Фантомики - Евгений Бугров Страница 2

— Во все века человечество только и делало, что уничтожало своих лучших мыслителей, тех самых альтруистов, которые вопреки житейскому рассудку, часто ценой собственной жизни, двигали общество вперед.

— Например? — внутри мы уже клокотали от ярости.

— Джордано Бруно. Галилео Галилей. Или тот же Иисус. Его распяли? Им же и спаслись.

— А ты вроде как Его ученик, апостол, — сказал один из нас и лениво поднялся, поигрывая плечами. — И если я двину тебя в челюсть, ты спасибо скажешь и подставишь другую щеку?

Этот мужик был крут на расправу, недаром ходил в подручных бригадира, и, признаться, мне очень хотелось, чтобы альтруист наш струсил и отступил, тогда бы мы рассмеялись и дело с концом. Так нет!

— Спасибо не скажу, однако заранее вас жалею. Ударив без причины, вы не остановитесь, пока не убьете. А когда убьете, убедитесь, что я был прав, только поздно будет.

— Что же? Это надо проверить, — бригадир кивнул подручному и взялся за топор…

В общем, не стало альтруиста. Честно говоря, мне его жаль. Перекуры сократились, работаем как проклятые, хорошую деньгу зашибаем, бригадир доволен. Мы все, соучастники, стали недоверчивей друг к другу и еще злее к посторонним, к нам теперь не подходи. По ночам мне ужасно совестно, однако поделиться не с кем, бригадники в момент зароют. А я, простите, не альтруист! И все же? Он был прав.

Сестры-двойняшки.

У некоего царя были две дочери, двойняшки, внешне похожие, но разные по характеру. Где одна молча уступит, там другая будет слезы лить, пока своего не добьется. Одна настоящая рукодельница, без дела не сидит, а другая только и знает, что перед зеркалом вертеться. И во всем остальном, что ни возьми, они разнились, как огонь и вода, как лед и пламень, а внешне ни за что ни различишь, но царь безумно любил обеих, души не чаял. Дочери есть дочери, пришла пора выдавать их замуж. От женихов поначалу отбоя не было, понятно, невесты красавицы, да за каждой, как говорится, полцарства в придачу. Но вот незадача! Одна дочь, хоть и не прекословила батюшке, поскольку любила его, но так горевала по предстоящей разлуке, что с лица спала. Зато вторая дочь готова была и сама, и вместо сестры замуж выйти. Поскольку скромница занемогла, на смотрины выходила сестра-двойняшка, только переодевалась. Видимо, из вредности лукавая сестрица решила подобрать себе жениха покрасивее, да побогаче, а над ломакой-сестрой вздумала позабавиться. После длительных церемоний она выбрала себе заморского принца, а для сестры — бедного путника, который здесь оказался случайно. Объявили двойную помолвку и сестры на время разъехались, каждая со своим женихом, чтобы ознакомиться с их владениями и ближайшей родней. Скромница так была огорчена, что из-за слез ничего не видела, и решила покориться судьбе.

Царь с нетерпением ждал возвращения ненаглядных дочерей, вскоре они вернулись, и обе счастливые: одна будущими владениями, другая бедным путешественником, с которым нашла любовь и согласие. Стали готовиться к двойной свадьбе, тут-то и начались неприятности. Дочь-интриганка позавидовала чувствам сестры, чьей судьбой сама же и распорядилась, и, пользуясь сходством, прогнала путешественника со двора. Тот уехал без объяснений. Оскорбленный царь и безропотная сестра горевали, не понимая причины такого бегства. Тем временем и вторая свадьба расстроилась, заморский принц застал невесту в объятиях собственного конюха, и тоже уехал. С тех пор и повелось. Приедут какие женихи, посватаются, и снова интриганка за двоих выступает, и сама же все нарушит. А сестра ее все грустит в своей девичьей светелке и ждет бедного путешественника, который в дальних странствиях, небось, и думать о ней позабыл. Кто знает, может, он еще вернется, если не ослеп от обиды. Да, двойняшки очень похожи, но совершенно разные, кто их спутает? Их и зовут по-разному, хоть умеет одна подменить другую. Но кто имеет сердце, тот не обманется и счастлив будет, да еще полцарства получит. А зовут их Похоть и Любовь! Сестры и сейчас на выданье.

Фома неверующий.

Жил на свете человек, который ни во что не верил, пока не убедится, звали его Фома. Все бы ничего, таких людей много, но вот беда: он был очень любопытен. С таким характером одно мучение. Например, его никак не отпускал вопрос: есть Бог или нет? С одной стороны, поверить в Бога хотелось, поскольку за это обещана загробная жизнь и все такое, однако, как верить, если нельзя проверить? Вот если бы знамение или чудо какое случилось, тогда другое дело, можно и праведником быть и посты соблюдать. А если обман, то какой резон поститься и поклоны бить? Глупо. И так он этим вопросом страдал, что однажды заболел и слег. Вот так он лежал на кровати и думал, как бы так умереть, чтобы не насовсем, а чуть-чуть: посмотреть одним глазком, убедиться, что да, Бог есть, и назад. Тогда и с верой будет все в порядке и любопытство успокоится. А если Бога нет, тогда, конечно, жалко, зато и покутить можно, не оглядываясь на разные поповские выдумки. Лежал он так, лежал, ничего не ел и не пил, думая, что вот-вот и начнет умирать, но ничего не происходило. День прошел, другой, третий. Фома начал молиться: очень просил Бога явить Себя, а иначе, дескать, он только зря умрет и никакой пользы не принесет ни себе, ни людям. И вот, после очередного забытья очнулся он на краю глубокой пропасти и сразу понял: свершилось. Однако не успел ни обрадоваться, ни испугаться.

— Фома, Фома, — услышал он призывный голос, но никого вокруг не увидел.

— Вот я, — ответил он не вслух, а как бы мысленно.

— Загляни в пропасть, Фома.

Он заглянул, но и там ничего не увидел и спросил:

— А что там?

— Шагни, тогда узнаешь, — ответил голос.

Наверно, Бог его испытывает, подумал Фома. Ему было страшно, очень страшно, однако и любопытно тоже. Он понимал, что. если отступит, ничего больше не узнает. Зачем и затевать все было? Нога словно сама шагнула, Фома и опомниться не успел, как начал падать. И уже когда падал, вдруг сообразил, что не Бог это был вовсе, а сатана,