Дмитрий Володихин - Петр и Феврония: Совершенные супруги Страница 11

Святые Петр и Феврония Муромские.

Еще один косвенный довод в пользу отождествления Давыда Юрьевича и Петра Муромского — то, что отец Давыда, Юрий Владимирович, как видно, имел к Церкви доброе отношение. Как сообщает летопись, князя погребли в храме, который был создан его же стараниями[37]. Детям его от отца могло передаться благочестие.

Согласно другому летописному известию, один из сыновей Давыда Юрьевича скончался в апреле 1228 года, на Святую неделю. Несколько дней спустя ушел из жизни и сам князь Муромский, «в чернецах и в схиме»[38]. Возможно, эта летописная история содержит в себе намек на обстоятельства пострижения во иноки Петра и Февронии: если Петр — Давыд Юрьевич, то монахом он мог стать в драматический момент своей жизни, потрясенный кончиной сына[39]. Смерть отпрыска настолько расстроила его здоровье, что князь вскоре скончался, не выдержав горя.

Впрочем, нельзя забывать, что всё это — не более чем предположения.

В истории Мурома был еще один князь с этим именем — Давыд Святославич. Он сидел тут на княжении в конце XI столетия и был связан супружескими узами с некой Феодосией (похоже на Февронию…). Но он явно не подходит: Петр скончался и похоронен в Муроме, в то время как Давыд Святославич много воевал, из Мурома перешел на более почетный стол, в Смоленск, а оттуда шагнул еще выше, получив под руку Чернигов[40]. Уйдя из жизни князем Черниговским, Давыд Святославич никак не мог быть похоронен в Муроме, откуда он ушел за 30 лет до смерти.

Больше никаких Давыдов, Петров и Павлов в истории Мурома нет. Во всяком случае, имена эти не звучат в летописях, когда речь заходит о Муромской земле.

Итак, Давыда Юрьевича как будто с полным на то основанием можно считать Петром Муромским. Но есть в этой версии несколько нестыковок, заставляющих относиться к ней со скепсисом.

Во-первых, исторический муромский князь носил имя Давыд (Давид) задолго до старости и смерти. Так, летопись называет его Давыдом, сообщая, что летом 1187 года он прибыл из Мурома во Владимир на свадебные торжества: великий князь Владимирский Всеволод Юрьевич отдавал замуж свою дочь Всеславу[41]. Точно так же именуется он и в летописном известии, повествующем о поездке осенью 1196 года муромских князей во Владимир на свадьбу Константина — сына того же Всеволода[42]. Между тем Петр из «Повести…» удостоился иноческого имени лишь на старости лет, когда дела правительские его уже не касались.

Это, пожалуй, самое серьезное возражение против того, чтобы считать Давыда Юрьевича князем Петром из «Повести…».

Во-вторых, Давыд Юрьевич по образу действий совсем не похож на кроткого и мирного Петра из «Повести…».

Это князь-воитель. В некоторых случаях, допустим, он следует воле других, более значительных государей. В особенности это относится к долгому и кровавому противостоянию Владимиро-Суздальского и Рязанского княжеств.

Бок о бок со старшим братом Давыд принимал участие в большом походе коалиции князей, подчинявшейся великому князю Владимирскому Всеволоду Юрьевичу, на Рязанщину (1185/86 год). Новый большой поход против рязанцев состоялся летом — осенью 1207 года. Муромский князь Давыд привел свои полки в пункт сбора — Москву. Во время переговоров Всеволода Юрьевича с его противниками муромскому князю доверили ответственное дело дипломатического свойства: вместе с владимирским боярином Михаилом Борисовичем он обличал на переговорах вину неприятельской стороны. Позднее, когда переговоры сорвались, Давыд Юрьевич возглавлял муромский полк во время осады и взятия Пронска[43].

Город Пронск — богатый удел. После того как он открыл ворота владимирским и муромским ратникам, по известиям одних летописей, тамошнее княжение досталось мелкому подручнику Всеволода, князю из рязанской династии Олегу Владимировичу, а по другим — именно Давыду Муромскому. Вероятно, Олег там сидел какое-то время, но потом Всеволод убрал его оттуда и поменял на Давыда; или, быть может, княжение самого Давыда оказалось кратковременным. В любом случае Давыд сидел в Пронске недолго[44].

