Савитри. Легенда и символ - Шри Ауробиндо Страница 28

В гармонию Материи не погруженный более

Дух утратил свой сон статуи застывшей.

В безразличном трансе он искал ощупью зрение,

Ощущал страсть к движениям сердца сознательного,

Жаждал радости, речи, мысли, любви,

В немых бесчувственных кружащих дне и ночи

Томился по удару стремления и отклика.

Уравновешенное несознание сотряслось прикасанием,

Интуитивная Тишина, дрожащая именем,

Они кричали Жизни, зовя ее вторгнуться в оболочку бесчувственную

И пробудить в грубых формах божественность.

Голос был слышен на немом земном шаре кружащемся,

Бормотание в Пустоте неслушающей жаловалось.

Существо, казалось, дышит там, где когда-то никого не было:

Что-то, заточенное в мертвых глубинах бесчувственных,

Чему в сознательном существовании отказано, потерянное для радости,

Повернулось, словно спящий со времен незапамятных.

Свою собственную похороненную реальность осознающее,

Вспоминающее свою забытую самость и право,

Оно тянулось знать, стремиться, наслаждаться, жить.

Жизнь слышала зов и оставила свой родной свет.

Изливаясь из своего яркого плана величественного

На жесткое кольцо и неуклюжую позу смертного Пространства,

Здесь тоже милосердный великокрылый Ангел лил

Свое великолепие, свою быстроту и блаженство,

Надеясь заполнить прекрасный новый мир радостью.

Как к груди смертного приходит богиня

И его дни наполняет своим небесным объятием,

Она спустилась, чтобы сделать в преходящих формах свой дом;

В лоно Материи она бросила пламя Бессмертного,

В нечувствующей Пустоте разбудила мысль и надежду,

Своим очарованием и своей красотой ударила плоть и нерв

И навязала восторг бессознательному каркасу земли.

Живое и одетое деревьями, цветами и травами

Земли коричневое великое тело небесам улыбалось,

В смехе моря лазурь отвечала лазури;

Новые создания чувствующие невидимые глубины заполнили,

Жизни слава и быстрота текла в красоте зверей,

Человек смел, думал и встречал своей душой мир.

Но когда магическое дыхание было в пути,

До того, как ее дары смогли достичь наших сердец заточенных,

Темное неясное Присутствие все подвергло сомнению.

Тайная Воля, что на себя Ночь надевает

И предлагает духу тяжелое испытание плоти,

Навязала мистическую маску смерти и боли.

В медленных и страдающих годах сейчас ограниченный

Проживает чудесный странник крылатый

И больше не может ее более счастливое состояние вернуть,

Но должен инертного Несознания повиноваться закону,

Бесчувственного фундамента мира,

В котором на красоту слепые границы возложены

И горе и радость живут как товарищи борющиеся.

Смутная и страшная немота легла на нее:

Ее тонкий могучий дух был отменен

И убито ее благо счастья бога-ребенка,

И вся ее слава превращена в малость,

И вся ее сладость — в желание увечное.

Вскармливать смерть своими работами — здесь удел жизни.

Так завуалировано ее бессмертие было, что казалась она

Навязывающим сознание вещам несознательным

Эпизодом в вечной смерти,

Мифом бытия, что должно всегда прекращаться.

Такова была злая мистерия ее перемены.

Конец песни третьей

Песнь четвертая

Царства маленькой Жизни

Трепещущий тревожный неуверенный мир,

Рожденный от печальной встречи и от затмения,

Появился в пустоте, где ее ноги ступали,

Быстрая темнота, шевеление ищущее.

Там были корчи полусознательной силы,

С трудом пробужденной от сна Несознания,

Привязанной к управляемому инстинктом Неведению,

Чтобы найти себя и свою власть над вещами.

