Феодор Студит - Преподобный Феодор Студит. Книга 3. Письма. Творения гимнографические. Эпиграммы. Слова Страница 22

Это так. Мы же, грешные, усердно молимся, чтобы жизнь твоей святости оставалась примером спасения как для нас, так и для других желающих. Ибо искажающие правила и преступающие постановления совершенно не видят правоты в тех, которые точно соблюдают слово истины, но даже поднимают на смех и присоединяют порицания. Но что иное отсюда происходит, как не то, что мы еще более утверждаемся, познавая их нетвердость и непостоянство? Что твой высокий ум не уловляется ими, это достойно удивления и вожделенно для нас. Впрочем, ты желаешь знать, что нового произошло в настоящем деле; но мы не можем ничего сказать, потому что императоры теперь в [военном] лагере. Что сказать и об архиерее[245], который и не ответил нам ни слова, и не хочет ничего слушать, предоставляя все кесарю? Господин Симеон[246] двуязычен, изменяясь то так, то иначе; впрочем, (72) мы опять вели с ним речь и не скрывали истины. Он несколько смягчается, [Col. 993] но остается тем же, помышляя и заботясь о том, что совершенно угодно императорам. Когда благочестивый владыка наш отправлялся, то мы опять писали к нему по его собственному желанию, и однако он не хотел, чтобы мы явились пред лице его. Мы, грешные, остаемся, пока поддерживает молитва ваша, в том же состоянии, не желая изменить истине и входить в общение с ними, хотя бы угрожала ссылка, хотя бы сверкал меч, хотя бы воспламенился огонь. Но мы, недостойные и называться только монахами, не имели бы силы для этого, если бы Господь, внемлющий священным молитвам вашим, не укреплял нашей немощи и нетвердости.

Поэтому бодрствуйте в этом самом, святые отцы, считая своим делом, – что и действительно так, – защищать общеполезное. Отправляющийся по повелению Божию достопочтеннейший брат наш и эконом вашей святой обители доставит твоей святости копии с писем, посланных обоим лицам, чтобы ты, яснее узнав из них дела наши, частью содействовал письмами, частью помогал просьбами. И еще некоторую весть мы доверили этому брату, которую он, конечно, отнесет и передаст, когда прибудет и увидит честной лик твой.

Приветствуют тебя с нами и архиепископ[247], Калогир, и авва Леонтий, и остальное наше братство. Твою святую общину [также] потрудись приветствовать от нас.

27. К патрицию Никите (I, 27)[248]

Других, может быть, иногда благосклонность человеческая возводит на высоту достоинств; а тебя, благочестивейшего и превозлюбленного (73) господина нашего, не благосклонность какая-нибудь, а поистине добродетель возвела в великое достоинство, притом не на некоторое время и не в одной области, но навсегда и во многих, взяв тебя, как бы некое золото, и сделав во всех отношениях украшением благочестивого нашего царства. И это положение дела очевидно, хотя бы мы и не говорили. Поэтому и ныне христоподражательные императоры наши похвально сделали, что поставили тебя в настоящие дни образом своей благости в этом царствующем городе. Таков ответ наш на присланное ныне от твоего благочестия приветствие чрез подателя письма. И Господь Бог наш да сохранит тебя на будущее время невредимым душою и телом, в начальствовании и власти, чтобы самые дела засвидетельствовали, что власть дана тебе от Бога.

Но так как по снисхождению к нашему смирению, – ибо мы так думаем, а не иначе, – благочестие твое беседовало с братом о волосах, с которыми мы делаем следующее, и о том, что следует и наблюдать время, и поступать по правилам, и не выходить из своих пределов, когда и патриарх председательствует здесь, то мы предлагаем истинное оправдание, принося тебе наперед благодарность, что ты хлопочешь и печешься о делах наших. И справедливо, ибо это самое служит знаком [Col. 996] и свидетельством твоей доброты сердечной, которую мы провозглашаем; а может быть, и по родству[249] и должна быть некоторая особенная пред всеми остальными расположенность.

Божественные правила неизменяемы.

Так, господин, есть Божественные законы и правила, которые руководят каждым благочестивым, в которых нельзя ни прибавить, ни убавить что-нибудь. Они направляют нас, смиренных, хотя мы и ошибаемся многократно как в других предметах, так и в отношении к отращивающим волосы. И как твоя власть старается соблюдать установленное нашими благочестивыми владыками, то донося о случающемся, то исполняя приказанное, заключая и изгоняя и прочее, что случится, делая, не боясь (74) никаких лиц – ни малых, ни великих, и то, что услышит и что приказано, спешит исполнить тотчас, ибо не малая опасность и от малого промедления, – так точно и еще гораздо более гибельно и опасно нам, достигшим священства, не исполнять всего, предписанного Царем всех Богом чрез Божественные правила и досточтимых отцов. А что о [волосах] есть Божественное повеление, это, во-первых, показывает апостол (см. 1 Кор. 11:14), потом постановления[250], затем Златоуст, доказывающий, что мужчинам растить волосы – несомненный грех[251]; наконец, правило святого Собора шестого, в котором предписывается и отлучение неповинующимся[252], которое я и прилагаю[253], чтобы ты, сам прочитавши, знал, что мы, грешные, ничего не делаем без правил.

