Тензин Гьяцо - Искусство быть счастливым. Руководство для жизни Страница 30

Практично ли это?

Практика рационального и всестороннего подхода к проблемам действительно показалась очень полезной, но я сомневался в том, что она способна изменить наше мировоззрение. Я вспомнил, как однажды прочитал интервью, в котором упоминалось, что одной из ежедневных духовных практик Далай Ламы является чтение молитвы Восемь Стихов о Тренировке Ума, написанной в одиннадцатом веке тибетским святым Лангри Тангпа. Вот отрывок из этой молитвы:

Общаясь с кем-либо, в глубине своего сердца я буду считать себя самым низшим, а других — почитать как высших существ!..

Видя злых людей, погрязших в жестоких грехах и заблуждениях, я буду ценить их превыше любого сокровища!..Когда другие из зависти обидят меня, я приму поражение и подарю им победу!..Я, прямо и косвенно, буду приносить пользу и счастье всем существам, тайно приму на себя всю их боль и страдания!..

Прочитав эти стихи, я спросил Далай Ламу:

— Я знаю, что вы придаете большое значение этой молитве, но уверены ли вы, что она до сих пор актуальна? Я хочу сказать, что она была написана монахом, жившим в стенах монастыря — заведения, где самым большим событием в жизни обитателей были сплетни, клевета, случайный пинок или подзатыльник. Ему легко было отдавать победу. Но в современном обществе обида или оскорбление, наносимые другими людьми, могут принимать множество различных форм, включая изнасилование, пытки, убийство и т. д. С этой точки зрения данная молитва кажется мне не вполне актуальной.

Я ощущал некоторое самодовольство, так как счел свое замечание очень уместным и остроумным.

Далай Лама несколько мгновений помолчал, нахмурив брови в раздумье.

— В ваших словах есть доля истины.

Далее он постарался перечислить современные ситуации, в которых данная молитва действительно неактуальна и нуждается в некоторых изменениях, ситуации, в которых необходимо принимать жесткие контрмеры, чтобы защитить от агрессии себя и своих близких.

Позднее в тот же вечер я размышлял о нашем разговоре и выделил в нем два важных момента. Во-первых, меня поразила его готовность принять свежий взгляд на свои убеждения и практики — в данном случае он продемонстрировал готовность переоценить любимую молитву, которая, без сомнения, за многие годы стала частью его личности.

Второе было менее воодушевляющим. Мне стало стыдно за свою глупость и самодовольство. Я осмелился предположить, что молитва Далай Ламы может быть неактуальной, так как не согласуется с жестокими реалиями сегодняшнего мира. Но только сейчас я понял, кому сказал это — человеку, который потерял свою страну в результате одного из наиболее жестоких вторжений в истории нашего времени. Человеку, который почти сорок лет прожил в изгнании, тогда как целая нация связывала с ним свои надежды и мечты о свободе. Человеку с глубоким чувством личной ответственности, который с состраданием выслушивал непрерывный поток беженцев, излагающих свои истории убийств, изнасилований, пыток и унижений, которые тибетцы испытывают со стороны Китая. Не раз я видел на его лице выражение бесконечной заботы и печали, когда он слушал эти исповеди, часто от людей, которые пешком перешли через Гималаи (двухлетнее путешествие) только для того, чтобы хоть раз взглянуть на него.

И в этих рассказах было не только физическое насилие, часто в них описывались попытки разрушить сам дух тибетцев. Один из беженцев рассказал мне о китайской школе, которую его заставляли посещать в детстве в Тибете. С утра и до обеда ученики обязаны были изучать "маленькую красную книжечку" Председателя Мао. Время после обеда было посвящено различным домашним заданиям. Большая часть этих "домашних заданий" обычно была направлена на истребление глубоко укоренившегося буддийского духа в тибетских детях. Например, зная о том, что в буддизме существует запрет на убийство и вера в то, что все живые существа, наделенные чувствами, равны между собой, один из учителей дал своим ученикам домашнее задание убить какое-нибудь существо и на следующий день принести его в школу. За выполнение этого задания он ставил оценки. Каждое мертвое животное приносило определенное количество баллов — муха один балл, червяк — два, мышь — пять, кошка — десять, и т. д. (Недавно, когда я рассказал эту историю одному из своих друзей, он потряс головой с отвращением и сказал: "Интересно, сколько баллов получил бы ученик за убийство этого идиота-учителя?")

