Жиль Кепель - Джихад. Экспансия и закат исламизма Страница 29

Для укрепления самого длительного по времени из трех военных режимов, правивших в Пакистане после обретения им независимости, генерал, давний поклонник Маудуди, возвел исламизацию в ранг государственной идеологии. Переняв лозунг ПНА «Низам-и Мустафа», он положил его в основу законодательной системы общества, превратив «порядок Пророка» в религиозный оплот государства, опиравшегося на законы военного времени. Для достижения этих целей генералу было необходимо заручиться поддержкой исламистской интеллигенции. И «Джамаат-и ислами» с готовностью взяла на себя эти идеологические функции. В награду за оказанную диктатору поддержку ДИ получила министерские портфели, перед ней открылись многочисленные возможности доступа к рычагам управления государством, проникновения в административный аппарат и, наконец, к значительным финансовым ресурсам из американо-саудовской помощи афганским моджахедам, которая частично потекла через ее руки.[535]

Воплощение в жизнь идей Маудуди (вплоть до кончины этого богослова в 1979 году) и его сторонников позволило Зия-уль-Хаку поставить преграду на пути возрождения демократии и послужило предлогом для оправдания введения законов военного времени в связи с необходимостью строительства исламского государства. Годы диктатуры принесли выгоду средним классам, интересы которых выражала исламистская партия. Благодаря капиталам эмигрантов, возвращавшихся из стран Залива не только с огромными деньгами, но и будучи убежденными мусульманами, американо-саудовской помощи афганскому джихаду и очень прибыльному пакистано-афганскому транзиту эти социальные слои обрели золотую жилу.[536] Присутствие членов «Джамаат-и ислами» в правительстве давало членам партии и ее сторонникам возможность быстрого карьерного роста. Таким образом, набожная буржуазия избежала искушения вступить в альянс с обездоленной молодежью для свержения правивших элит. Последние сами уступили для нее нишу. Генералу Зия-уль-Хаку удалось разбить ППН, устранив, таким образом, всякую опасность «социализма», сохранить лояльность средних слоев и обласкать исламистскую интеллигенцию, разделявшую идеи Маудуди: она согласилась подчиниться правящим группам, на которые опиралась военная иерархия.

Эта политика нашла отражение в мерах по исламизации, предпринятых в 1979 году.[537] Они включали в себя проверку действующих законов на предмет их соответствия шариату, введение исламского уголовного кодекса и телесных наказаний — худуд (отсечение кистей рук и ступней у воров, побивание камнями женщин за прелюбодеяние, порку за употребление алкоголя и т. д.). Началась исламизация системы образования и экономики. Однако в каждой из этих сфер власти делали всё, чтобы решения «исламского» правосудия не выходили из-под контроля военной иерархии и не меняли сложившейся социальной пирамиды. Так, с 1980 года многочисленные требования проверки действовавших законов на соответствие исламу передавались в Федеральный шариатский суд, который тщательно рассматривал эти требования во избежание злоупотреблений. Что касается исламского уголовного кодекса, то в Пакистане, как и в других странах, он был призван ввести в практику ряд карательных мер, которые позволили властям удержать под контролем сферу нравственности — в ущерб личной свободе граждан, в первую очередь женщин.

В то же время исламизация системы образования и установление исламских налогов должны были иметь более значительный долгосрочный эффект, нежели тот, на который рассчитывала власть, желавшая максимально контролировать религиозную сферу и демонстрировать заботу о бедных взиманием с обеспеченных занята. Эта «узаконенная милостыня», предназначенная нуждающимся и являющаяся одним из пяти «столпов ислама», в большинстве современных мусульманских стран осталась сугубо частной инициативой. Государство Зия-уль-Хака взимало ее с банковских счетов каждый год в месяц Рамадан, в размере 2,5 % с вклада. Это был налог скорее «доктринальный», нежели реальный, призванный продемонстрировать благочестие военного режима и служить имиджем социальной справедливости, поскольку он распространялся (не будучи слишком тяжелым) лишь на средние и высшие городские слои — только их представители могли иметь счет в банке. Тем не менее десятки миллионов пакистанцев не ощущали какого-либо влияния этого налога на их благосостояние.[538] И всё же введение занята имело своим следствием изменение религиозного пространства страны. Это не могло не способствовать — уже после правления генерала Зия и вплоть до сегодняшних дней — раздроблению этого пространства и эскалации насилия в обществе. Сначала шиитское меньшинство, насчитывающее от 15 до 20 % населения, заявило, что оно уже платит на добровольной основе закят своим аятоллам. Шииты отвергли вмешательство государства в религиозные дела. Власти пришлось отступить и освободить от налога шиитов, что вызвало недовольство наиболее консервативных суннитских улемов, ярых противников шиизма. Улемы опасались, что некоторые пакистанцы объявят себя шиитами только ради того, чтобы уклониться от обложения. Это был один из пунктов разногласий, которые в следующее десятилетие выльются в кровопролитные стычки между воинствующими представителями двух общин, о чем будет рассказано в последней части книги.

