Томас Мертон - Одинокие думы Страница 12

Если бы я развоплотился, был бы упразднен Крест Христов - ведь Христос умер за людей, а не за ангелов.

Этому меня в моем уединении научили псалмы, которые наполнены простотой Давида и многих других, знавших и любивших Бога по-человечески. Они познали Его, Единого истинного Бога, пославшего Своего возлюбленного Сына в образе человеческом, чтобы люди, оставаясь людьми, могли любить Его Божественной любовью.

Вот тайна нашего призвания: не становясь ни богами, ни ангелами, претворить человеческую любовь в Божественную любовь к Богу и людям; сделать свои слезы слезами Бога, исторгаемыми Святым Духом из сердца Его воплотившегося Сына. Этот великий плод вызревает в уединении, питаемый псалмами.

Когда же он созреет, в нас не останется ни тщеславия, ни самодовольства, а наша любовь будет отражением чистой, кроткой, неприметной любви, которой Бог любит всех нас.

Вот истинный плод и истинная цель христианского уединения.

Об авторе и его книге

Разнообразные, порой самые невероятные, домыслы о Томасе Мертоне стали появляться еще при его жизни. Его книги читали многие, но никто из читателей, кроме близких друзей, не знал его лично и даже не видел его лица (орденские цензоры запретили Мертону помещать в книгах фотографии и подписывать их монашеским именем Людовик). Те, кто помнил Мертона по «Семиярусной горе», часто не верили, что книги, вышедшие спустя годы, написал тот же человек. Люди пребывали в неведении, и каждый рисовал образ автора по своему образу и подобию. Сам Мертон - незадолго до своей гибели - писал в предисловии к японскому изданию «Семиярусной горы»: «Говорят, будто я снял с себя монашеские обеты, вернулся в Нью-Йорк; уехал в Европу, в Южную Америку, Азию; ушел в затвор, женился, спился, умер... Я все еще в монастыре и не собираюсь бежать. У меня нет сомнений, что я - на своем месте». Еще один вымысел о Мертоне - будто бы он тайно принял посвящение в одной из восточных традиций, став этаким «двоеверцем». Всякий, кто всерьез знакомился с его наследием и жизнью, понимает, что это - полнейшая несуразица. Да, в последние годы жизни Мертон часто шокировал и орденское начальство, и наивных правоверных католиков; да, он всерьез интересовался нехристианскими духовными традициями и неплохо в них разбирался. Но на всё это у него были основания: он делал это из глубины сердца, до конца преданного Христу. «На свете есть три вещи, за которые я не устану благодарить Бога: дар веры в Христа, мое монашество и мое призвание писать и делиться своим опытом с другими», - писал Мертон[1].

Томас Мертон как автор мало известен в России. На русском языке были изданы только несколько его эссе о духовной жизни, несколько писем, в том числе Борису Пастернаку и доктору Судзуки. О нем самом русский читатель может узнать из его биографии «Живущий в премудрости», написанной лично знавшим Мертона православным писателем Джимом Форестом.

Мертон оставил после себя много книг, дневников и писем. Поразительно много, если учесть, сколько времени у него уходило на молитву и монашеские обязанности. Знаменитым его сделала вышедшая в 1947 году автобиография под названием «Семиярусная гора». Затем последовали ставшие духовной классикой сборники эссе о духовной жизни - «Семена созерцания», «Человек - не остров», «Одинокие думы», дневник «Знамение Ионы», сборники духовных стихов, жития святых, сборники статей «Спорные вопросы», «Догадки виновного наблюдателя», «Созерцание в деятельном мире», «Порыв в неизреченное» и многое другое. Уже после его гибели вышли несколько томов его дневников и писем.

Мертон много писал и до обращения ко Христу. Свой первый роман он начал писать еще в 12 лет. Он был талантлив и честолюбив, но издатели его не жаловали. «Как много издают плохих книг, - сетовал он, - почему же никто не издаст мою плохую книгу?» Погоня за славой изнурила его, и, поступая в монастырь, он готов был отречься от своего писательского призвания, как отрекся от годами разрушавших его тщеславия и стремления взять от жизни всё возможное.

Томас Мертон родился в 1915 году в семье художников. Отец его был из Австралии, мать - из Америки. К 15-ти годам Мертон осиротел. В 17 лет он, под влиянием раннехристианских храмов и икон Рима, горячо, но ненадолго обратился к Богу. Поступив через три года в кембриджский Клэр-колледж, он совершенно отошел от веры и, не оставляя, правда, учебы, стал погружаться на самое дно. По окончании курса в Кембридже Мертон уехал в Нью-Йорк к родителям матери. Там он примкнул было к коммунистам, но скоро в них разочаровался. Учился в Колумбийском университете; был изрядно начитан и защитил диссертацию об Уильяме Блейке. Какое-то время по приезде из Англии Мертон продолжал бурную жизнь, был душой студенческих вечеринок. Друзья даже советовали ему бросить науку и пойти в джаз-музыканты.

