Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты Страница 10

Как-то нас наказали с ней, посадили за что-то на скамейку, и вот мы сидим и думаем: что делать? И решили сделать воздушный шар. Сделать и улететь. Шар должен быть легким — это понятно, а самый легкий материал — это, конечно, туалетная бумага. Не такая, как сейчас, — рулонами, а другая. Были такие тонкие папиросные листы, нарезанные квадратиками. Вот из них и решили начать клеить шар. А у меня вечером родители как раз уходили куда-то: в театр или кино — не помню, и мы с братом взялись за дело. К одному листочку приклеили с четырех сторон еще по одному, к тем еще, и пошло-поехало… Когда родители пришли, мы уже весь пол в нашей комнате застелили таким большим папиросным листом, склеенным из кусочков. Лариска тоже должна была дома сделать такой лист… Мы бы их соединили, потом сплели бы корзину из прутьев, веревками бельевыми привязали бы, и все… Осталось бы только надуть и лететь. Лететь!..

Ну что сказать… Папа, когда увидел, что мы сотворили, только почесал за ухом и спросил: «Интересно, а что бы они дальше делали?». А мама почему-то добавила: «Нужно газовый баллон куда-то убрать, а то я чувствую, что мы скоро все полетим…».

А ведь верили же! Вот чудеса… Эх, дурачки, дурачки мои дорогие, где же те страны волшебные, в которые мы все собирались лететь когда-то?..

ПРАЗДНИК

Вот уже лет двадцать, как нет в моей жизни Нового года. И даже не потому, что праздник этот «не православный», нет. Уже задолго до моего воцерковления от Нового года остались только «рожки да ножки»: слякотная суета последних дней, классическое обжорство, отупляющая пестрота экрана, китайская канонада — салют Поднебесной — и… все.

А где же то — детское — невосполнимое горячительными напитками, салютами и салатами предвкушение чуда? Где та естественная, через край, полнота восторга?..

За две недели до Нового года город наполнялся не просто ожиданием, а предвосхищением, отрадой, дыханием праздника. Оно проникало повсюду, в самые смятые, скомканные безнадежно легкие, так что все без исключения люди становились на это время родными братьями… даже сестры становились братьями, даже члены правительства и дружинники, честное слово…

А новогодние мандарины тех лет — это же совсем не те мандарины, что мы едим сейчас… Да нет, какая там ностальгия, о чем вы?!.. Просто сейчас мы покупаем мандарины и едим, когда захотим… почти мимоходом… можно и на Новый год… Без проблем. Это не событие вовсе. А тогда мандарин был именно атрибут, даже, если угодно, символ Праздника… Мандарин — значит Праздник. И не какой-нибудь, а именно Новый год. Оранжевый рефлекс, ставший вполне безусловным…

И все эти хлопушки, конфетти, стеклянные шары, Деды Морозы, намалеванные зубной пастой на витринах, самодельные снежинки и гирлянды из разноцветной бумаги — все это создавало чувство Праздника. Уж не знаю как, но создавало. И эффект был не то чтобы спец, а просто супер!

Но все-таки казалось, что самое главное, лучшее спрятано от нас, не дозволено, запрещено: даже до двенадцати взрослые никогда не давали дождаться, заставляли идти спать. И думалось: ничего, я вырасту и тогда уж встречу по-настоящему! Ничего…

Я помню глухую ночь, нашу старую квартирку и себя в ней. Поздно вечером тайком от нас — маленьких, — чтобы сделать сюрприз, родители нарядили в гостиной елку. Не знаю уж, как я об этом пронюхал, но вот — пробираюсь с замирающим сердцем в ночи на цыпочках, боясь что-нибудь задеть в темноте и разбудить взрослых. Впрочем, кажется, даже если что-нибудь свалится с грохотом на пол — никто не услышит, потому что из гостиной разносится по всему дому оглушительный, раскатистый храп бабы Тони. Но ее-то и стоит как раз опасаться в первую очередь. Это она по доброй деревенской традиции на потеху соседям гонялась за мной на днях по двору с хворостиной. Не догнала, конечно, но все же… И вот — надо же — елочка как раз стоит в той комнате, рядом с диваном, на котором вдохновенно храпит баба Тоня.

Я осторожно приоткрываю высокую, сонно скрипнувшую дверь… и замираю.

