Джордж Макдональд - Донал Грант Страница 11

— Но нам ведь столько всего придётся сразу узнать, и про себя, и про всё вокруг, — возразил Эндрю. — Вот и будем лепетать не как взрослые мужи, а как дети малые. Особенно если подумать, сколько будет всего, о чём можно поговорить!

— Да я с вами согласен! Но ведь там каждый из нас сможет легко научить других своим словам. Главное, чтобы с самого начала у нас было что–то общее, чтобы их объяснить! Глядишь, скоро мы научим друг друга всем самым лучшим словам из своих родных языков, из всех до единого, какие только существовали со дня Вавилонского столпотворения.

— Ой, милые мои, это ж сколько всего учить придётся! — покачала головой Дори. — А я совсем уже старуха, того и гляди, из ума выживу!

Её муж опять рассмеялся.

— Чего смеёшься? — спросила она, смеясь в ответ. — Ты тоже из ума выживешь, если ещё лет десять проживёшь!

— Да вот думаю, — сказал Эндрю, — что человек сам в том виноват, если с годами у него в голове начинает мутиться. Коли он всю жизнь ходил по истине, уж истина его от себя не отпустит, даже в старости… А смеялся я от того, что ты себя старухой назвала. Там–то все мы будем молодые, разве не знаешь?

— Это уж как Господь решит, — ответила ему жена.

— Да будет Его воля, — согласно кивнул Эндрю. — Больше нам ничего не надо, но и меньше ничего не надо тоже.

Так они сидели за столом и разговаривали. Донал тихо радовался, потому что больше всего любил мудрость именно в простом крестьянском обличье. Именно такой он узнал её впервые, в собственной матери.

— Только знаешь, Эндрю, — какое–то время спустя промолвила Дори, — что–то нашей Эппи всё нет и нет! Я думала, сегодня она точно должна прийти, её уже целую неделю не было.

Сапожник повернулся к Доналу, чтобы всё ему объяснить. В его присутствии он не хотел говорить ни о чём таком, что было бы ему непонятно: это всё равно, что пригласить гостя в дом, а потом захлопнуть дверь перед самым его носом.

— Эппи — это наша внучка, сэр, единственная, — пояснил он. — Хорошая девушка, покладистая, только сердечко у неё больно стремится ко всему мирскому. Она сейчас горничной служит, недалеко отсюда. Нелегко ей приходится: поди–ка всем услужи да угоди! Но она ничего, справляется.

— Да ладно тебе, Эндрю! Всё у неё получается, как надо. Чего ещё ждать от молоденькой девочки? Говорят же, что старые головы на молодых плечах не растут!

Не успела она это сказать, как на лестнице послышались лёгкие шаги.

— А вот и она сама, — радостно улыбнулась Дори.

Дверь открылась, и на пороге показалась миловидная девушка лет восемнадцати.

— Здравствуй, внучка! Всё ли у тебя ладно? — спросил Эндрю.

— Ой, дедушка, всё хорошо, спасибо, — улыбнулась та. — А вы тут как без меня?

— Да что нам сделается! Сапожничаем помаленьку, — ответил он.

— Садись–ка поближе к огню, — заботливо сказала Дори. — На улице–то, поди, холодно!

— Да нет, бабушка, мне и так тепло, — весело проговорила внучка. — Я всю дорогу бежала, так хотелось поскорее вас увидеть.

— Как в замке дела?

— Да как обычно. Только экономка что–то приболела, так что всем остальным работы прибавилось. Правда, когда она здорова, то и сама на месте не сидит, и другим сидеть не даёт! Ходит за нами, за всем следит. Делала бы своё дело, а мы своё, так всем бы было лучше! — заключила Эппи, решительно тряхнув головой.

— Разве можно злословить начальствующих, а, внучка? — укоризненно произнёс сапожник, но глаза его лукаво блеснули.

— Ой, дедушка, какая же миссис Брукс начальствующая? — ответила Эппи с добродушным смешком.

— А кто же она тогда? — спросил Эндрю. — Разве она тобой не командует? Разве тебе не приходится делать, что она велит? Одного этого уже довольно: вот и получается, что для тебя она и есть начальствующая, а по Писанию их злословить не полагается!

— Ладно, дедушка, не буду я с тобой спорить… Ой, а какие у нас в замке творятся странные дела!..

— Смотри, Эппи, осторожнее. Если тебе что доверили, нечего языком болтать. Если уж нанялась работать в семью, то будь добра, держи рот на замке про то, что там у них происходит.

— Ах, дедушка, если бы и в самой этой семье люди тоже помалкивали, как ты мне велишь!

— А как его светлость лорд Морвен?

— Да всё как обычно. Всю ночь бродит по лестницам, то вверх, то вниз. А днём его и не видать никогда.

Всё это время девушка то и дело украдкой поглядывала на Донала, как будто давая ему понять, что не сомневается в его поддержке: он–то, конечно, её понимает, но ничего не поделаешь, нужно же угодить старикам! Но Донал был не так–то прост, прекрасно понимал, что она делает, и ничем ей не отвечал.

