Виктор Шнирельман - Русское родноверие. Неоязычество и национализм в современной России Страница 10

Надо ли говорить, что посвященная истории древних индоевропейцев книга Петухова, выдержавшая два издания, была перенасыщена такого рода столь же безапелляционными, сколь и сомнительными утверждениями. Ведь обвиняя ученых в игнорировании фактических материалов и первоисточников (Петухов 1998б: 249), сам автор, очевидно, представлял себе исследовательскую работу исключительно как туристическую поездку по музеям Европы и Ближнего Востока и фотографирование на фоне древних развалин, чем он активно занимался во второй половине 1990-х гг.

Впрочем, надо отдать ему должное, он сознавал свой дилетантизм и фантастичность своих построений. Поэтому он опасался представлять свои «ученые теории» на суд специалистов. По его собственным словам, «в нынешних условиях они обречены на полное замалчивание или, в лучшем случае, на сокрушительную, но не аргументированную критику в узких кругах». Поэтому он предпочитал писать романы и именно в них давать русским людям представление об их «подлинной истории». Впрочем, двигала им вовсе не любовь к науке, а патриотическое чувство – «сейчас, когда наша страна разрушена, расчленена, разграблена, когда она утратила свою независимость, да, именно сейчас писать нашу подлинную историю необходимо…» (Петухов 1998в: 28; 2001: 251). Однако вместо того, чтобы сообщать о реальных славных страницах русской истории, – а их в ней немало, – Петухов создавал фантастические вымыслы и занимался приписыванием русским чужой славы, чужих достижений, и этим скорее унижал, чем возвышал русскую историю.

К тем же сомнительным приемам научной критики прибегал и философ В. Н. Демин (1942–2006). Правильно отмечая, что существуют различия между объективным миром и тем, какой образ он принимает в человеческом сознании, этот автор тут же делал вывод об отсутствии сколько-нибудь существенных границ между научными построениями и мифологическими. Свои рассуждения он облекал в типичную наукообразную форму, сознательно нарушая законы логики, которые он как философ, безусловно, знал. Он утверждал, что «каналы символизации и алгоритмы кодировки глубинного смысла бытия и его закономерностей одинаковы как для науки, так и для мифологии». Из этого он напрямую делал вывод о том, что у мифа имеются такие же реальные основания, как и у научного факта, и что в обоих случаях результатом являются «спекулятивные конструкции, далеко отступающие от реальности». Автор рассуждал о смене научных парадигм и напоминал, что сегодня уже никто не учится по учебникам прошлого века (Демин 1997: 48–49; 1999: 87–88). В итоге он, по сути, реабилитировал мифологию и уравнивал ее в правах с наукой[14].

Любопытно, что при этом он не задавался вопросом о том, почему в течение последних столетий люди отказались от прежнего исключительно мифопоэтического взгляда на мир и создали науку. Конечно, Демин был прав в том, что мифологическое мышление не ушло в прошлое; мифов хватает и в наше время (Демин 1999: 88). Но совершенно очевидно, что современного образованного человека они уже не удовлетворяют. Его интересы требуют более глубокого проникновения в суть окружающих процессов, перед чем мифологическое мышление бессильно. Достаточно задать простой вопрос о том, можно ли было создать современную индустриальную цивилизацию на основе мифологического мышления, и все становится предельно ясным. Демин сознательно уводил читателя в сторону, не рассматривая качественных различий между мифологией и наукой. А такие различия имеются, и они весьма существенны. В основе научных подходов лежат тонкие детально разработанные методы, позволяющие разным специалистам независимо друг от друга получать один и тот же результат. В этом и состоит процедура верификации, полностью отсутствующая в любой мифологии, потому что мифология, в конечном счете, базируется на вере, тогда как наука основана на знании, добытом опытным путем.

Но если вера предполагает наличие исконной незыблемой истины, то знание бесконечно расширяет свои пределы – устаревшие теории и подходы отбрасываются и заменяются более адекватными действительности. Означает ли это, что наука, как хотел убедить читателя Демин, тоже занимается созданием мифа? Вовсе нет. Закон Ньютона столь же действенен и теперь, как и во времена великого англичанина. Теория относительности Эйнштейна вовсе не отменила его, а лишь показала, что он действует в определенных пределах и не способен описать более многоплановую действительность. Иное мы видим в мифологии, где два мифа, объясняющие одно и то же явление, не могут ужиться друг с другом – приходится выбирать либо то, либо другое. Соответственно люди делятся на враждующие лагери, и дело иной раз доходит до кровавых разборок (вплоть до религиозных войн). Этого никогда не происходит в науке (если только она не является ангажированной), что бы ни писал Демин о борьбе между научными школами. Ведь в научном мире царит королева доказательства: побеждает та школа, которая представляет свое видение проблемы более аргументировано. Ничего подобного в мифологии и быть не может. Там царит вера, которая отметает все иные подходы только на том основании, что они в нее не укладываются.

Именно этим принципам и следовал сам Демин. Ему надо было дискредитировать и отвергнуть современные научные данные вовсе не потому, что он нашел более правдоподобное решение, а для того, чтобы оживить давно отвергнутые наукой и основательно подзабытые гипотезы XVIII–XIX вв., выдвигавшиеся, как правило, дилетантами. Примечательно, что поддержку своей центральной идеи о древней арктической цивилизации автор находил не у ученых, а в популярной, псевдонаучной и эзотерической литературе (Демин 1997: 57–58, 79, 541; 1999; 2003: 327–330).

