Лев Прозоров - Русская правда. Язычество – наш «золотой век» Страница 10

«Явила ми ся пять Бог». На это изречение летописного волхва, смущавшего пророчествами жителей «Матери городов русских», обратил внимание еще Аничков. При всей неприязни, который сей давно покойный господин вызывает у меня как личность, не могу не признать, что у него случались удачные мысли. Правда, он, как и Рыбаков, считал, что летописный список нужно сокращать до пяти. Только, в отличие от Бориса Александровича, сокращал он его не за счет «птице-пса» Семарьгла, а за счет единственной Богини киевского капища.

Но ведь можно поступить проще. Еще Осип Максимович Бодянский – первым – предположил в 1846 году, посвятив этому особую статью, что Хорс – не имя отдельного Божества (благо в перечне оно не отделено от последующего союзом «и»), а эпитет, прирок, прозвище-«хейти» солнечного Даждьбога. Впоследствии к этому мнению присоединились такие корифеи российской исторической науки и фольклористики, как С.Н. Соловьев, А.А. Потебня, А.С. Фаминцын. Подробнее мы разберемся с этим, когда будем рассматривать значение каждого из пятерки Богов в заключительной главе. Однако сразу скажу, что присоединиться к такому мнению и пригласить к тому же вас, читатель, для себя зазорным не считаю. И отнюдь не потому, что в такой, мол, компании и ошибиться не обидно. Дело в том, что оба имени эти – Даждьбог вне всяких сомнений, Хорс по самым убедительным толкованиям – есть имена Солнечного Божества. А два Бога Солнца (да еще упомянутых подряд в одном перечне) – явное излишество. Добавлю также, что попытки распределить эти имена (вкупе с не имеющими к дневному светилу вовсе никакого отношения, как то – Ярило, Троян, Руевит и пр.) по временам года остаются целиком на совести фантазеров из числа современных «неоязычников». То есть вполне возможно предположить, что они-то истину и угадали – вот только нет для такого предположения никакого основания в источниках. А раз так, лично я, читатель, тебя ни в чем не неволю, а сам от согласия воздержусь.

Итак, мы знаем, что из шести имен два, следующих одно за другим, принадлежат солнечному Божеству, что именно эти имена не разделены в старейших списках летописи союзом «и», а фундамент капища 980 года в Киеве имеет пять лепестков. Опять-таки, читателя я ни в чем неволить не могу и не хочу – но для меня это вполне достаточное обоснование счесть, что кумиров было пять, и не за счет Семарьгла или Макоши, но оттого, что Хорс Даждьбог – это просто имя одного Божества, Божества Солнца.

А значит, правы и Е.В. Аничков с Б.А. Рыбаковым, и неведомый волхв, приходивший в Киев, подразумевал именно тех Богов, чьи изваяния установил в 980 году за пределами своего двора будущий вероотступник. А из этого вытекает очень любопытное и крайне полезное для нашего расследования заключение. А именно – вряд ли бы смог продержаться почти век культ, наспех измышленный для сиюминутной выгоды и попранный собственным основателем через какие-то восемь лет. То есть на свете, конечно, многое бывает, но лично я таких примеров в истории религии что-то не припоминаю. Более того, обратите внимание, читатель, – наш волхв «пришьд бо Кыеву» – пришел в Киев. А стало быть, почитание пяти Богов существовало и вне столицы Руси.

Я уже говорил, что и у крайне неприятных людей бывают очень верные мысли и наблюдения. Л.С. Клейн также высказал в своем весьма сомнительном труде по меньшей мере одну дельную, очень достойную внимания мысль – а была ли «реформа Владимира»? Посмотрев на вопрос с позиции того, что мы уже знаем о возведенном князем святилище, с исследователем можно согласиться. В самом деле – культ Пяти Богов оказался слишком уж живуч для недолговечной «реформы», наспех измышленной князем по какой-то своей прихоти – «по бизарии своего гумора», как говорили в петровские времена. И чересчур широко распространен – новые идеи, особенно в области религии, распространялись в те времена непросто и не быстро. Значит, за «новостройкой» Владимира должна стоять какая-то традиция.

Если мы вглядимся попристальней в ситуацию далекого 980 года, нам будет непросто понять, как вообще могла возникнуть у исследователей мысль о каких-то реформах, проводимых Владимиром. Нет спора, попытки реформирования Языческих религий истории известны – вспомним хотя бы Атона, которым попытался заменить все многообразие египетских Божественных Кошек, Скарабеев и Соколов фараон-еретик Аменхотеп («Амон доволен») iv, прославившийся под новым, самонареченным именем Эхнатон («Щит Атона»), муж прекрасной Нефертити, тесть прославленного богатствами гробницы Тутанхамона (печальный парадокс – этот фараон-мальчик, рано умерший и ничего особенного не свершивший, много известнее, чем великие правители Страны Пирамид – только лишь из-за того, что его могила осталась не замеченной грабителями). Или тот же Пантеон, возведенный императором Адрианом, или культ Божественного Солнца, которому попытался придать статус государственного император Диоклетиан. Тут уместно в скобках заметить, что в отличие от реформаторов в, скажем, христианстве, почти каждый из которых оставил в наследство человечеству пусть крохотную, но горсть учеников-последователей, реформаторы в Язычестве, как правило, заметного следа в истории не оставляли и их реформы не переживали их самих. Тут есть о чем задуматься и тем, кто считает Язычество, с христианских ли позиций, с материалистических ли, человеческой выдумкой – отчего же тогда люди не смогли изменить выдуманное другими людьми? И иным горе-«неоязычникам», блажащим о не ведающей запретов «религии свободы». Но, возвращаясь к нашей главной теме, именно за «равноапостольными», за теми, кому предстояло обратить свой народ к Христу – или Мухаммеду, или Моисею – история таких опытов не знает. Не пытались реформировать Язычество ни франк Хлодвиг, ни норманн Олаф Трюггвасон, ни римлянин Константин, ни армянин Тиридат III, ни поляк Мешко. Революционеры часто приходят за реформаторами – но объединения этих сущностей в одно лицо история религий, история мировоззрений вообще не знала и не знает. Человек, вложивший ум и силы в попытки улучшить свою веру, вряд ли откажется от нее. А у Владимира, ко всему прочему, и не то положение было, чтобы заниматься экспериментами в области религии.