Подумав, что Эндрю с Дори, наверное, есть о чём поговорить с внучкой, он поднялся и, обернувшись к хозяйке, сказал: — С вашего позволения, пойду–ка я спать. Сегодня ни много, ни мало тридцать миль пешком отмахал.

— Ох, и правда, сэр! — покачала головой Дори. — Что–то я совсем об этом не подумала. А ну–ка, Эппи, пойдём приготовим постель нашему молодому джентльмену.

Снова встряхнув хорошенькой головкой, Эппи вместе с бабушкой вышла в соседнюю комнату и, проходя, окинула Донала пристальным оценивающим взглядом, как бы спрашивая про себя, почему это бабушка называет джентльменом незнакомого юношу без чулок и башмаков. Однако от этого трудилась она ничуть не хуже, и через несколько минут постель для усталого путника была готова. Дори пожелала ему спать так же крепко, как под крышей родного дома, как спится только в постели, приготовленной руками матери.

Ещё какое–то время из–за закрытой двери слышались голоса, но Эппи пришла ненадолго и вскоре ей опять пора было возвращаться в замок. Донал уже почти провалился в блаженный, сладостный сон, когда до него донёсся стук сапожного молотка, и он понял, что старик снова принялся за работу ради своего гостя. В следующее мгновение Донал заснул — и на этот раз так крепко, что его не смогла бы разбудить даже жуткая дубина страшного одноглазого циклопа.

Глава 7

Воскресенье

Несмотря на усталость, Донал проснулся рано, потому что спал очень крепко. Он встал, оделся, отодвинул на окне занавеску и выглянул на улицу. На дворе стояло чудесное утро. Из окна виднелась главная улица старого города со всеми её причудливыми выступами, башенками и крылечками. Солнечные лучи всё так же освещали её, только с другой стороны, но на неровно вымощенной мостовой не было ни одного живого существа. Ой, нет: между двумя домами прошмыгнула кошка, у которой был довольно виноватый вид (и, скорее всего, не напрасно). Донал решил пойти посмотреть, нет ли рядом с домом садика, чтобы можно было посидеть на свежем утреннем воздухе и немного почитать.

Он на цыпочках пробрался через соседнюю комнату, тихонько спустился по лестнице и обнаружил под ней дверь на улицу, а рядом — кадку для дождевой воды. Он вышел и очутился в маленьком, но прекрасно ухоженном цветнике, где его поиски увенчались желанной находкой: прямо перед собой он увидел скамейку, которую было почти не видно из–за густых зарослей жимолости. Наверное, сапожник нередко сиживал здесь, покуривая трубочку!

«Почему же он работает не здесь, а у себя во дворике?» — подумал Донал.

Но как бы сильно старый Эндрю ни любил цветы, солнечный свет и бодрящий пряный воздух, ещё больше ему нравились человеческие лица. Уже сорок лет он молился о том, чтобы стать похожим на своего Господа, и, должно быть, Господь отвечал ему. Иначе почему с каждым годом лица людей казались старому сапожнику всё милее и дороже? То и дело мелькая мимо него, они не только не отрывали старика от его раздумий, но напротив, давали ему всё новую пищу для размышлений: быть может, эти лица и есть тот самый небесный язык, на котором к нему обращается Господь Бог?

Донал сел и вынул из кармана Новый Завет на греческом языке. Но внезапно, несмотря на яркое солнечное утро, на него снова нахлынула тоска. Свет жизни померк, перед его глазами опять встала серая громада каменоломни и освещённая бледным лунным светом хрупкая фигурка девушки, отворачивающейся от него прочь. Тут же мысли его, как молния, полетели в другую сторону, и перед его внутренним взором встала иная картина: женщины, рыдающие возле опустевшей гробницы, — и вмиг его душа вместе с воскресшим Христом воспарила в сферы «превыше тьмы и смрада этой тусклой кельи» [8], где жизнь хороша даже вместе со всеми своими скорбями. Воистину, блажен оставивший своё разочарование внизу, на земле; даже более блажен, нежели тот, чьи мечты и надежды осуществились. В груди Донала пробудилась молитва, и в лучах тихого утра он приблизился к Живому Богу, зная, что в Нём все источники жизни. Ослабев от блаженства, он откинулся на вьющиеся побеги, удовлетворённо вздохнул, улыбнулся, отёр глаза и готов был идти навстречу новому дню и всему, что он принесёт с собою. Но щемящее счастье не отпускало его, и какое–то время Донал ещё сидел, предаваясь радости осознанной утраты в ином, высшем существовании. В его размышления и чувства то и дело вплетались глухие удары сапожного молотка: видимо, Эндрю опять принялся за его бедный башмак. «Вот по–настоящему честный, хороший человек! — подумал Донал. — Воистину, помощник ближнему от Самого Господа Бога».