Отвергая научное знание, Демин всячески прославлял «знание эзотерическое» и «русский космизм» (Демин 1997: 8–9, 53), опираясь на «достижения» оккультных учений XIX и начала XX веков[15]. Всецело полагаясь на эзотериков, Демин писал, что «получаемое ими знание – ноосферного происхождения, которое не поддается опытной или источниковедческой проверке» (Демин 2003: 375). Для него такое знание лежало вне всякой критики. Вспоминал ли он при этом свою многозначительную фразу о том, что сегодня никто уже не учится по учебникам прошлого века? Сам Демин нарушал все методические требования современной науки, и именно поэтому ему импонировал подход такого же, как он, фантазера Л. Н. Гумилева (Демин 1997: 39; 1999: 456–457), обвинявшего профессиональных историков в том, что они слишком много внимания уделяют критике источников.

Демину тоже не нравились «ползучий эмпиризм» и «нудные транскрипции», он предпочитал смотреть на историю «с птичьего полета», не понимая, что история не может писаться без исторических источников, а любой такой источник представляет собой сложный текст, требующий предварительного анализа. Его эта «нудная» работа не устраивала, и он предпочитал опираться не на современных профессиональных историков, фольклористов, археологов или лингвистов[16], а на мыслителей XVIII, XIX и начала XX вв. – писателей (В. Г. Тредиаковский, В. Капнист или В. Розанов), дилетантов (Ж.-С. Байи, З. Доленга-Ходаковский, А. Д. Чертков, А. Ф. Вельтман, генерал А. Нечволодов и др.) или эзотериков (Е. Блаватская, Р. Генон, Ю. Эвола). Не занимаясь профессиональным анализом первичных источников, он либо полностью их отвергал по примеру Гумилева (он фактически отбрасывал все накопленные ныне археологические материалы), либо, напротив, абсолютно им доверял (как, скажем, заимствованной из «Синопсиса» книжной версии, восходящей к ранней русской летописи, о происхождении русских якобы от Яфета (Иафета), который жил на Крайнем Севере. См.: Демин 1997: 23, 51–52, 77, 83).

Мало того, в погоне за занимательностью он принимал на веру и без всякой критики воспроизводил сообщения, к которым специалист отнесся бы с большим сомнением. Вот весьма показательный пример. Демин утверждал, что его герой, журналист А. В. Барченко (1881–1938), получил тайные знания от отшельника, с которым он якобы столкнулся в глухих костромских лесах. Демин приводил содержание письма Барченко, повествующего об этом событии. В письме же говорилось о том, что отшельник сам нашел Барченко в Москве; ни о какой встрече в лесах не было и речи. Демин доказывал, что Барченко будто бы владел древнейшим «идеографическим письмом». На самом деле эти данные снова взяты из письма Барченко, где рассказывается о некоем сумасшедшем, который в 1920-х годах демонстрировал «загадочные идеограммы» (Демин 1997: 9-10; 1999: 440–441). Проверить, что это были за знаки, невозможно. Сам Демин их не видел, никакой экспертизы над ними не производилось. Почему их следует считать знаками древнейшей письменности, остается загадкой.

Между тем, Демин умалчивал о том, что ученик известного эзотерика Г. Гурджиева (1877–1949), мистик-экспериментатор Барченко, был связан с масонским орденом мартинистов и в 1920-е годы руководил оккультным «Единым трудовым братством». Опираясь на поддержку петроградского ЧК, а затем начальника Особого отдела ВЧК-ОГПУ Г. И. Бокия (1879–1937), тоже увлекавшегося мистикой, Барченко сумел стать экспертом по парапсихологии и читал лекции сотрудникам ОГПУ. В 1924 г. он был взят на работу в ОГПУ, где создал лабораторию, разрабатывавшую методы телепатического воздействия на противника и чтения его мыслей. Для этого к сотрудничеству привлекались колдуны, знахари, шаманы, гипнотизеры. С 1930 г. Барченко заведовал биофизической лабораторией Московского политехнического института, финансировавшегося ОГПУ и служившего ему центром по изучению «аномальных явлений». Эта лаборатория занималась, в частности, разработкой методов контроля над массовым сознанием (Шишкин 1995; Брачев 1998: 361–362; 2006: 161–184, 205–220; Шошков 2000: 70–71; Елисеев 2001). Вскользь упоминая о связях Барченко с масонами и с ОГПУ, Демин не скрывал, что источник безудержной страсти Барченко к допотопной северной цивилизации уходит своими корнями к масонскому оккультному «знанию» (Демин 1999: 137–140, 441; 2003: 340). Учитывая все это, вряд ли следует относиться к фантазиям Барченко с полным доверием. Действительно, имеется предположение о том, что фантазии о Гиперборее были призваны скрыть истинные цели поездки Барченко на Кольский п-ов, связанные с изучением тайн саамской магии (Токарев 2006: 21). Между тем, Демин, очевидно, полагал, что именно такие люди способны дать более глубокие знания о древнейшей истории человечества, чем современная профессиональная наука.