Из давних времен Христианской Церкви - Алексей Петрович Лебедев Страница 46

Эфес епископом собственного диакона Ираклида и отрешил шестерых епископов той же церковной области за симонию. Но в этом случае он действовал не произвольно, но по желанию и требованию самой Эфесской церкви. Нужно сказать, что власть архипастыря Константинопольского после II Вселенского собора чем дальше, тем больше возрастала, хотя права этого архиепископа над соседними округами были канонически определены лишь на соборе Халкидонском. Если бы Златоуст, поступая так, как он поступал в данном случае, производил что-либо противозаконное и нетерпимое, то его примеру не стали бы следовать ближайшие его преемники. Но история показывает обратное. Даже св. Прокл Константинопольский действовал точь-в-точь, также, как и Златоуст.

Златоусту ставили в вину несколько случаев неправильного действования в качестве архипастыря в собственной епархии или церкви. Но все эти случаи или выдумка, или извращение действительных фактов.

Ему ставили в вину, как противозаконное действие, отдачу в руки светской власти двух священников (Порфирия и Верения) для наказания их ссылкой. Но подобный образ действования решительно не входил в правила Златоуста; весьма возможно, что священники эти виноваты были в каких-нибудь важных преступлениях, навлекавших на них кару общих законов (Тьерри). Обвинитель архидиакон Иоанн выставляет Златоуста нарушителем церковных законов, так как архиепископ его, Иоанна, «отставил от должности за то только, что он прибил своего раба мальчика Евлавия». На это нужно сказать, что Иоанн, если бы он был действительно достойным и высоконравственным человеком, не стал бы указывать на этот случай из своей жизни в своей жалобной грамоте. Разве не позорно то, что столичный архидиакон прибегает к кулачной расправе в своей домашней жизни? Если Златоуст лишил его должности, то в этом случае он действовал не как попиратель законов, а как защитник угнетаемых. Быть может, нужен был поучительный пример для прочих клириков. А главное, непонятно, на что жалуется архидиакон: он был только временно лишен должности Златоустом, а потом снова принят в клир. Если одних клириков, по словам обвинителей, Златоуст незаконно оставлял от должности, то других, по свидетельству тех же обвинителей, он противозаконно возводил в церковные степени. В особенности обвинители ударяли на то, что он поставил в священники некоего Серапиона. Обвинители говорили: «Серапиона он сделал священником в то время, когда этот человек находился под судом и не был еще оправдан». Серапион это был один из самых преданных учеников Златоуста, он пользовался большим значением у константинопольского архипастыря. Понятно, почему обвинение выбрало целью именно Серапиона. Хотели указать факт лицеприятия в иерархической деятельности Златоуста. Напрасно. Никогда архипастырь этот не позволил бы себе приблизить к нему лицо, в чем-нибудь подозрительное. Златоуст знал, что у него немало врагов; уже по этому одному он не мог посвятить Серапиона во священники, если бы последний не удовлетворял всем каноническим требованиям.

Многое множество обвинений сплели обвинители касательно богослужебной практики Златоуста, включая сюда совершение им важнейших таинств и его проповедническую деятельность.

Наиболее невинным между этими обвинениями представляется следующее: «Он раздевался и одевался на епископском троне» (кафедре). Смысл обвинения трудно уловить. Полагают, что обвинители указывали на то, что «архиепископ, нося обыкновенную, общепринятую одежду, надевал духовную лишь тогда, когда совершал богослужение» (Неандер); но правильно ли такое предположение, трудно сказать. Не вернее ли будет утверждать, что Златоуст надевал священное облачение не в диаконнике, как вероятно делали иные епископы, а на архиерейском троне, т. е. так называемом теперь «горнем месте». Но как бы мы ни стали понимать приведенные слова, все же ясно видно, что обвинители что-то случайное старались выставить делом существенным и важным.

Гораздо важнее обвинения в отступлениях, допускаемых будто бы Златоустом при совершении таинства священства. В этом отношении свидетели неутомимы и блещут разнообразием своих показаний. Свидетели, или точнее лжесвидетели, говорили: Златоуст «посвящал во священники и диаконы без алтаря (т. е. стоя вне алтаря); посвящал по четыре епископа зараз; он совершал богослужение без участия прочего духовенства и без согласия клира позволял себе посвящать в церковные должности; он многих посвящал без свидетелей» (тайно, в отсутствии народа) и проч. Разобраться во всех этих обвинениях нет возможности. Один исследователь жизни и деятельности Златоуста (Тильмон), передав сущность сейчас указанных нами обвинений, замечает: «Отсюда узнаем не то, что на самом деле было, а что-то такое, о чем безошибочно судить не представляется возможным». Разъяснить сущность дела мог бы лишь сам Златоуст, т. е. раскрыть где здесь прямая клевета и где извращение какого-либо действительного факта; но он молчит, да это и понятно: на многие обвинения он и сам мог бы отвечать только простым отрицанием, что того-то или того-то совсем не случалось в его практике.

Но зато Златоуст с большой силой и энергией защищается против одного обвинения, которое, судя по многим основаниям, тоже было предъявлено на соборе и которое ставило ему в упрек оскорбление святейшего таинства причащения. Говорили, что будто «он допускал к причастию некоторых людей после принятия ими пищи». В ответ на это обвинение святитель с жаром говорит: «Если я это сделал, то пусть изгладится мое имя из книги епископов и пусть оно не пишется в книге православных. Если я сделал что-нибудь такое, то пусть изгонит меня Христос из своего царства. Впрочем, если уж они говорили это против меня и обвиняют меня за это, то пусть осудят и Павла, который после вечери крестил целый дом (Деян. 16, 33); пусть осудят и самого Господа, который после вечери преподал причащение апостолам» (Пис. к еписк. Кириаку). Еще другое обвинение возводилось на Златоуста касательно того же таинства Евхаристии. Обвинитель на соборе заявил: «Он на архиерейском троне ест мучную лепешечку (pastillum). Это «единственно верное обвинение против Златоуста» (Гефеле). Здесь в неясных словах выражено нечто общеизвестное и доселе сохраняемое в церковной практике. Речь идет об одном обыкновении, введенном Златоустом в церковную практику. Он завел тотчас по причащении принимать то, что у нас в просторечии называется «теплотой». Сам он делал и другим приказал по вкушении Евхаристии снедать маленький хлебец (теперь просфора) и выпивать немного воды, чтобы ни единой капли от евхаристии не осталось во рту и не было по неосторожности низвержено на пол со слюной. Вот преступление Златоуста, о котором докладывал собору один из обвинителей.

Проповедническая деятельность Златоуста тоже не ускользнула, как мы замечали выше, от внимания шпионов, следивших за каждым шагом и за каждым словом святителя. Как проповеднику, Златоусту обвинители приписывали раскрытие мыслей или вредных или нечестивых. Так, один обвинитель говорил на соборе, что будто Златоуст давал «позволение людям грешить, когда проповедывал: если ты еще раз согрешишь, то опять кайся, и