Иннокентий Херсонский - О грехе и его последствиях Страница 11

Судите после сего сами, братие, справедливо ли говорит слово Божие, что несть радоватися нечестивым? Истинно, нет грешника, который бы по окончании своего греховного поприща, не сказал с Ионафаном: «вкушая вкусих мало меда и се аз умираю» (1Цар.14, 43).

Страдают и праведники: само слово Божие, отъемлющее решительно истинную радость у нечестивых, говорит, что «многи скорби праведным». Но какого рода эти скорби? Они все похожи на благотворные горькие лекарства, кои приемлет больной, по предписанию искусного врача, для исцеления себя от смертоносной болезни: горечь их постоянно сопровождается сладким чувством выздоровления, со дня на день они чувствуют себя лучше и крепче в душе своей и совести, а это вознаграждает для них все прискорбия. К людям добродетельным со всею верностию можно отнести то, что заметил над собою св. Павел: «яко скорбяще, присноже радующееся» (2Кор. 6, 10), о людях же грешных со всею силою должно сказать противное: всегда, по-видимому, радующееся, присно же скорбяще. Аминь.

Слово о том, что грех есть главною и первоначальною причиной всех болезней человека и его смертности

Оброцы греха смерть

Как бы много уменьшились греха в мире, если бы сии слова Апостола Христова нашли себе полную веру у каждого из нас! Ибо чего наиболее страшимся мы? — смерти. При всей привязанности человека к чему-либо, скажите, что в этом самом, к чему он так привязан, заключается его смерть, и он тотчас оставит любимую вещь, постарается удалить ее от себя и уничтожить. Посему, если б мы были уверены, что в грехе смерть, то страх смерти обратился бы в страх ко греху, и мы, при всей наклонности грешить, убегали бы от греха так же, как убегаем теперь смерти. Но, к несчастью нашему, мы не видим связи греха с смертию, думаем, что можно грешить и не умереть, как равно надобно умереть когда-либо, хотя бы и не грешили. Та кой образ мыслей погубил нас еще в раю: ибо прародительница наша не прежде решилась простереть руку к плоду запрещенному, как лукавый змий уверил ее, что от вкушения его смерти не последует: «не смертию умрете!» Сей же образ мыслей губит нас теперь. Откуда он? По-видимому из опыта.

Мы не видим на опыте, чтобы за грехом следовала смерть, равно не видим, чтобы без греха не следовало со временем смерти же. Грешники продолжают жить, иногда и долго, добродетельные, напротив, продолжают умирать, — иногда и преждевременно. После сего и лукавая и наклонная ко греху природа наша тотчас приходит к мысли, что между грехом и смертью нет необходимой связи, а если когда и бывает, то разве слабая и отдаленная. Таким образом, самые ясные свидетельства Пророков и Апостолов о том, что болезни и смерть суть плод греха, остаются над нами без всякого действия.

Надобно посему сорвать и сию личину с греха, и показав его непосредственное сродство с болезнями и смертию, дабы таким образом страх смерти обратился в спасительный страх греха, который есть единственный ее первоначальный родитель.

Что мы сделаем для сего? Вникнем, во-первых, в то самое, чем наиболее в сем случае обольщается бедный грешник, то есть, в мнимую возможность грешить и оставаться в живых. Следовательно, говорит грех, меня напрасно обвиняют в смерти, я не убиваю, как показывает опыт, никого. Так, будем отвечать мы, ты, исчадие дьявола, не убиваешь, по-видимому, никого, потому что ты уже давно убил на самом деле всех, так что теперь некого более убивать. В самом деле, братие мои, какими рождаемся мы на свет? Все рождаемся, как учит Писание, уже умерщвленными грехом. Ни в ком из нас нет той святой и блаженной жизни, коею наслаждался человек вначале и какая прилична всем нам, яко созданным по образцу Бога всеблагого и всеблаженного. Жизнь сия потеряна в раю вместе с невинностью. Настоящая же жизнь наша есть только один жалкий ее остаток, есть не столько жизнь, сколько постоянное умирание. Если бы нам дано было хотя на один день пожить одною первобытною блаженною жизнию, коею жили до падения наши Прародители, тогда бы мы увидели вполне, можно ли грешить и не умереть, ибо со грехом тотчас бы лишились оной жизни и подверглись смерти. После сего не большая милость греха, что он, отняв однажды и навсегда у нас в раю истинную жизнь, не отъемлет теперь у нас вдруг всего остатка ее.

