умираем, а рождаемся вновь! Доказательство реинкарнации, сделанное известным психиатром и подтвержденное документально Страница 8

Кэтрин говорила шепотом, медленно, очень простыми словами и уделяя много внимания деталям. В следующие пять минут я узнал в деталях, как делают масло. То, что знала Эбби о том, как взбивать масло, для Кэтрин тоже было внове. Я повел ее дальше во времени.

„ У меня есть мужчина, но, похоже, мы не женаты. Мы спим вместе… но мы не всегда живем вместе. Мне с ним хорошо, но в общем-то ничего особенного. Я не вижу детей. Вокруг яблони и утки. Вдалеке есть другие люди. Я собираю яблоки. У меня почему-то начинает щипать в глазах[12]. Это дым. Ветер дует в нашем направлении… это дым от горящего дерева. Опять жгут деревянные бочки…

Кэтрин закашлялась.

„ Это часто бывает. Они промазывают внутреннюю часть бочек этой черной… смолой… чтобы они не пропускали воду.

После сеанса, что был на прошлой неделе, я был очень возбужден и страстно хотел снова вывести Кэтрин в промежуточное состояние. Вот уже девяносто минут мы изучали ее жизнь в качестве служанки. Я уже знал все о том, как заправлять постель, взбивать масло и смолить бочки; но я жаждал нового урока от высших сущностей. Окончательно потеряв терпение, я перенес ее к моменту смерти.

„ Мне тяжело дышать. Ужасно больно в груди.

Кэтрин задыхалась, было видно, что ей больно.

„ Сердце болит; оно сильно бьется… Мне холодно, меня трясет[13]! В комнате какие-то люди, они дают мне пить какую-то траву (чай). Запах забавный. Они втирают мне какую-то мазь в грудь. У меня жар… но мне очень холодно.

Она умерла тихо. Взмыв к потолку, она смотрела сверху на свое тело — тело маленькой, усохшей шестидесятилетней женщины. Она просто парила наверху, ожидая, что кто-то придет и поможет ей. Наконец она почувствовала свет, который притягивал ее к себе. Свет становился ярче, сияние усиливалось. Мы ждали молча, минуты проходили одна за другой. И внезапно она оказалась в другой жизни, за тысячу лет до Эбби.

„ В этой комнате висит много чеснока, везде. Я чувствую его запах. Считается, что чеснок способен убивать всякие вредные частицы в крови и очищать тело, но есть его нужно каждый день. На улице, в саду, тоже растет чеснок. Есть и другие растения, конечно, — фиги и так далее. Эти растения помогают людям. Моя мать покупает чеснок и другие травы. Кто-то болен в нашем доме. Тут какие-то странные корешки. Иногда ты их просто кладешь в рот или вставляешь в уши или другие отверстия. Просто вставляешь и держишь там.

Кэтрин перешла на шепот.

„ Я вижу старого человека с бородой. Это один из деревенских целителей. Он говорит всем, что надо делать. В деревне свирепствует что-то типа… чумы… люди умирают. Их не бальзамируют, потому что все боятся заразиться. Их просто хоронят. Людям это не нравится. Они чувствуют, что душам трудно уйти из-за этого[14]. Но так много людей умерло. Скот тоже мрет. Вода… затапливает все… люди болеют из-за воды[15]. Я тоже подхватила какую-то болезнь из воды. У меня болит живот. Болезнь поражает желудок и кишечник. Организм теряет очень много воды. Я как раз пошла за водой, но ведь это она убивает нас. Я несу ее обратно. Я вижу своих братьев и мать. Отец уже умер. Братья очень больны.

Перед тем как идти дальше во времени, я сделал паузу. Я был сильно удивлен тем, как от жизни к жизни менялись ее представления о смерти и жизни после смерти. При этом ее собственные переживания после смерти каждый раз оставались неизменными. Ее сознательная часть отделялась от тела в момент смерти, всплывала вверх и затем «устремлялась к чудесному, полному энергии свету». Затем она всегда ждала, что кто-то придет и поможет ей. Душа автоматически шла далее. Бальзамирование, похоронные ритуалы и прочие посмертные процедуры никак не влияли на этот процесс. Все происходило само собой, без всяких специальных приготовлений — все равно, что выйти в открытую дверь.

„ Бесплодная и сухая земля… Вокруг нет гор, только равнина, сухая и плоская. Один из моих братьев умер. Мне получше, но желудок все еще болит.

Однако она прожила ненамного дольше своего брата.

„ Я лежу на какой-то поверхности под покрывалом.