Наследница нужды и утраты,

Язвимая воспоминаниями, что убегают, когда они схвачены,

Посещаемая поднимающейся забытой надеждой,

Она стремился в своей слепоте, как у рук ищущих,

Заполнить болящую и гибельную брешь

Между земным страданием и тем блаженством, из которого пала Жизнь.

Мир, который всегда ищет что-то упущенное,

На радость охотиться, которой земля сохранить не сумела.

Слишком близко к нашим вратам неугомонное его беспокойство,

Чтобы мир жил на земном шаре, инертном и твердом:

Свой голод к голоду земли он добавил,

Он закон жажды дал нашим жизням,

Он сделал нужду нашего духа бездонною бездной.

В смертные дни и ночи вступило Влияние,

Тень легла на рожденную временем расу;

В беспокойном потоке, где прыгает пульс слепой сердца

И нервов удар ощущения просыпается в чувстве,

Отделяющем сон Материи от сознающего Разума,

Блуждал зов, что не знал, почему он пришел.

Превышающая земной уровень Сила коснулась земли;

Покоя, что мог быть, больше быть не могло;

Бесформенное стремление тянется страстно в человеческом сердце,

Крик есть в его крови к более счастливым вещам:

Но при этом он мог странствовать по свободной солнцем залитой почве

С разумом детским зверей, боль забывающим,

Или жить счастливо, равнодушно, как цветы и деревья.

Мощь, что пришла на землю благословить,

Осталась на земле страдать и стремиться.

Младенческий смех, что звенел сквозь время, стих:

Человека естественная радость жизни затянута тучами,

И горе — его удела кормилица.

Позади осталась бездумная радость животного,

Забота и раздумья обременили его шаг повседневный;

Он поднялся к величию и неудовлетворенности,

Он проснулся к Незримому.

Ненасытный искатель, он должен все изучить:

Он исчерпал сейчас поверхностные действия жизни,

Его существа скрытые царства осталось исследовать.

Он становится разумом, он становится собою и духом;

В своем хрупком пристанище он становится господином Природы.

В нем Материя просыпается из своего долгого смутного транса,

В нем земля чувствует Божество, подходящее ближе.

Слепая Сила, что своей цели больше не видит,

Неугомонная голодная энергия Воли,

Жизнь бросает свое семя в праздную матрицу тела;

Она будит от счастливого ступора Силу слепую,

Принуждая ее понимать, искать, чувствовать.

В огромном труде Пустоты,

Беспокоя своими грезами рутину обширную

И кружение мертвое спящей вселенной,

Могучая пленница за освобождение билась.

Живые ее стремлением проснулись инертные клетки,

В сердце она огонь страсти и нужды возожгла,

Среди глубокого покоя неодушевленных вещей

Поднялся ее великий голос труда, борьбы и молитвы.

Сознание, на ощупь идущее в мире безгласном,

Лишенное проводника чувство как ее дорога ей было дано;

Была удержана мысль, и ничего она не знала сейчас,

Лишь все неизвестное было ее, чтоб улавливать и чувствовать.

Повинуясь импульсу нерожденных вещей к рождению,

Из-за своей печати бесчувственной жизни пробилась она:

В своей субстанции неразмышляющей молчаливой душевной силы,

Что не могла провозгласить то, что ее глубины угадывали,

Проснулась слепая нужда знать.

Цепь, что ее связывала, она сделала своим инструментом;

Инстинкт был ее, куколка Истины,

И усилие, рост и неведение борющееся.

Надежду и желание налагая на тело,

Несознанию сознание навязывая,

Она принесла в тупое упорство Материи

Свое страждущее требование на свое утерянное суверенное право,

Свои неутомимые поиски, свое неудовлетворенное стесненное сердце,

Свои блуждающие шаги неуверенные, свой крик об изменении.

Обожатель радости без имени,

В своем неясном кафедральном соборе восторга

Карликовым смутным богам она предложила обряды секретные.

Но тщетна бесконечная жертва,

Жрец — невежественный маг, который лишь совершает

Перемены в