И не теперь мы стали держаться этого правила, но давно; и это было известно и предшествовавшему патриарху[254], ибо и он надлежащим образом беседовал с нами, не осуждая, но одобряя, – ибо как мог бы он [осуждать], когда есть правило? Причем мною и было упомянуто об этом, хотя мы не были выслушаны. Относительно икономии мы не рассуждали с ним; и доныне мы так проводили время, не высказываясь публично (потому что мы не епископствуем), а в собственной церкви соблюдая осторожность, потому что мы священствуем, и не следует давать Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа тем, которые явно преданы греху, кто бы это ни был, я не знаю, если он не обещает исправления[255]. Впрочем, многим мы и прощали, и прощаем до первого и второго напоминания и даже до третьего; а свыше того – уже небрежность и презрение правил или, лучше, Бога, Который дал их.

Таково наше оправдание пред твоим, господин, высоким превосходительством; и какая бы ни донеслась молва, просим тебя, как имеющего быть судимым и получить воздаяние от Бога, не забывать должного. Ибо тому, будто мы здесь разделывались с кем-нибудь собственною рукою, смешно и поверить (75) для всякого благоразумного. Ни в каком случае. Но сделанное нами было исполнено со всяким увещанием и со всяким снисхождением к принимающим, равно как и обрезывание волос у обросших ими почти [Col. 997] до пояса и преданных беспечности, чтобы казалось, что и мы не отступаем от правила и в малом чем-нибудь, а равно и для того, чтобы чрез это произошло какое-нибудь преуспеяние к лучшему.

Итак, молись, господин, чтобы нам жить праведно и мирно, содействуя и со своей стороны делам нашим по возможности, дабы, если будет что-нибудь доброе, и честная душа твоя участвовала в добре.

28. К монаху Василию (I, 28)[256]

Мы получили письмо твоей братской любви и удивились ее внезапной перемене. Первое [письмо] – не стану говорить о прочем, не относящемся к предмету, – содержало в себе осуждение эконома Иосифа, как неправо вторгшегося в Церковь; а второе, напротив, объявляет его совершенно невинным. Ты одного и того же в одном и том же деле то хвалишь, то порицаешь; а твое благочестие должно знать, что говорит об этом некто из святых. Впрочем, поставим это ни во что, хотя [здесь] противоречие. Но почему ты решился так необдуманно, прежде исследования и тщательного испытания, провозгласить нашему смирению отлучение от нашей Церкви и, следовательно, анафему? Вникай в себя, говорит Писание (1 Тим. 4:16); и еще: первее, неже испытаеши, не порицай, уразумей прежде, и тогда запрещай (Сир. 11:7). А ты, не исполнив ничего из этого и не подумав, что и мы, конечно, можем говорить и делать разумно, упрекнул нас, как бы неопытных, неразумных, новичков в монашеской жизни и начинающих учиться; и не только это, но и подверг порицанию – и, о, если бы только это! – но еще и (76) предал анафеме. Увы, дела человеческие! Почему ты более не сохраняешь неприкосновенными пределов дружбы? Ибо если бы это оставалось нетронутым для твоей честности, то так неожиданно не укорил бы ты нашего смирения. Впрочем, мы достойны этого, и неудивительно, если порицаемся и твоею дружбою.

Кто мы такие есть – это известно Богу; а твоему благоразумию, когда оно претыкается и соблазняется, следует объяснить. Мы, почтенный, не раскольники Церкви Божией, да не случится этого с нами никогда! Хотя мы и повинны во многих других грехах, однако составляем одно Тело с нею, и вскормлены Божественными догматами, и правила ее и постановления стараемся соблюдать. Производить смятения и отделяться от той, которая поистине не имеет никакого пятна или порока (Еф. 5:27) как в предметах веры, так и в отношении к постановленным правилам от начала века и доселе, свойственно тем, вера которых извращена и жизнь неправильна[257] и беззаконна; из них один и есть этот Иосиф, повенчавший прелюбодея, равно и те, которые дозволяют себе служить вместе с ним, как бы с невинным, также и те, которые одобряют его как бы священнодействующего безукоризненно. Как твое благочестие, хотя пишет к нам на основании правил, не знает Божественных правил и того, что этот человек низложен на основании их? Ибо, если они [Col. 1000] не дозволяют пресвитеру пиршествовать на браке второбрачного[258], то что [сказать] о том, который повенчал двоеженца? Что – о пиршестве на прелюбодейном браке в течение целых тридцати дней? Что – о деле еще пагубнейшем, о венчании прелюбодея, по слову Господа, о том, когда сочетавающий прелюбодеев произносит при венчании священную молитву и нечестиво призывает Божественную благодать на нечестивых? Такой отвержен от Бога и чужд святыни, по словам божественного Дионисия[259]. Тратой времени было бы писать здесь о других правилах, лежащих на нем. Но что он, быв отлучен прежним патриархом, находился [в таком состоянии] девять лет, а правило не позволяет уже разрешать того, кто не разрешен в течение года[260], – как поступим [с этим]? (77) Конечно, возразят, что он был разрешен. Но если он был разрешен, почему не священнодействовал? И если был разрешен, почему недавно испрашивал разрешения от собора? Известно, что связанный ищет разрешения, а не несвязанный, так что и здесь он противоречит самому себе, желая противиться истине.