Кумир - Ирина Дмитриевна Дюгаева Страница 19

Гришка рассмеялся.

– Да вы радуйтесь, Яков Богданович! Считайте, вас земля поцеловала.

– Та ежи б я так челомкался, меня б все бабы боялись. Я тобе друг’а твово привёл.

Гвидон уже нёсся к хозяину с душевным лаем.

– Гвидон! Вернулся! – Гришка поднялся и в порыве припал к собаке. – Живой! Целый! Невредимый!

Яша, морщась, отирал ботинки о стебли люцерны. В лесу испуганно застрекотала сорока.

– Спасибо вам большое, Яков Богданович! – мальчишеские глаза искрились благодарностью и неподдельной признательностью. Яша непроизвольно улыбнулся и сел рядом, обрывая изогнутую ветку боярышника. Ягоды ещё не созрели, но уже налились, крепко и тяжело оттягивая куст, словно тысяча женских грудей. Яша подкрутил ус.

– Где вы нашли Гвидона, Яков Богданович?

– В лесу. И я б сказовати, шо это он меня нашёл. Хороший у тебя цуцик, его б на охоту брать.

– Цуцик – это собака?

Яша кивнул, смолчав про медвежью лапку. Он отдавал себе отчёт, что впадает в пустые суеверия, но всё-таки верил в особую силу, двигавшую последними событиями. И верил, что Гришка был каким-то необходимым элементом, должным указать ему путь дальше.

Гришка Флоров, школьник-подросточек, работал у Яши и его матери пастухом. Он прилежно учился в школе, у него было добродушное светлое лицо и непокорный квадратный подбородок, жёсткое выражение, смягченное серо-зелёными глазами – лицо простого работяги. И обращался к Яше не как остальные «Яшка» или просто «Эй», а прибегал к официозу. Это всё, что знал о Гришке Яша, и этого было достаточно.

– Спасибо вам большое! Я вам кулебяку принесу. Она вкусная. Во всех Тупиках такой не найти! – Гришка не переставал счастливо гладить весело подрагивавшего пса. Яша рассмеялся, от нечего делать обламывая боярышник. – Как вы нашли меня?

– Ты шо думашь, я не знаю, хто у меня скотарём работает и где? Грошь мне тогда цена как хозяину. – Снова затрещала сорока. На самом деле, Яша вызнал у матери, чей был пёс, и где искать хозяина-мальчишку. Немало мать подивилась, что он проявил интерес к батраку. В кой-то веки.

Разговор шёл так же плохо, как цебуля16 под водку. Яша вздохнул.

– Шо это у тобе? – уцепился Яша, ткнув пальцем в пучок ржи, перепоясанный и бережно положенный около Гришки. Мальчик подобрался, прикрыл ладонью.

– Это так, ничего.

– На г’адание какое или обряд? Я ког’да на охоту иду, тоже слова особенные приговариваю. Но рассказать про них не мог’у. Секрет. – И доверительно подмигнул. Гришка усмехнулся, но глядел так же испытующе.

– У нас же сегодня по старому обряду Прокопьев день, – медленно пояснил он, заглядывая Яше в глаза. – Я ходил на покос ржи. Взял пучок с первого снопа, сохраню до осени. Это чтобы урожай был хороший. Потом принесу в дом. Это, чтобы дома всё ладно было. Вымету им сор в сентябре.

– То-то я г’ляжу, у нас неурожаев не бывати.

– Это да. Я же не первый год делаю. Как бабушка показала. После того голодного года пару лет назад. С тех пор так и делаю.

Яша задумался. Всё это было интересно только в силу недавно произошедшего. В другое время он бы уже уснул под такие непрактичные россказни.

– И много ты таких полезных обрядов зноваешь? – спросил он. Гришка нахмурился, сощурился, посмотрев на раскалившееся солнце среди облаков.

– Да как-то и вспомнить не могу.

Гвидон залаял яростно и взволнованно, в неясном настроении бросился к рогатым, пасшимся у холмистого горизонта. Всё это было неспроста.

– Я знал, что Гвидон вернётся, – признался Гришка, сжимая колени. – Он умный, не потеряется. И мой самый верный друг. С ним не пропадёшь. Это верно, что на охоте он бы сгодился. Он и в пастушестве полезен. Я вот вспомнил такое поверье. В старые времена русы же не в одного бога верили. И был у них такой бог в виде собаки. Он как бы охранял скот и поля с выращиваемыми посевами. Со злаками всякими. Я вот так смотрю иногда… А чем Гвидон не эта собака?

– Ну, хотя бы тем, шо он кобель, а не собака, – мрачно заметил Яша. – А еще тем, шо у той собаки крылья есть. И зовут её… то ли Симаргл, то ли Переплут.

Гришка с удивлением расширил детские глаза, как будто перед ним чудо божественное свершилось.

– А ты думал, я вашу русскую историю не учил? – злорадно торжествовал Яша. – Все вы, кацапы17, с одного поля…

– Пойду я, послежу за скотом. А то там Нюрка что-то отстала, – смущённо объяснил Гришка, поднимаясь. Его тень, тонкая и высокая как жердь, упала на Яшу и будто перекрыла весь мир. Яша вздрогнул, почувствовав за собой вину. Обидел он мальчишку, и тот решил быстрее ретироваться.

Облака, похожие на перья, воздушные и разлатые, облепили солнце. Усталость и разморённость разом напали на Яшу. Слышнее стал перезвон балабонов и тише – мычанье коров.

«Динь-дон. Динь-дон. Динь-дон». Суета и тлен. Тлен и суета. Может, просто выдумка. Или же судьба.

Снилось всё то же пастбище. Но без скота и без пастуха. Небо было тёмно-серое, и тучи плыли прямо на Яшу, разлёгшегося у куста. У куста плакун-травы, разросшейся к небу сиреневыми цветками, как зубья короны. Стебли были высокие, плоды крупные и липкие. Плакун плакал, и его капли падали на лицо Яше.

Он проснулся, хотя и не спал. Тучи потекли быстрее, стали темнее, выявив огромную тень крыльев.

Резкий порыв ветра заставил Яшу подняться. Во-первых, Симаргл все-таки оказался кобелём, что доказывало причинное место. Во-вторых, он был раз в десять больше Гвидона. В-третьих, он был овчаркой, и эта деталь поразила Яшу больше всего. В вышину в нем можно было насчитать саженя два-три, глаза неожиданным образом были обычными, хотя Яша представлял, что они должны светиться, как у псов Баскервилей. Но они были карими и такими огромными и бездонными, что человек мог бы уместиться в них и потонуть, как в чане, полном звериной свирепости.

«Динь-Дон», – скорбно, отдавая плачущим эхом, зазвенело невесть где.

– Узнаёшь звон? – спросил Симаргл. Голос у него был густой и басистый, помноженный на суровость. Как будто сама земля или небо заговорило во всю мощь глотки. – Узнаёшь звон?

– Нэ. Шо це?

– Слушай.

«Динь-Дон».

– Монастырь наш в деревне.

– Он уже не ваш. И не в деревне. И ты тоже.

– Я тоже не ваш? – подшутил Яша.– Причем тут я?

– Кто ты?

Всё вокруг забрызгало слезами плакуна.

– Я Яков Богданович Рубан. Проживати я рыболовлей и охотой. И ничуть не считаю, шо це есть потребительство. –