Что удивительного в благодати? - Филипп Янси Страница 18

* * *

Дейзи всячески старалась ни в чем не подражать отцу. Она в рот не брала спиртного. Но обращалась со своими близкими столь же тиранически — пусть тирания эта выражалась в более пристойных формах. Чаще всего она укладывалась на диван, приложив к раскалывающейся голове лед, и покрикивала на детей: «Заткнитесь!»

«Зачем я только завела вас, обормоты! — кляла она свое потомство. — Вы мне всю жизнь загубили!» Началась Великая депрессия. Каждый ребенок — лишний голодный рот. У Дейзи их было шестеро, и все ютились в двухкомнатном домике, где она живет по сей день. В такой тесноте дети все время путались у матери под ногами. Порой она задавала им трепку ни за что: мол, если ни на чем не попались, все равно виноваты.

Она была тверда как сталь, никогда не извинялась и ничего не прощала. Дочка Маргарет припоминает, как однажды в детстве пришла к матери вся в слезах и за что–то просила прощения, а в ответ получила типичное: «Неправда. Ты не сожалеешь об этом! Если б ты понимала, как это плохо, ты бы этого не сделала!»

Маргарет, моя близкая знакомая, рассказала мне о множестве такого рода примеров отсутствия благодати. И она в свою очередь попыталась строить жизнь иначе, чем ее мать Дейзи. Однако и в ее жизни случались большие и малые трагедии. По мере того, как каждый из четверых детей достигал отрочества, она чувствовала, что власть и контроль ускользают из ее рук. Теперь и ей хотелось прилечь на диван, положив на лоб пакет со льдом, и прикрикнуть: «Заткнитесь все!» Теперь и ей хотелось прибить ребят, дабы что–то им доказать или, по крайней мере, разрядить накопившееся внутри напряжение.

В особенности досаждал ей Майкл, которому в начале 1960–х исполнилось шестнадцать лет. Парень слушал рок–н–ролл, носил очки в толстой оправе, отпустил волосы. Поймав его с косячком, Маргарет выгнала сына из дому. Он перебрался в коммуну хиппи. Однако Маргарет и там продолжала преследовать и «воспитывать» сына: донесла на него властям, вычеркнула из завещания. Все перепробовав, но так и не добившись толку — что бы мать ни говорила ему, все как от стенки горох, — в один прекрасный день она дошла до точки и заявила: «Не желаю больше видеть тебя, пока я жива!» С тех пор прошло двадцать шесть лет! За это время мать и сын ни разу не виделись.

Я поддерживаю близкие отношения также и с Майклом. Несколько раз в течение этих двадцати шести лет я предпринимал попытки примирить эту парочку, однако всякий раз сталкивался со страшной силой безблагодатности. Когда я спрашивал Маргарет, сожалеет ли она о словах, брошенных Майклу, готова ли взять их обратно, она набрасывалась на меня с яростью, словно на самого Майкла. «Как еще Бог не прибрал его за все его дела!» — кричала она, и глаза ее сверкали диким, неистовым блеском.

Ее необузданная ярость застала меня врасплох. С минуту я в ужасе глядел на эту женщину: руки сжаты в кулаки, лицо пошло пятнами, под глазом бьется жилка.

— Ты желаешь смерти родному сыну? — спросил я наконец. Она промолчала.

Майкл кое–как пережил шестидесятые, топя разум в «кислоте». Перебрался на Гавайи. Сошелся с женщиной. Бросил ее. Попытал счастья с другой. Снова разошелся. И, наконец, вступил в брак. «Сью — то, что надо, — уверял он при встрече. — Это навсегда».

Навсегда не получилось. Как–то раз мы беседовали с Майклом по телефону и тут послышался довольно неприятный звонок — сигнал, оповещающий о том, что кто–то еще пытается соединиться с тем же номером. Майкл извинился и, оставив меня дожидаться, переключился на другую линию. Я прождал минут пять.

Когда он возобновил разговор, то явно был не в духе. «Сью звонила, — пояснил он. — Улаживаем последние детали развода. Финансовые».

— Я не знал, что ты общаешься со Сью, — ответил я для поддержания разговора.

— Я с ней не общаюсь! — отрубил он точно таким тоном, какой я не раз слышал от его матери. — Надеюсь, мне до конца жизни не придется больше встречаться с ней!

Мы оба примолкли. Только что мы говорили о Маргарет. И хотя я сумел промолчать, боюсь, Майкл и сам распознал в своем ответе материнские интонации, унаследованные ею от бабушки, а той доставшиеся от ее отца в жалком домишке в Чикаго столетие тому назад.

Словно некий изъян поражает семейную ДНК, и болезнь передается из поколения в поколение. Порочный круг безблагодатности.

* * *

Безблагодатность вершит свою работу незаметно и смертоносно, как невидимый ядовитый газ. Отец умирает, не дождавшись прощения. Мать проклинает дитя, которое выносила в своем чреве. И яд распространяется дальше, к следующим поколениям.

Маргарет — набожная христианка, каждый день прилежно читающая Библию. Однажды я завел разговор про притчу о блудном сыне.

— Как ты понимаешь эту притчу? — спросил я. — Видишь в ней весть о прощении?

Как она могла не думать об этой притче! Слегка поколебавшись, она ответила: «Эта притча следует в главе 15 Евангелия от Луки за двумя другими — о потерянной монете и о заблудшей овце. Суть ее в том, насколько человек отличается от неодушевленных предметов (монеты) и животных (овцы). Человек обладает свободной волей, — подытожила она. — Он несет моральную ответственность. Этому юноше пришлось чуть ли не на коленях ползти к отцу Пришлось покаяться. Вот что хотел сказать Иисус».

Нет, Маргарет, не это хотел Он сказать. Во всех трех притчах ощущается радость обретающего, возвращающего себе свое. Пусть блудный сын добровольно вернулся домой, но наше внимание сосредоточено не на нем, а на поразительной, немыслимой любви отца: «И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и побежав пал ему на шею и целовал его» (Луки 15:20). Сын пытается произнести покаянную речь, но отец прерывает его и спешит устроить пир.

Один миссионер в Ливане как–то раз прочел эту притчу группе крестьян, чей образ жизни и понятия весьма напоминают среду, в которой учил Иисус. Крестьяне никогда раньше не слышали эту историю, и миссионер спросил, какое впечатление она произвела на них.

Две детали в первую очередь привлекли внимание ливанских крестьян. Во–первых,