Самовоспитание и его средства - Архиепископ Алексий (Дородницын) Страница 6

решимость и, если так можно выразиться, упругость воли еще более будет иметь напряжение, если будет находить себе постоянное возбуждение, или, собственно говоря, упражнение; но всегдашнее упражнение для укрепления силы воли могут дать нам обычные повседневные наши занятия, определяемые общественным и семейным положением нашим, или приготовлением к нему, к речи о которых мы и переходим.

Не излишне здесь заметить, что, так как человеку не суждено жить в совершенном одиночестве и общество так же необходимо для внутреннего его развития, как воздух для тела, и что общественная жизнь есть самая лучшая школа для него, то, понятно, какие важные средства для его самовоспитания заключаются в общественных его отношениях.

Итак, второго рода средства самовоспитания находятся вне нас, это – средства, предлагаемые всей внешней сферой жизни, а именно: 1) званием или положением нашим в обществе, 2) симпатическими отношениями нашими (родства, дружбы); 3) общественной и государственной жизнью и 4) духовным обществом или христианством.

1) Первое средство самовоспитания состоит в честном и совершеннейшем исполнении обязанностей нашего звания. Не с нашей точки зрения (психологически-педагогической) перебирать все звания и показывать, на сколько каждое из них благоприятствует самовоспитанию; для нас достаточно указать на общие всем им характеристические свойства, делающие каждое звание своего рода подвижничеством, которое закаляет волю в энергию и укрепляет дух наш; свойства эти: во-первых труд, во-вторых борьба с людским противодействием и вообще с жизненными невзгодами.

Как праздность, препятствующая развитию телесных и духовных сил и даже, понижающая приобретенное образование, справедливо почитается матерью всех пороков, так наоборот труд, упражняя и развивая телесные и духовные силы, укрепляя волю до настойчивой твердости и мужественной борьбы, получает чрезмерной важности этическое значение и становится основой всякого преспияния, а без труда жизнь наша была бы сон, мрак, постоянное замирание. Труд, соответствующий душевным расположениям и способностям, или труд по призванию, становится еще более могущественным средством самоусовершенствования; потому что чувство самоуслаждения, вознаграждающее такой труд, делая нечувствительной его тягость, побуждает нас как можно чаще повторять его, а повторение работы, как мы видели, есть уже усовершенствование ее и силы, производящей ее. Охота и любовь, с какой выполняется такой труд, то же, что теплота, расширяющая физические наши способности. Для одушевляемого ей труда нет ничего невозможного; всякое превосходство дается ему, как неотъемлемый его венец и награда; сильные таланты он возвышает, скромные способности пополняет и развивает. «Без него сам гений, говорят, не более как немой оракул», и нет сомнения, что люди гениальные были в числе самых усердных неутомимых тружеников, так что превосходство их пред обыкновенными людьми состояло в способности к более напряженной работе. Но что сказать о труде, совершаемом не по доброй воле, т.е. не соответствующем природным склонностям, навязанном нам людьми и обстоятельствами, сопротивление которым не в нашей воле? Не говоря уже о том, что во власти человека выполнять и этот труд с ревностью и добросовестностью, что он может втянуться в него, примириться с ним и полюбить его, одно уже учащательное повторение его не может не сопровождаться развитием силы, и эта награда (усовершенствование сил) возвышается настолько, насколько предпринятием и выполнением такого труда укрепляется сила самообладания: решительному стремлению всегда удается отвоевать себе соответствующий круг действий и развития, хотя бы и не вдруг дался ему успех в свете. Его развитость, приобретенная упорным трудом, научает его применяться ко всякого рода обстоятельствам, расширяет его взгляд на предмет занятия, научает его усовершенствованным видам труда и вообще дает ему ловкость и находчивость во всех отношениях; общество и труд мало-помалу получают для него интерес, симпатии его расширяются и приятное сознание нравственного торжества над угнетавшими его некогда людьми и обстоятельствами есть вместе сладостное ощущение того, что силы его все крепнут и развиваются. Ввиду столь важного значения труда, или самодеятельные упражнения наших сил, искусство воспитания главную свою силу поставляет в упражнении, которое вместе с тем служит главным воспитательным средством; потому что воспитание всех ли вообще, или каждой в отдельности душевных и телесных сил, есть в сущности и упражнение их, старающееся способности какого бы то ни было размера придать значительную силу, легкость и быстроту исполнения, словом довести ее «до ловкости». Так истинное образование ума есть собственно упражнение его и состоит не столько в обучении, сколько в приучении его к самостоятельному труду. Но так как предметом для упражнения, как воспитательного средства, служат самые обычные естественные отправления, например гимнастика тела совершается чрез приучение его к ловкости в самых естественных движениях, упражнение памяти – чрез заучивание мыслей и слов, взятых из обыкновенных учебников; то и для самовоспитания практического, имеющего целью поставить нас в уровень с нашими предприятиями, приучить к постоянству в намерениях, дать поддержку в жизненных невзгодах, важным средством должна быть обычная трудовая жизнь, или исполнение в возможно высшем совершенстве обычных занятий нашего звания; при таком ходе занятий, внутренний рост наш все равно, как рост телесный при нормальных жизненных oтпpaвлeнияx, совершается незаметно, исподволь, но тем не менее это – рост от силы в силу, прочный, зрелый, мужественный. Для примера мы не будем брать таких людей жизни, звание которых по существу его есть самовоспитание, которые, например, уча других и сами учатся – мы остановимся около человека, живущего трудами рук своих (ремесленника). Как ни скромны его звание и занятия, но и они могут быть важными нравственно-воспитательными средствами. Если, например, он старается выполнить в своей работе все обязательства договора не затем, чтоб выманит себе лишнюю подачку от хозяина, но сослужить честную службу правде и совести, то он выполняет уже одно из величайших начал нравственности, и его работа есть школа правды. Если, затем, он старается своей работой угодить другим, не менее, чем себе, послужить их выгодам, невинным наслаждениям, довольству и счастью, то он совершенствуется в добродетели – самопожертвование. Если наконец он выполняет свою работу так, что она дает толчок его уму, заставляет его все строже и строже относиться к делу и постоянно совершенствоваться в ремесле или искусстве; то идея совершенства так крепко коренится в его уме, что она переходит в своего рода жизненный идеал, благодаря которому у него в жизни нет ничего необработанного, неоконченного и случайного, а все делается в виде лучшем и совершеннейшем. Так, во всяком звании, – так как оно есть труд, – есть нечто могущее и долженствующее обратиться в пользу самовоспитания.

Но каждое звание имеет свои случайности, свои неприятности: жизнь человека есть борьба, трудность – его стихия, страдания – его призвание на земле. Если уж так существенно необходимы