Путь Сатчитананды - Максим Демченко Страница 3

учение, созданное для того, чтобы «западные варвары» могли хотя бы вкратце ознакомиться с духовной сферой бытия. Справедливости ради надо отметить, что некоторые индуистские философы все-таки пытались выстроить мост взаимопонимания между двумя великими традициями: например, Свами Вивекананда (Нарендранатх Дата (1863–1902)) отмечал, что «христианство не чуждо индуистскому духу»[5], а Махатма Ганди (1869–1948) даже подумывал о принятии крещения (впрочем, очевидная связь между христианскими церквями и колонизаторами оттолкнула его от этой религии). Однако эти идеи остались уделом узкого круга интеллектуальной молодежи того времени.

Особого внимания заслуживает известный деятель религиозной организации «Брахмо-Самадж» Кешаб Чандер Сен (1838–1884), принявший имя Йесудас («Слуга Иисуса»). Его проповедь во многом предвосхитила опыт бенедиктинцев, основавших «Сатчитананда ашрам», о котором речь пойдет далее. Сама по себе философия брахмосов (членов Брахмо-Самадж) близка по духу поэзии сайтов, преданных Бога без имени и формы, движение которых зародилось в средневековой Индии. Видный представитель этого течения Кабир (1440–1518) (который, помимо прочего, был одним из любимейших поэтов отца Беды Гриффитса) так выражал свое отношение к Высшему Возлюбленному:

«Возлюбленный мой не имеет лика,

Нет у Хари ни ног, ни рук и стана,

Он тоньше ароматов всех цветов,

Таков любовник вечный мой, благой и славный Рама!»[6]

Санты, подобно библейским пророкам, осуждали поклонение идолам и призывали искать Бога в своем сердце, а не в неких внешних символах:

«Хари из камня в храме восседает,

Зачем тебе прислуживать ему?

Того признай своим Владыкой,

Кто всей Вселенной правит наяву»[7].

Брахмосы, как и санты, отвергали идолопоклонство и признавали Единого Всевышнего, находящегося за пределами материальных чувств, и эта идея, несомненно, была очень близка христианству. Глубокое сходство между концепцией Бога Библии и Бога брахмосов навело Кешаба на мысль о существовании некой общей теистической Истины, единой для всех народов и явившейся во Христе точно так же, как и в индийской поэзии и философии. Со временем привязанность к идеям Иисуса из Назарета привела его к принятию Его в качестве духовного учителя, Сатгуру, о чем он неоднократно и открыто заявлял на страницах индийской прессы, а затем и к признанию троичности Божественного, за которым последовало «крещение» и учреждение в «Брахмо-Самадже» Таинства Причастия. Все это было настоящим опытом инкультурации, который широко распространился в католицизме лишь в XX в. Две основные мысли Кешаба также нашли свое отражение в современной христианской (и, прежде всего, католической) теологии: первая заключалась в том, что все религии представляют своеобразный «Ветхий Завет» между Богом и человечеством, некий моральный закон, дхарму, выражаясь языком индуизма, а Христос как бы заменяет этот принцип «материальной религии» религией сердца, освобождая человечество от рабского следования неким постулатам, ограниченным временем, местом и обстоятельствами. Эта идея находит свое отражение и в лекциях православного священника отца Александра Меня, утверждавшего, что «самое сильное в христианской духовности — это именно не отрицание, а утверждение, охват и полнота»[8]. Вторую мысль, не менее значимую и имеющую прямую параллель в размышлениях отцов «Сатчитананда ашрама», Кешаб выразил одной фразой: «Христианская Европа осознала, что Христос един с Богом, но она не осознала, что Он един с человечеством»[9]. Таким образом, он призывал христиан и индуистов понять, что существует некий общий стержень, Центр, как бы сказал Беда Гриффитс, к которому следует вернуться, чтобы увидеть все духовные традиции в единой перспективе.

3. Жюль Моншанен: затерявшийся в пустыне

XX в. внес свои коррективы в духовную жизнь Католической Церкви в Европе: целая плеяда европейских (и прежде всего французских) теологов, таких как Пьер Тейар де Шарден, Анри де Любак, Жак Дюпуи и другие, выдвинула неслыханные для христианства того времени идеи, что Истина так или иначе открывается и в других традициях и что Церковь должна стать более открытой для диалога с различными религиями мира. Эти прозрения во многом определили ход II Ватиканского собора, созванного Папой Иоанном XXIII (1881–1963), на котором был принят ряд важных документов, декларирующих уважение к наследию нехристианских духовных традиций. К теме Собора мы еще вернемся на страницах нашей книги, а сейчас хочется отметить, что взоры духовных искателей обновленной католической Европы неизбежно обратились на Восток, на родину большинства великих религий. Одним из первых европейцев, решивших отправиться в Индию в поисках общей для всех культур Истины, стал французский священник Жюль Моншанен (1895–1957), видный представитель кружка католических интеллектуалов, о котором мы говорили выше.

Жюль Моншанен родился во французском городе Флери 10 апреля 1895 г. Его родители занимались разведением винограда и виноделием, обеспечивая себе неплохой доход. Несмотря на постоянный контакт с природой, здоровье будущего священника оставляло желать лучшего: он рос довольно слабым ребенком, подверженным частым простудным заболеваниям, и вдобавок ко всему страдал астмой, которая мешала ему учиться и играть с друзьями. Как это часто случается, почти полное отсутствие связи с внешним миром, вызванное болезнями, способствовало развитию глубокого внутреннего мира и особой чувствительности. Отец, занимаясь коммерческой деятельностью, часто путешествовал по Европе в поисках выгодных сделок, так что дети (Жюль и его старшая сестра) практически его не видели, а позже он и вовсе оставил семью. Жюль с сестрой остались на полном попечении матери, которая прилагала все усилия, чтобы ее дети росли полноценными и здоровыми, насколько это было возможно. В 1912 г. семья Моншаненов обосновалась в Лионе, где Жюль смог вплотную заняться учебой, что оказалось не простым делом, и все-таки живой интеллект юноши помог ему достичь значительных успехов. Довольно рано, уже в подростковом возрасте Жюль Моншанен ощутил свою полную зависимость от Высшей Силы, и постепенно он стал осознавать, что его жизненный путь должен быть связан с преданием себя Богу. У него не было четкого плана, и он не до конца понимал тогда, кем именно он хотел бы стать: священником, монахом или просто добропорядочным христианином-мирянином, но в 1913 г. все-таки поступил в духовную семинарию, где, впрочем, проучился недолго: началась Первая мировая война. В те времена во Франции действовал закон о всеобщей мобилизации в военное время, и служители Церкви не были исключением из общего правила, поэтому очень многие учебные заведения остались без преподавателей-священников. Сам Моншанен не имел возможности служить в армии по состоянию здоровья, но ему пришлось заменять других мобилизованных священников на преподавательских должностях. Сначала он отправился в Шарлье, а затем преподавал в Роанне. Располагая значительным количеством свободного времени, Моншанен страстно увлекся чтением: он с жадностью поглощал книги