Кумир - Ирина Дмитриевна Дюгаева Страница 21

– У вас завсег’да так с Россией было, – отмахнулся Яша. – Скока ей вер навязывали, скока моралей. И всё принимала, всё перенимала. И чужое, и своё – всё в одном котле варится, кипит. Страшно уже пробовать варево это. А вот стоит же она, такая-рассякая, всё принимающая, и ещё скока простоит.

– А ты, неверующий, чем согрешил?

Яша присвистнул:

– Да знаешь, поболе, чем ты-то. Людей не бил. Зато воровал и обманывал сколько. И не жалею, и не каюсь. Так оно, значит, надо было, и горевать поздно. И баско!

– Что за «баско» такое? Любо тебе аль плохо? Не пойму.

Ёмкое, как хлопок по столу, ободряющее «баско21» заменяло Яше и матюки, и выражало красоту, и радость, и негодование. Но он никогда не задумывался над его значением.

– Батька мой так говорил. Я и перенял.

– А много в тебе батькиного?

– Дюже много. А в тебе?

– И от отца, и от матери хватает. Дай-ка ещё закурю. Так давно цигарки в роту не держала.

– Дюже много ты куришь.

Он намеренно коснулся её руки, пока передавал сигарету. Ладонь была холодной, слегка мокрой и почти просвечивала на свету.

– Ты утопла, – догадался он.

– Сама скинулась. Ждала брата в плену у польского царя. Долго ждала. Терпела долго. А потом как узнала, что брат новую катуну завёл, при живой прежней, что новую веру принял, так не выдержала. Сбросилась с окна в озеро у острова. Чего напраслину гнать? Давай о тебе. Говоришь, не горюешь из-за грехов своих. Скажи тогда, зачем кумира поставил? Зачем вызвал его, оже помогать не собирался?

– Я не вызывал никог’о. Мне столб деревянный дед отдал в расчёт за рыбу. А я шо? Я рад, вещь баско хороша. Чай бы не поставить г’де? Любоватися. А потом как в лесу наших супостатов приметил, так и решил припугнуть и собе развлечь.

– Ты возвеселился, а отвечать за то кто будет? Расплачиваться тоже надо. Лапку держишь, а в ней сила. Бери да с пользой применяй.

– А ты поможешь мне?

– А я чего? – Она чиркнула невидимыми серниками, и рядом зажегся примус с пометкой «Комоедица», почерневший от копоти, и облезший от едкого пламени. Лицо у княжны было тонкое, глаза чуть раскосые, как у лани, длинный тонкий нос и узкие поджатые губы.

– Ты себе сам поможешь. И ей.

– Кому?

– Берегине твоей. Аль не помнишь, как сбросил её?

Яша начал задыхаться. В горле спёрло, невидимая петля затянулась на шее.

Качался, шепча свои крамолы, камыш. Сипло пела луна с седым ореолом волос. Одинаково узкая в плечах и бёдрах фигура застыла на причале. «Ты спесив и дик». Она отвергла его. Гордыня ломается больно. Хрустит, как ломкие сухие кости. Так же хрустнул её позвоночник, когда он толкнул её , попав пятерней между лопаток. Тело упало и почти неслышно соприкоснулось с водой.

– Неправда. Я не делал тог’о.

Когда Яша открыл глаза, храм цвёл красочными иконами и горел множеством свечей. Как будто и не разрушали его. С иконостаса сверкали очами святые, точно живые – в языках пламени.

Княжна тоже была чисто одета. В парадное платье из аксамита. На плечах висели бармы – расписной воротник со вставками икон. Только в её иконы были вписаны изображения других богов. Языческих. Догадался Яша. Он вгляделся в её лицо. Сглотнул ком. Василиса смотрела с колким укором.

Свечи потухли, всё вокруг заполнила вода. Они будто оказались на дне океана, и сверху тонкая струя света пронзала затопленную церковь.

– Обрыдло всё, – уязвлено признался Яша и тут же проснулся.

Гришка оглядывал его обеспокоенно и участливо.

– Я не стал бы вас будить, Яков Богданович. Но солнце сильно печёт. Вы как?

Яша проверил карман на наличие лапки. Он чувствовал себя заключённым, впервые за десятки лет вышедшим на свет и прозревшим.

– Добрэ 22. В кой-то веки всё добрэ.

За клубком

(Языческим богам) молятся и куры им режуть и то блутивше сами ядять… О, убогая курята, яже на жертву идолом режются!

(«Слово об идолах»)

Тяжела и неказиста жизнь сельсоветского главы.

Игорь Петрович прочитал декрет от соцзащиты – распоряжение по борьбе с бедностью на районе, глотнул некрепкого чаю. Подписал послание администрации по предупреждению птичьего гриппа, потёр переносицу, сморкнулся в хлопчатый платочек. Распечатал отчёт о начатом сборе яровой. Снял очки, протёр старательно и тщательно. Прочёл договор из межсетевой компании о предоставлении места под фонари на электроопорах. Вещь нужная, вещь, стоящая больше, чем просто «с благодарностью от председателя сельсовета». Вызвал бухгалтера. Начали собирать статьи расходов.

Очки запотели, кабинеты вспухли от вздыбившей пыли и нагрелись от полуденного солнца за засвеченными окошками. Прошло два часа. Пришло время обеда.

Умаянный работой, как взмыленный вол в поле, председатель вышел на улицу покурить. Чувствуя себя закрепощенным волом, томился жаждой скинуть налыгач – поводырь господский.

Не успел достать спички, как шорох гравия предупредил о быстро бегущем, по-бабьи семенившем госте.

– Игорь Петрович! – надсадно причитала бабка Гармониха. Невесть как прожившая больше семидесяти при её страшной худобе и неуёмном сердце. Из любой незначительной проблемки она могла раздуть ворох проблемищ, небо спутать с землёй, а солнце – с луной. За то Гармонихой и прозвали – что вечно на своем ладу играла да ещё на гармошке изредка.

– Игорь Петрович!

– Туточки я, тут. – Спичечный коробок скользнул обратно в карман. – Здравствуйте, Лукия Ивановна.

– Ох, Игорь Петрович, бяда бядовая, – усердствовала Гармониха. – Я к тебе от лица не стокмо себя, скока от лица соседей родимых. Завялась у нас какая-то зверюга. Не знай, человечья аль нет, да только кур порасхватали со всех соседних участков. И это меньше, чем за два денёчка! Вскорости совсем без курятины останемся. И как жить? У наших, кроме кур, ток свои заморочки в голове водятся! Как тут жить прикажешь? И жара такая стоит, кабы не спалила урожайчишко. Ох, святы-святы небеса, спасите!

– Ладно, ладно, Лукия Ивановна. Всё решим, со всем разберёмся. Вы участковому звонили?

– Звонили родимому. Обещался приехать надысь. Да ток как же без тебя! Вот ещё получили памятку про церквёнку, что скоро сносить будут. Срамота