Она была очень больна, и никакие дозы чеснока и других растений не могли предотвратить ее смерть. Вскоре она уже возносилась над телом навстречу знакомому свету. Она терпеливо ждала, что кто-то придет за ней. Ее голова начала поворачиваться из стороны в сторону, словно она наблюдала за какой-то сценой. Ее голос снова стал хриплым и громким.

„ Говорят, что существует множество богов, потому что Бог есть в каждом из нас.

Я узнал этот голос из промежутка между жизнями и по хрипотце, и по решительному тону, которым проговаривались духовные послания. То, что она сказала следом, было для меня словно удар под дых, словно весь воздух разом вышибло из легких.

„ Твой отец здесь, и сын твой — он еще малыш. Отец сказал, что ты узнаешь его, потому что зовут его Эвром, и дочь ты назвал в его честь. Умер он из-за сердца. На сердце твоего сына также стоит обратить внимание, потому что оно перевернуто, как у цыпленка. Он пожертвовал собой из любви к тебе. Его душа очень сильна. Его смерть оплатила все долги предков. Он также хотел показать тебе, что медицина ограничена и не может объяснить все.

Кэтрин замолчала, а я сидел, оглушенный, пытаясь осознать произошедшее. В комнате стало адски холодно. Кэтрин знала очень мало о моей частной жизни. На моем столе была детская фотография моей дочери, счастливо улыбавшейся во весь рот, в котором торчало только два зубика. Рядом была фотография моего сына. Кэтрин так ничего бы и не знала о моей частной жизни. Я был очень хорошо обучен в рамках традиционной психотерапевтической школы. Терапевт должен быть tabula rasa для пациента, чистым листом, на которые пациент может перенести собственные чувства, мысли и убеждения. Потом терапевт может их анализировать, расширяя таким образом у пациента область сознательного. И с Кэтрин я держал ту же дистанцию. Она знала меня только как терапевта — ничего из моего прошлого или частной жизни не было ей известно. У меня даже дипломы не висели на стенах офиса.

Самой большой трагедией в моей жизни была неожиданная смерть нашего первенца, Адама, которому было всего двадцать три дня от роду, когда он умер в начале 1971 года. Примерно через десять дней мы принесли его домой из больницы, где он лежал из-за проблем с дыханием и постоянной рвоты. Диагноз было исключительно трудно поставить. «Полная аномалия дренажа легочных артерий и дефект межпредсердной перегородки» — вот что нам сказали. «Такое случается примерно в одном из десяти миллионов случаев». Легочные вены, по которым обогащенная кислородом кровь должна возвращаться в сердце, подходили к сердцу не с той стороны. Получалось, будто сердце ребенка было перевернуто. Очень, очень редкий случай.

Сложнейшая операция на открытом сердце не помогла Адаму — он умер несколько дней спустя. Несколько месяцев мы оплакивали его, все наши мечты и надежды были разбиты вдребезги. Джордан, который родился год спустя, был словно бальзам на наши израненные души.

Когда умер Адам, я как раз пребывал в сомнениях относительно выбора психиатрии как области развития своей карьеры. Мне нравилось мое положение в интернатуре, и мне уже предложили место врача в больнице. После смерти ребенка я твердо решил, что моей профессией будет психиатрия. Я был зол на то, что современная медицина со всеми ее возможностями и развитыми технологиями не смогла спасти моего сына.

Мой отец отличался отменным здоровьем вплоть до начала 1979 года, когда он в возрасте шестидесяти одного года перенес сердечный приступ. Приступ он пережил, но стенки сердца были сильно повреждены, и он умер три дня спустя. Это случилось за девять месяцев до нашей первой встречи с Кэтрин.

Мой отец был религиозен не столько в душе, сколько был привержен всяким ритуалам. Его еврейское имя, Эвром, подходило ему куда лучше, чем английский вариант Элвин. Через четыре месяца после его смерти родилась наша дочь Эми, и ее действительно назвали в честь него.

Сейчас на дворе 1982 год, и здесь, в моем тихом полутемном офисе, на мою голову обрушился поток оглушительной заповедной правды. Я плыл в море духовности, и мне это нравилось — я чувствовал себя как рыба в воде. Возможно, Кэтрин и не знала всего этого. Но источника, откуда она могла бы это узнать, тоже не было. Еврейское имя моего отца, то, что у меня был сын, который умер от порока сердца, встречающегося в одном из десяти миллионов случаев, мои колебания относительно медицинской карьеры, смерть отца и то, что моя дочь названа в его честь, — все это было слишком, слишком лично и слишком убедительно. Неискушенная среднестатистическая лаборантка стала проводником высшей мудрости. И если она могла знать это, что еще могло быть ей известно? Мне нужно было знать больше.