Помимо всего прочего, деньги от закята. шли на финансирование традиционных религиозных школ — динимедресе, контролировавшихся улемами и в большинстве своем связанных с деобандским движением.[539] Контроль над этой сетью учебных заведений был важной задачей: школы давали обучение, кров и пищу массе молодых людей из бедных семей. В условиях скученности и строжайшей дисциплины, которые неоднократно становились предметом осуждения со стороны правозащитных организаций,[540] пакистанские медресе готовили учеников к усвоению религиозных знаний в традиционном и очень ригористичном духе и прививали им соответствующее мировоззрение. Для исламского государства Зия-уль-Хака финансирование медресе за счет предоставления части закята нуждавшимся ученикам означало начало установления контроля над потенциально опасной возрастной категорией и социальной прослойкой. Параллельно наводились мосты между религиозным и государственным светским образованием: изучение ислама, ставшего обязательным предметом для всех учеников и студентов, позволило создать много преподавательских рабочих мест для отличников медресе. При условии модернизации учебных программ медресе выдаваемые ими дипломы приравнивались к дипломам государственных учебных заведений. Открыв, таким образом, перед паствой улемов возможность сделать чиновничью карьеру, эти меры позволили поднять престиж самих медресе. В сочетании с поступлениями от закята и демографическим взрывом тех лет это вызвало гигантский рост числа медресе в 80-е годы.[541] Улемы — особенно самые их ригористически настроенные представители, деобанди, — получили огромную власть не только над беднейшей пакистанской молодежью, но и над молодежью афганской, так как они взяли на свое содержание многих детей из семей афганских беженцев. Именно в этой среде зародилось движение «Талибан», само название которого означает «ученики медресе».

Перед лицом попытки государственного вмешательства в свои дела в обмен на поступления от закята некоторые директора наиболее известных медресе предпочли полагаться на собственные ресурсы. Они были достаточно велики, чтобы школы могли не считать себя обязанными Зия и сохранять свою независимость от генерала — при всем рвении на поприще исламизации, которое он выказывал. Поступая так, деобандские улемы сохраняли политическую власть: они могли позволить себе не идти на уступки, поскольку держали в руках ключи социального мира, манипулируя на свой лад городской и сельской неимущей молодежью, посещавшей их школы. И, как показал афганский опыт, улемы были вполне способны превратить своих учеников в воинов джихада, готовых убивать и умирать за дело, на которое им указали. Зия нуждался в улемах больше, чем они в нем, ведь улемы контролировали самые неспокойные социальные слои общества, до которых у военного режима не доходили руки.

В отличие от улемов, последователям Маудуди было намного труднее избавляться от компрометирующей опеки диктатора. Значительная часть средних слоев, составлявшая опору улемов, в конце концов примкнула к режиму, при котором она процветала. «Джамаат-и ислами» перестала служить для них выразительницей их интересов. В середине 80-х годов в движении возникла напряженность. Она вылилась в противостояние между теми, кто был обеспокоен утратой влияния партии в массах, и сторонниками сотрудничества с Зия-уль-Хаком.[542] «Джамаат-и ислами» ощущала конкуренцию со стороны партий, связанных с улемами, оказывавших значительное влияние на молодых выпускников медресе. Оказавшись перед дилеммой, самая неспокойная фракция исламистской интеллигенции — студенты-маудудисты из «Ислами джамият-и тулаба» («Ассоциации исламских студентов», ИДТ) — пошла по пути радикализации. После двухлетнего «медового месяца» с Зия-уль-Хаком, в течение которого ИДТ силой изгнала левых из студенческих городков (как это сделали ради Садата их египетские друзья), они выступили за то, чтобы «Джамаат-и ислами» отмежевалась от режима. Однако, когда исламисты, осознав к 1985 году опасность утраты социальной базы, решились на этот шаг, было слишком поздно: время для создания внушительной оппозиции режиму, идеологом которого с готовностью выступила ДИ, было упущено. На выборах, проведенных после смерти Зия (в августе 1988 года), партия подверглась жестким репрессиям, а победа досталась Движению за восстановление демократии во главе с Беназир Бхутто, отец которой был повешен в апреле 1979 года с одобрения Маудуди и его последователей.