Дыши, сынок, тишиной - Иван Александрович Мордвинкин Страница 2

Но как ее сохранять, эту тишину, когда даже Артамошкин поступил! И с таким высоким баллом, что Глебушка не рассказал об этом отцу — стыдно было за свои скромные результаты. А ведь Артамошкин совсем плохо готовился, в церкви бывал редко, да и сам не знал, хочет ли стать священником.

А Глеб хотел. Но теперь будто между ним и великим будущим, которое заканчивается там, за концом жизни, там, где Великий Господь ожидает его с умноженными талантами, между ним и Богом, будто кто-то гигантский поставил препятствием ладонь. Так ставят руку на столешницу, по которой бежит муравей. И Этот Кто-то — Сам Господь. И кто скажет — обходить ли руку Божью, взирая на нее как на препятствие, или со смирением отойти? Тот, который в притче о талантах отошел со своей единственной монетой, вернул то, что дали, и был наказан. Но видеть руку Божью и как праотец Иаков сражаться с нею Глеб не желал, и такого смирения не понимал, и самого этого места в Священной истории тоже не понимал. Может быть, это самое сложное место в Ветхом Завете.

— Где же Господь, а где я? — растянуто и задумчиво проговорил Глеб, и обратившись уже к отцу, добавил: — Как понять, какое препятствие Господне, а какое нет?

— Просто, — ответил батюшка и снова уселся на скамью, увлекши с собой и сына. — Все препятствия Господни. Все Божье в мире Божьем, кроме греха. И, коли к греху склоняешься, то и вздыбливается мир стеной вокруг тебя. Препятствие — это следствие греха. В Раю не было препятствий, а без Рая появились.

— И что же делать? — Глеб нуждался в простых и прямых ответах. — Преодолевать их или смиряться?

— А как захочешь, — батюшка прямых ответов не давал, а только улыбался с видом человека, у которого все хорошо, и у которого сын не получил внезапного удара судьбы. — Если истинно смиришься — Господь устроит твой путь. А если пойдешь сквозь стену, то и тут Господь поможет. Но грех придется изжить терпением, потому что он вспучится в тебе, разойдется еще больше. И тогда терпением можешь его удавить, и препятствие отойдет.

— Выходит, все сводится ко греху.

— Выходит. Любое препятствие — это грех внутри тебя. Отыщи его и вырви. Вот тебе и преодоление.

Через несколько дней Глеб подобрал профессию по душе — удастся ли поступить в следующем году — неизвестно, но год терять не разумно, а ремесло рук не тянет.

Вопросы все еще угрызали его встревоженную душу, но успокаиваясь день ото дня, он терпеливо расставлял по подходящим местам кирпичики разрушенного мироздания, разрушенного представления о мироустройстве, о своем месте в этом мире и о Боге.

По утрам, пока все спали, он уходил к ручью и здесь читал Псалтирь — единственное, в чем он умел найти успокоение.

В конце концов отец, который в эти дни не имел времени поддержать сына, но который все видел каким-то духовным боковым зрением, увез его в Задонский монастырь, как только появилась возможность. Там пробыли они три дня. Глебушка и впрямь утешился у мощей своего любимого святителя, остудил разгоряченный дух в славном источнике, и утих, вернувшись в привычное для него возвышенное равновесие.

С тех пор приходил он к своему любимому ручью, как и раньше, подышать тишиной, в которой иногда слышал Бога. Будь он священник или электрик, иконописец или водитель маршрутки — он научится носить с собой эту Божью тишь. Не путь важен, по которому пройдет душа, а цель, к которой она устремлена. А с такой великой целью, какая дана христианину — любой путь благостен.

В одно раннее утро, в которое Глеб снова окунулся в безмолвие старого сада, услышал он за спиною батюшкины шаги, грузно ступающие по сыпучему косогору.

— Спать охота… — батюшка, сонный, взъерошенный и блаженный, пробирался сквозь заросли молодой вербы, щедро усыпанной бусинками росы. Как ему даже во сне удавалось знать все, что происходит в его доме, только Богу известно. Вот и теперь, когда все спали, включая и самого батюшку, Глеб тихо ускользнул к ручью. Но батюшка знал, кто ушел, куда ушел и зачем ушел. Это его семья, и он в ней отец.

Он уселся рядом, большой, как пробужденный от спячки медведь, без толку потер сонное лицо и осмотрелся:

— Хорошо здесь. Божий мир уже пробудился…

— Да, по утрам здесь особенно хорошо, — улыбнулся Глеб и показал книжку: — Я уже начал штудировать электротехнику. Всегда нравилось возиться с проводкой.

Батюшка опять обнял взрослого сына:

— Ты, главное, дыши, сынок, — сказал он ободрительно. — Особенно, когда все шумит вокруг. Не потеряешь землю под ногами, не упадешь. А если и упадешь — успокойся и тем более дыши.

И протянул Глебу конверт — такой же, с тем же адресом отправителя.

— Семинария опять письма тебе пишет. Хочешь, можешь не читать.

Глеб равнодушно повел плечами:

— А чего прятаться? — он принял конверт и вскрыл его. — Теперь они меня ничем не напугают.

Вынул письмо, бегло прочел его и сунул обратно в конверт, пока батюшка умывался в ледяной воде родникового ручья.

Посидели, помолчали. Батюшка поднялся с протяжным вздохом, потянулся, чтоб выглядеть равнодушным, и спросил, как бы между прочим:

— Что пишут-то?

Глебушка махнул рукой:

— Извиняются, — он передал конверт отцу. — Мои результаты перепутали с результатами Артамошкина. Это я поступил, а он не прошел по баллам.

Батюшка ни дрогнул ни одним мускулом, а только деланно скучно зевнул и посмотрел на пригорок, по которому предстояло взбираться, чтобы вернуться домой. Но глаза его засветились:

— Ну что, пойдем завтракать?

— Нет. Посижу еще, подышу, — ответил Глеб и добавил, вспомнив о давно наболевшем: — Все думаю о святом Иакове: что это за сражение у него с Богом вышло?

Батюшка вздохнул и провел огромной рукой по Глебушкиным упрямым волосам:

— А мы, когда боремся с препятствиями, с кем боремся? Разве не с Богом и Его Промыслом о