Распространяя невероятный, волшебный свет, благоухая, переливаясь тысячью мерцающих огоньков, высокая, под потолок, стоит посреди комнаты пушистая лесная красавица. Я просто стою и смотрю на нее, как завороженный, не в силах оторвать взгляд. Так это и осталось навсегда — волшебное чудо, сказка! Не знаю, может, я никак не мог поверить в реальность происходящего и желал удостовериться, что не сплю, только я сделал шаг к придвинувшейся, ставшей совсем уж огромной елке. Сделал шаг, протянул руку и легонько, едва-едва, как мне казалось, потянул за какую-то вьющуюся блестяшку, вроде дождика. Дальше я помню, что елка раздумчиво, медленно стала отклоняться от вертикали и вдруг всей своей расфуфыренной, пышной тяжестью обрушилась на спящую бабу Тоню…

Думаете, это была катастрофа? Нет! Шок? — пожалуй. Мгновенный ужас, плач? — да, все это, конечно, было, но разбитые игрушки собрали, меня не столько отругали, сколько смущенно утешили, и на следующий день елочка — краше прежнего, на уверенных раскорячках — уже стояла на прежнем месте, да еще и с подарками в снежной вате под ней.

Настоящая катастрофа, и вовсе не такая громкая, произошла гораздо позже, лет уже через двенадцать, когда все стало наконец-то можно. И я впервые ушел в Новый год из дома и просто метался, выходил из себя, пытаясь отчебучить праздник «по полной»: и выпил водки, и мотылялся с «дружбанами» по улице, и что-то орал, и шалел, валился в грохот на какой-то бешеной дискотеке… Было все, что еще недавно казалось мне таким недосягаемым и манящим… все интуитивные атрибуты «настоящего», взрослого праздника.

Было все, но не было одного — самого Праздника. Он ушел, точно несовместимый, несочетаемый больше с реальностью жизни. Ушел и не вернулся…

Впрочем, если и стоит о чем горевать — так это об утраченной чистоте, детской наивности, а Праздник…

Наверное, сокровенный смысл Нового года в атеистические времена заключался именно в его неформальности, чудесности даже… Ведь никак невозможно объяснить, почему именно Новый год, а не Седьмое ноября, например, или Первое мая — стал безусловным фаворитом среди советских праздников.

Этот праздник существовал вне идеологии, его невозможно было до конца объяснить, оправдать, подвести под него марксистскую базу, но он был реальнее любой «объективной реальности». Такое безмолвное торжество духа вечности над духом времени. В то время Новый год — как и поэзия, литература, кино — в каком-то смысле восполнял недостаток духовной жизни, воплощал идею торжества любви, красоты и добра…

Ну кто из нас не начинал 1 января новую и притом, заметьте, лучшую в нравственном, духовном отношении жизнь?! И пусть эти порывы быстро гасли, но ведь они были! Вот в чем духовное значение этого праздника — в обновлении, преображении жизни, и это, конечно, роднит его с Рождеством Христовым — началом «нового года», новой эры в жизни всего человечества.

Дух дышит, где хочет[44] и, уничтожая храмы, борясь с религией, воинствующие безбожники ничего не могли поделать с Духом истины, который находил новые формы для своего выражения, в том числе и такую, как «светский» праздник Новый год.

Но те времена ушли, Истина снова свидетельствует о себе открыто, и голос Церкви не слышит теперь только тот, кто не нуждается в правде. Может, потому литература, поэзия и утратили в нашей стране былую духовную силу, и Новый год перестал быть тем, чем он был раньше: все это осталось на откуп тем, кто упрямо не желает меняться, а «новые формы» ищет в прогрессирующем оскудении.

В нашу жизнь возвращается Рождество, возвращается изгнанная духовная Красота. А Новый год… хочется надеяться, что этот праздник займет, наконец, подобающее ему скромное — и в духовном, и в календарном значении — место.

КРЫШИ

Это почти общее место, что мальчишки любят лазить по крышам или деревьям. Но почему? Что именно в их головах есть такого, что заставляет их карабкаться вверх? Ну, пойди взрослого мужика заставь залезть на дерево или крышу… Полезет, кряхтя и недовольствуя, если уж очень нужно вишню собрать или заменить лист шифера, но вот так — по собственному вдохновенному почину и ни за чем, просто так — ну кому взбредет такое в голову? А ведь лазили в детстве почти все, и что-то ведь мы не то чтобы там, а собственно в этом находили. Находили, и мне лично жаль, что потеряли снова. Нет, я не призываю мужиков лазить по крышам, но в самом стремлении оторваться от земли, от ее бытовой, повседневной реальности что-то ведь, честное слово, есть.

Вот и у меня в детстве было какое-то особенное отношение к крышам. Нынешним детям, живущим в однотипных многоэтажных коробках, думаю, трудно будет его понять. Не потому, что нынешнее поколение какое-то обмельчавшее, а мы были титанами духа, нет. Дело лишь в том, что я жил в старом районе города, где узкие улочки и пыльные переулки переплетались так тесно, что крыши домов действительно лепились друг к другу и составляли особый, непознанный и единый мир, где на каждом шагу ожидают маленького человека большие открытия. На каждом шагу в буквальном смысле этого слова, потому что шаги эти — с крыши на крышу, от соседа к соседу, день за днем, квартал за кварталом — открывали последовательно все новые дворы, закоулки, скверики и закутки, влекущие в какую-то иную, позабытую и полную загадок жизнь.