Впрочем, откуда и сия милость? От природной ли снисходительности греха к своей жертве? Нисколько, а оттого, что губительная сила греха обуздана теперь невидимыми узами милосердия Божественного. Если бы греху попущено было, следуя своей природе, обнаруживать над человеком всю смертоносную силу свою, то грешник и теперь вдруг поражался бы за каждый свой грех, как громом, смертию. Но в таком случае не было бы места покаянию, грешник погибал бы безвозвратно, как погибли духи падшие, убитые грехом вдруг на всю вечность. Посему милосердие Божие, нашед в безднах премудрости своей средство искупить род человеческий от грехов, и след. смерти, изобрело вместе с сим способ, не отнимая у греха смертоносной силы, приостановить ее действие, рассрочить, так сказать, принадлежащий греху оброк смерти, дабы мы, платя его не вдруг, и наученные тяжестью сего оброка, обратились всем существом своим к добродетели и жизни вечной, из нее естественно проистекающей, пользуясь остатком жизни, имели время показать искренность своего обращения и исцелиться, благодатию Божиею, от язв греховных.

По силе сего-то премилосердного помысла о нас, Праотцы наши и по падении своем жили вне рая остатком райской жизни еще несколько сот лет, хотя истинную первобытную жизнь потеряли тотчас по вкушении от плода запрещенного, как то показывает ощущение ими неведомой прежде того наготы, страх от присутствия Божия и покушение скрыться в тени древ райских. Подобно сему и мы, потомки их, не смотря на увеличение, с продолжением времени, грехов в роде человеческом и происходящее оттуда увеличение владычества смерти, продолжает жить остатком той же первобытной жизни еще по несколько десятков лет. Это не греха снисхождение, а следствие милосердия Божия. Посему вместо того, чтобы обольщаться сею мнимою снисходительностью и бессилием греха убивать нас, мы должны дорожить каждою минутою отсрочки и стараться врачевать себя от яда греховного, пока он не соделался неисцельным.

Ибо, посмотрите, как грех и теперь сам по себе, где можно, сразу добивает безжалостно в человеке весь остаток жизни временной. Так напр., не умирают ли и ныне в одну минуту от сильного гнева? Даже некоторые невинные чувства, коль скоро выходят за пределы и след. принимают вид и свойство греха, делаются смертоносными, например, чрезмерная радость и смех! Здесь опять смерть и грех вместе, — и какой грех? можно сказать только тень его, но и та убивает.

Случаев столь разительных не много, но будем ли жалеть, что их не много? Ибо, что было бы с нами, если бы их было много? — Это действие, как заметили мы, милосердия Божия, оставляющего место покаянию для грешника. Впрочем, если другие и не умерщвляют нас каждый раз, подобно гневу, до смерти, то всегда отъемлют часть нашей жизни, так что если бы при конце ее свести верный и точный счет, то оказалось бы, что вся она разобрана по частям грехами и страстями: го погибло от любострастия, другое от зависти, иное от высокомерия, это от скупости и т. д.

В сем отношении опять при всей тьме и беспорядке, производимых грехами в существе нашем, видны неизгладимые следы премудрого и милосердного распоряжения о нас, клонящегося всецело к нашему вразумлению. Ибо присмотритесь к жизни человеческой пристальнее, и вы увидите, что вслед за некоторыми грехами пущены прямо, со всею силою, болезни, им свойственные, дабы страх недуга и страданий умерял, если не истреблял, наклонность ко всем грехам, а от некоторых грехов болезни и разрушение телесное отдалены на значительное расстояние, дабы не связать совершенно нашей свободы и не отнять чрез то всей цены у нашей добродетели. И с какими грехами пущены под руку болезни? С теми именно, к коим особенно наклонна чувственная природа наша, — с грехами сладострастия и похоти. — Кто не содрогнется, смотря на ужасное извращение благолепия телесного, производимого сими грехами! Кто не возблагоговеет в сем случае пред тайным и вместе очевидным распоряжением правосудия небесного!

Впрочем и все другие грехи, как ни удалены от чувственности, никогда не теряют своего природного свойства губить здоровье и сокращать жизнь человека. Что невещественнее зависти? Страсть сия состоит из внутренней душевной скорби о благе ближнего. Но поелику сия скорбь есть грех, то посмотрите, что она делает из человека завистливого? — свинцового истукана. Эта бледность всего лица, эта сокращенность всех черт его, этот могильный оттенок очей и уст, что другое показывает, как не то, что сия страсть превращает весь порядок сил телесных, что кровь устремлена противоестественно от окружности к средоточию, что она скопилась у сердца и давит его, как камень гробовой. Возьмем другой порок — уныние. Что, по-видимому, чище его и невиннее? Унылый никого не обижает, но поелику это порок, — состояние неестественное природе человеческой, то в то же время, как уныние овладевает душою, весь телесный состав человека подвергается страданию. Унылый видимо сохнет, тает, теряет ко всему охоту и способность и клонится ко гробу. Так грех на всех ступенях своих ведет за собою неминуемо слабость сил, болезни и смерть!