Что удивительного в благодати? - Филипп Янси Страница 8

Однажды, примеряя брюки в комиссионном магазине, я сунул руку в карман и нашел двадцатидолларовую купюру. Найти хозяина не представлялось возможным, и владелец магазина сказал, чтобы я оставил деньги себе. Впервые в жизни я купил пару штанов (за тринадцать долларов) и остался с прибылью! Я вспоминал об этом случае всякий раз, когда надевал новые штаны, и рассказывал о нем друзьям, когда мы обсуждали выгодные сделки.

В другой раз я поднялся на вершину высокой горы, впервые испытав торжество альпиниста. Подъем был трудным, изматывающим. Когда я, наконец, добрался до ровного участка наверху, то понял, что заслужил изрядный кусок мяса на обед и недельное освобождение от тренажерного зала. Возвращаясь на машине в город, я наткнулся на тихое горное озеро, окруженное ярко–зелеными тополями, за ними поднимался изогнутый мост ярчайшей радуги. Я свернул на обочину и долго любовался этой картиной.

Отправившись в Рим, мы с женой последовали совету друга и посетили собор святого Петра спозаранку. «Поезжайте еще до рассвета на автобусе к мосту, украшейному статуями Бернини, — наставлял нас этот опытный путешественник, — дождитесь там восхода и сразу ступайте к Святому Петру, до него всего два–три квартала. На рассвете там будут только монахини, паломники и священники». И вот поутру на прозрачном небосклоне поднялось солнце, окрасив Тибр в алый цвет. Сочные желтовато–розовые мазки легли на изящных ангелов Бернини. В точности исполняя инструкции, мы оторвались от этого зрелища и поспешили к Святому Петру. Рим еще только просыпался. Кроме нас туристов не было. Каждый шаг по мраморным плитам эхом отдавался в базилике. Мы с восторгом осмотрели Пьету, алтарь, многочисленные статуи, потом поднялись по наружной лестнице к балкону в основании величественного свода, спроектированного Микеланджело. И тут я увидел, как через площадь тянется плотная цепочка — наверное, сотни две человек. «Как раз вовремя!» — буркнул я, приняв их за туристов. Но это были не туристы, а паломники из Германии. Они заполнили площадь, выстроились полукругом под нашим балконом и запели гимн. Их голоса взмывали к куполу собора и, отражаясь от него, сливались в полифонии. Созданная Микеланджело полусфера из величественного памятника архитектуры превратилась в храм небесной гармонии. Казалось, каждая клетка тела вибрировала в унисон с пением. Музыка обретала плотность, на нее можно было опереться. Можно было плыть в ней. Она стелилась нам под ноги, удерживая на высоте — она, а не пол балкона.

Незаслуженные дары и нежданные удовольствия доставляют нам больше всего радости. В этом заключена великая богословская тайна. Благодать возникает внезапно. Наклейка на бампере гласит: «Благодать случается». Вот именно.

Для многих ближе всего к благодати состояние влюбленности. Наконец–то появился человек, для которого я — самый привлекательный, самый желанный, самый милый. Кто–то не спит ночами, думая обо мне. Кто–то прощает меня, прежде чем я извинюсь, кто–то думает обо мне, переодеваясь, подстраивает свой день под мое расписание. Кто–то любит меня таким, каков я есть. Вот почему некоторые современные писатели с развитым христианским чувством — Джон Апдайк, Уолкер Перси — в своих романах используют физическую любовь как символ благодати. Они говорят языком, понятным нашей культуре, где благодать — не доктрина, а нечто известное лишь понаслышке.

И появляется фильм «Форест Гамп» о парне с низким уровнем интеллекта, чей запас мирской мудрости–унаследованные от матери клише. Этот полудурок спасает товарищей во Вьетнаме, хранит верность изменившей ему подружке, строит жизнь для себя и своего ребенка и словно не замечает, что над ним постоянно смеются. В начале и конце фильма, завораживая зрителей, через весь экран проносится перышко — символ воздушной и легкой благодати, которая опустится на землю неведомо где. Для нашей эпохи «Форест Гамп» — это «Идиот» Достоевского. Даже отклики на эти два произведения искусства схожи. Многие считают фильм наивным и смешным. Другие же слышат в нем отзвук благодати и облегченно вздыхают после безблагодатного насилия «Криминального чтива» и «Прирожденных убийц». В результате «Форест Гамп» стал одним из самых кассовых фильмов за несколько лет. Мир изголодался по благодати.

* * *

Питер Грив написал мемуары прокаженного. Он заразился в Индии, вернулся в Англию полуслепым, отчасти парализованным, и жил в санатории, где прислуживали монахини. Он не мог работать, общество отвергло его. Грив ожесточился и подумывал даже сбежать из санатория, хотя понимал, что идти ему некуда. Однажды утром он поднялся рано и пошел бродить по территории больницы. Услышав какой–то гул, доносившийся из часовни, он направился туда и увидел, что сестры молятся за пациентов, чьи имена написаны на стене. Среди этих имен значилось и его собственное. Этот случай изменил всю его жизнь. Питер Грив понял — кто–то заботится о нем. Кому–то он нужен. Он ощутил благодать.

Религия, несмотря на все ее издержки и ужасную способность порождать безблагодатное состояние, продолжает существовать. И будет существовать, покуда мы ощущаем божественную красоту незаслуженного дара, внезапно, нежданно являющегося к нам извне. Отказываясь принять мысль, будто наша жизнь, полная греха и стыда, заканчивается пустотой и гибелью, мы вопреки всему уповаем на иной мир и иные правила. Мы с каждым днем все острее чувствуем недостаток любви и — в глубине души, бессознательно, невыразимо — молим Создателя явить нам Свою любовь.

Благодать поначалу явилась мне отнюдь не в словах веры. Я воспитывался в церкви, где само это слово употреблялось постоянно, однако в совершенно ином значении. Как и прочие религиозные термины, слово «благодать» было выхолощено настолько, что я перестал верить в него.

Впервые я ощутил благодать через музыку. В библейском колледже, где я учился, меня считали отступником. Мои собратья публично молились о спасении моей души и заботливо предлагали изгнать из меня беса. Я был загнал, растерян, совершенно сбит с толку. По ночам общежитие запирали, но моя комната, к счастью, располагалась на первом этаже. Я вылезал из окна и тайком пробирался в часовню, к роялю, огромному «Стейнвею». Часовня была погружена во тьму, лишь маленькая лампа освещала ноты. Каждую ночь я просиживал там не меньше часа, играя сонаты Бетховена, прелюдии Шопена, экспромты Шуберта, кончиками пальцев возвращая вселенной мир и порядок. Ум в смятении, тело в смятении, мир в смятении — но я обретал скрытую гармонию благодати, волшебства — легкого, как облачко, дивного, словно расписное крылышко мотылька.

Подобные чудеса происходили и в мире природы. Стремясь уйти от людей и мыслей, я совершал долгие прогулки в сосновом бору, где краснел кизил. Я ходил зигзагами, преследуя стрекоз, летевших к реке. Поднимал глаза и видел над головой стайки