Целая коалиция рязанских князей явилась под стены Пронска с отрядом половцев и потребовала отдать город. Давыд не решился вступать в бой. Он ответил: «Братья, не я сам набился на Пронск; посадил меня здесь Всеволод; теперь город ваш, а я пойду в свою волость». Это серьезный аргумент в пользу миролюбия Давыда Юрьевича: мог ведь и запереться в Пронске, понадеявшись на силу оружия. Город славился как крепкий орешек, не столь просто его взять на щит. Но Давыд Юрьевич не пожелал драться и оставил крупный удел без боя. Так закончилось недолгое присоединение Пронска к Муромскому княжению…

Желал этих «ратных подвигов» Давыд Юрьевич или не желал, но во время большой войны, охватившей северо-восток Руси, он не мог оставаться в стороне, ибо непослушание старшему союзнику могло дорого стоить и самому князю, и его земле. Трудно обвинить его в излишней драчливости.

Однако никто не мог принудить Давыда Юрьевича к участию в великой смуте, разразившейся после смерти всё того же Всеволода Юрьевича.

Этот великий князь Владимирский, один из сильнейших правителей Руси того времени, вошел в историю с прозвищем Большое Гнездо. Потомством он был обилен сверх меры — щедр оказался к нему Господь! Но у всякого блага есть и оборотная сторона. Обилие детей и неурегулированность вопроса о наследовании вызвали затяжную войну между сыновьями великого князя.

В 1213 году Давыд Юрьевич привел свои полки на помощь одному из сыновей Всеволода Большое Гнездо, Юрию, и вместе с ним ходил в поход к Ростову. Близ Ростова на реке Ишне вспыхнул бой, полыхнули сёла, но на сей раз братьям Всеволодовичам удалось договориться и разойтись без большого кровопролития[45]. А в 1216 году князь Муромский бился на стороне Юрия Всеволодовича в кровопролитном сражении на Липице[46]. Он оказался в стане проигравших, но княжения своего не утратил. Обстоятельства борьбы между отпрысками Всеволода Большое Гнездо позволяли Давыду Муромскому избежать участия в боевых действиях, но он того не пожелал. И такое его решение не очень вяжется с миролюбием князя Петра из «Повести…». Ведь вовсе не могущественный Всеволод звал его на рать, а слабый Юрий, едва удерживающий собственное княжение. Не стояло за спиной молодого государя той устрашающей силы, которая одним своим существованием, безо всякого похода или нападения на Муром, приводила к мысли о покорности. Так отчего же муромский князь ввязался в страшную распрю братьев Всеволодовичей? Каких прибытков пожелал для себя и своей Муромской земли? Трудно понять.

Впрочем, при составлении жития автор не слишком много внимания обращает на военно-политические деяния святого, если только он не рисует портрет благочестивого воина. Поэтому образ действий князя Петра как политика передан лишь в самых общих чертах, а как полководца — вообще никак не обрисован. Он храбрый воин, вот, собственно, и всё, что о нем известно с этой стороны. Реальность историческая могла быть намного сложнее и страшнее реальности житийной.

В-третьих, против того, что Давыд Юрьевич и есть Петр Муромский, косвенно свидетельствует приведенная в «Повести…» история его поездки по Рязанской земле.

Петр имел статус одного из значительнейших лиц региона. Он являлся потенциальным наследником Муромского княжения. Трудно представить его путешествующим по соседнему княжеству в качестве частного лица. Отношения двух княжеств — Муромского и Рязанского — в ту пору, мягко говоря, оставляли желать лучшего. Муромские князья составляли часть той силы, которая в любой момент могла вторгнуться на Рязанщину по приказу великого князя Владимирского. В то же время из Мурома ревниво смотрели на стремительный взлет Рязани: еще недавно она считалась «честию ниже» Мурома, а ныне не только вышла из подчинения, но и стала сильнее, влиятельнее, богаче. Таким образом, между Муромом и Рязанью встала стена взаимного раздражения. Недоверие лишало покоя прежних добрых соседей, а периоды «умягчения» оказывались недолгими. Конечно же, в подобных обстоятельствах Петру Муромскому следовало показаться в столичном городе Рязанского княжества и официально объяснить цель своего визита. Кроме того, по его высокому положению уместно было ему поселиться у своей дальней родни[47] — в хоромах рязанских князей, то есть в той же столице.

Но где в ту пору располагалась столица княжества? По мнению большинства специалистов — там, где сейчас находится городище Старая Рязань. В 1237 году орды хана Батыя разгромили ее. Мощь древнего столичного центра начала угасать. Нашествия ордынцев повторялись, и старый богатый оплот Рязанщины всё более терял силы, население, славу. Закатывалось солнце великого города, и начиналась история населенного пункта, где жизнь едва теплится.