С помощью таких духовных практик, как чтение Восьми Стихов Тренировки Ума, Далай Лама смог справиться с реальностью этой ситуации и в течение сорока лет вести активную кампанию в защиту свободы и прав человека в Тибете. Он также проповедовал смирение и сочувствие к китайскому народу, что воодушевило миллионы людей во всем мире. И тут появляюсь я и выдвигаю предположение, что эта молитва не вполне соответствует реалиям сегодняшнего мира. Я до сих пор краснею от смущения всякий раз, когда вспоминаю об этом разговоре.

Поиск новых точек зрения

В один прекрасный день, пытаясь применить на практике предложенный Далай Ламой метод изменения отношения к врагу, я понял, что зашел в тупик. Готовясь к написанию этой книги, я посещал некоторые лекции Далай Ламы на Восточном побережье. Возвращаясь домой, я заказал билеты на самолет до Феникса. Как обычно, я попросил место у прохода. Несмотря на то что я прослушал несколько воодушевляющих лекций, мое настроение во время посадки в забитый до отказа самолет было не самым лучшим. Затем я обнаружил, что мне по ошибке выдали посадочный талон на центральное сиденье — между огромным мужчиной, у которого была раздражающая привычка занимать своим внушительным предплечьем мой подлокотник, и женщиной среднего возраста, которую я тоже сразу невзлюбил оттого, что, как мне казалось, именно она заняла мое место у прохода. Что-то в этой женщине немедленно вызвало у меня раздражение — слишком резкий голос, слишком надменное поведение или что-то еще. Сразу же после взлета она начала непрерывно болтать с мужчиной, сидящим напротив нее. Оказалось, что это ее муж, и я "галантно" предложил ему поменяться со мной местами, однако он не согласился — ему тоже нравилось место у прохода. Мое раздражение усилилось. Перспектива провести пять долгих часов рядом с этой женщиной приводила меня в отчаяние.

Подумав о том, что я так интенсивно реагирую на женщину, которую даже не знаю, я решил, что это, должно быть, "перенос" — она, наверное, подсознательно напоминает мне кого-то из моего детства. Я порылся в памяти, но не смог подобрать подходящую кандидатуру. Наверное, подумал я, дело не в этом. И тут я понял, что мне представилась отличная возможность поупражняться в терпении. Поэтому я начал представлять себе женщину-врага, сидящую в моем кресле у прохода, в качестве дорогого доброжелателя, помещенного рядом со мной, чтобы научить меня терпению и терпимости. В конце концов, это была отличная возможность и лучший враг, какого только можно выдумать, — я только что впервые увидел эту женщину, и она еще ничем не успела мне навредить.

Минут через двадцать я бросил это занятие, так как она по-прежнему меня раздражала! Я решил, что мне так и не удастся избавиться от раздражения до конца полета. С унылой обреченностью я наблюдал, как ее рука украдкой завладевает моим подлокотником. Я ненавидел все в этой женщине. И вдруг, с отсутствующим видом рассматривая ноготь на ее руке, я подумал: неужели я ненавижу этот ноготь? Да вроде, нет. Обычный ноготь, ничем не примечательный. Затем я посмотрел на ее глаз и спросил себя: ненавижу ли я этот глаз? Да. (Конечно же, безо всякой причины, что является чистейшей формой ненависти). Я сосредоточился сильнее. Ненавижу ли я этот зрачок? Нет. Ненавижу ли я эту роговицу, радужку, склеру? Нет. Так что же, ненавижу ли я этот глаз? Я вынужден был признать, что нет. Мне показалось, что я на правильном пути. Я занялся ее суставами, пальцем, челюстью, локтем. С некоторым удивлением я обнаружил, что у этой женщины есть такие части тела, к которым я не испытываю ненависти.

Концентрация на деталях, на частностях, в отличие от сверхобобщений, привела к некоторому внутреннему изменению, к смягчению. Эта перемена в отношении пробила брешь в моем предубеждении, достаточно широкую для того, чтобы увидеть в этой женщине такое же человеческое существо, как и я сам. Как только я почувствовал это, она вдруг повернулась ко мне и начала разговор. Я не помню, о чем мы говорили, — в основном, ни о чем, — однако к концу полета вся моя злость и раздражение испарились. Конечно, она не стала моим Новым Лучшим Другом, но она перестала быть для меня Злым Узурпатором Моего Места У Прохода, превратившись в обычное человеческое существо, пытающееся прожить свою жизнь наилучшим образом.