Напомню читателю – Владимира родила Святославу отнюдь не равноправная жена, княгиня, дочь государя какого-то славянского или хотя бы отдаленно родственного славянам племени. Матерью будущего святого была рабыня Малка, чем его и попрекали, называя «робичичем» – рабским отродьем. Хуже того, рабыня эта была, как пишут не только Валерий Емельянов и Александр Добровольский, но и А.Ю. Карпов во вполне официальной биографии крестителя Руси, выпущенной в серии «Жизнь замечательных людей», вовсе не славянского роду, а происходила из хазар – старинных врагов и поработителей славян, степных хищников, иудеев по вероисповеданию. Их – как и все степные народы, вошедшие в русский былинный эпос под собирательным именем «татар» [14] , русские и за людей-то не считали. Не даром «татарский» царь в былинах спрашивает подданных «Кто умеет говорить языком русским, человеческим?» Впрочем, в этом наши предки были вполне единодушны с, скажем, готами, полагавшими кочевников-гуннов плодом соития ведьм и нечисти. Да и с византийцами, по словам ижевского ученого В.В. Пузанова, видевшими в кочевниках «зверей в человеческом обличье». Кстати, очень показательное обстоятельство; я настоятельно советую запомнить его всем сторонникам окологумилевских бредней о «симбиозе Руси и Степи», «тюркско-славянском братстве» и тому подобных химерах. В былинах и балладах никакой брак между степняками и русичами невозможен. Для русской девушки даже самоубийство или убийство желанная альтернатива такого брака, богатырь может попасться в сети азиатской колдуньи-соблазнительницы – как былинный герой Михайло Потык – но в конце чародейку ждет разоблачение и неминуемая казнь от рук прозревшего русича. Если же связь богатыря с чужачкой кратковременна – то и тут последствия печальны. Вспомним «Подсокольничка» – сына Ильи Муромца от степнячки «бабы Латыгорки». Русь, как мы увидим ниже, крепко верила во врожденность и наследственность моральных качеств, в то, что «от дурного семени не жди хорошего племени». И «Подсокольничек» показывает это убеждение во всем блеске – будучи побежден, узнан, признан и отпущен с миром богатырем-отцом, он пытается, пробравшись ночью в шатер, убить его. Илью спасает лишь «крест», в сохранившихся ранних вариантах – «оберег» (что ясно говорит о Языческом времени возникновения этой былины) на груди. Более того, перед этим он в некоторых вариантах убивает мать – а надо ли напоминать, что святее матери для былинного героя ничего нет! Былина «Хотен Блудович» вся посвящена мести главного героя обидчикам матери, в былине «Василий Буслаев» богородица (!) является матери Василия с просьбой унять его, сама, по всей видимости, не надеясь это сделать – даже явление божества не столь авторитетно для былинного героя, как его мать! Илья расправляется с ублюдком, разрывая его пополам, наступив на одну ногу и ухватив за другую. Больше ни один богатырь, ни в одной былине, ни с одним врагом не расправляется этим способом – но в несказочной народной прозе так уничтожают плод противоестественного сожительства человека с нечеловеческим существом – русалкой, лешачихой и так далее. Так что как смотрела Языческая Русь на плод союза руса и степнячки, представить можно легко. И Владимир не замедлил дать этому взгляду полное подтверждение – он убил брата, великого князя Ярополка – не стал косвенной причиною его гибели, как сам киевский князь Ярополк стал причиной смерти третьего Святославича, Олега, но продуманно и расчетливо заманил в смертельную ловушку. Опять-таки, братоубийству в морали язычников-северян не было оправдания – в «Старшей Эдде» соседей и родичей славян, скандинавов, фраза «братья начнут биться друг с другом» стоит в ряду ужасных примет конца времен, преддверия гибели мира. В русской былине богатырь Данила Ловчанин, поставленный злою волей князя перед выбором – стать братоубийцей самому или обречь на эту участь братьев, по приказу князя выступивших против него, с восклицанием «да и где же это видано, где это слыхано – брат на брата боем идет!», бросается на свое копье. Заметьте, и скандинавских сказителей, и наших былинников ужасает даже еще не братоубийство, просто ситуация, в котором оно может стать возможным: «начнут биться», «с боем идет». Что уж тогда говорить о самом действии!