Господь в очередной раз позвал к Себе Мертона, когда ему было 24 года. На этот раз тихий голос Христа окончательно изменил его жизнь. 18 ноября 1939 года Мертон принял крещение в Католической Церкви. Большую роль в его обращении сыграли некоторые из его университетских преподавателей и книги Уильяма Блейка, Этьена Жильсона, Жака Маритена, Джерарда Мэнли Хопкинса. Мертон очень хотел стать священником и пытался поступить в Орден Францисканцев, но после исповеди за всю жизнь получил отказ.

Не без труда пережив крушение своих неофитских надежд и проработав какое-то время преподавателем и добровольцем основанного Екатериной Де-Гук-Дохерти «Домом дружбы» в Гарлеме, Мертон все-таки выбрал строгий и покаянный образ жизни. Он мечтал об Ордене камальдулов, живших колониями отшельников, но в Америке их не было, а перебраться в Европу, где разгоралась Вторая мировая война, было невозможно. В конце концов он выбрал аббатство Девы Марии Гефсиманской в Кентукки, принадлежавшее Ордену траппистов, или цистерцианцев строгого устава. Это был общежительный монастырь со средневековым укладом жизни. Его монахи строго постились и молчали большую часть года, объясняясь только знаками.

10 декабря 1941 года Мертон стал послушником. Он понимал, что приносит в жертву свои писательские амбиции, и был готов совсем отказаться от писательства. Раздав всё свое имущество (отнюдь не малое по тем временам), он стал нищим монахом и остался таковым до конца своих дней.

В монастыре Мертон почувствовал, что не может не писать, и первое время исповедовался духовнику в своей тяге к писательству как в искусительном помысле. Но духовник и настоятель неожиданно поддержали его и благословили писать.

Первые шесть лет монашества прошли на одном дыхании. Но потом общежительный устав стал тяготить Мертона, который стремился к большему уединению, чем то, которое имел в «Гефсимании». Период неопределенности и сомнений продлился восемь лет - с 1947 по 1955 год. Именно в это время появились на свет «Одинокие думы».

В трудное для Мертона время настоятель выхлопотал ему у орденского начальства разрешение на то, чтобы жить одному. В полной мере воспользоваться этим разрешением Мертон смог только в 1965 г., но в 1949 г. он мог проводить отведенное ему на писательство время в подвальчике, располагавшемся недалеко от настоятельской кельи. Там Мертон мог быть совершенно один. «Проблема ушла... В подвале так тихо... в окружающем меня безмолвии я погружаюсь в Божие присутствие и сам делаюсь безмолвен»[2], - писал он в дневнике.

1952 год был особенно тяжел. Мертон переживал упадок сил и был близок к отчаянию. Он чувствовал себя оказавшимся в духовном мраке, который, впрочем, оказался для него плодоносным[3]. «Я всё лучше понимаю, что единственно важное в жизни - это предстояние Богу и желание исполнить Его волю. Временами я не способен ни на то, ни на другое, да и вообще не способен ни на что. Впрочем, и в этой муке я предстою Богу, понимая, что я совершенно бессилен и ничего не знаю», - писал он[4]. Видя, какой внутренний кризис переживает монах его общины, настоятель благословил Мертона проводить в уединении больше времени, чем прежде. Это был уже 1953 год. Временным скитом суждено было стать заброшенному сараю, расположенному в лесу неподалеку от монастыря. Мертон мог быть там один до вечерней трапезы.

Свое временное лесное прибежище Мертон, с благословения настоятеля, назвал скитом Св. Анны. «Вот то, чего я так долго ждал, что искал всю свою жизнь... Я, наконец, понял, что значит найти свое место в структуре бытия», - писал Мертон в дневнике в феврале 1953 года[5]. Скит был очень маленьким, но в нем было тихо, а из его раскрытой двери открывался изумительный вид на уходящие за горизонт холмы и леса. Стены скита были черно-белыми, как и облачения монахов-цистерцианцев. Старый сарай стал символом единства. «Все страны мира едины под этим небом... Нет больше нужды куда-то ехать. В полумиле от меня - монастырь, окруженный холмами, манившими меня куда-то целых одиннадцать лет. Я знал, что пришел сюда навсегда, но до конца в это не верил. А холмы всё говорили мне о какой-то иной стороне. Тишина скита Св. Анны не манит на чужбину. Если мне позволят, я обоснуюсь именно здесь», - писал он[6]. Далее Мертон вспоминает, как одиннадцать лет назад он был облачен в цистерцианские одежды, и пишет, что скит Св. Анны и есть эти одежды. «Одиннадцать лет назад меня, сами того не зная, облачили в этот скит. Этот черно-белый домик - настоящее облачение; оно даже греет, когда растопишь печку».