Мария Скобцова - Избранные эссе Страница 12

«Настало время положить конец отвлечённой философии Запада, настало время преодолеть культ интеллекта, культ отвлечённого рассудка. В частности, нужно преодолеть отвлечённый идеализм Гегеля. Необходимо раскрыть его основные ошибки, заключающиеся в том, что он принимает рассудок за целостность духа и подменяет понятие этого духа, понятием рассудка. В этом сказывается его «кушинство» и невозможность подлинного усвоение вселенной».

Славянофильская философия хочет быть философией целостной жизни духа!

Хомяков считает, что постижение «сущего» даётся лишь в многообразной полноте жизни. И для него срыв германской философии вполне естественен, т. к. она религиозно является продуктом Протестантизма, религии, которая лишена основной и необходимой цельности.

Хомяков считает, что подлинная целостность Духа, постижение разума, как творческого и волящего Логоса, — сохранило только Православие. И только на почве Православия может быть создана настоящая философия Духа.

И славянофильская философия мыслит себя православной философией.

И славянофильская гносеология есть церковная гносеология.

Самыми характерными чертами философских умозрений Хомякова есть, в первую очередь, утверждение единства «субъекта и объекта». Отрицание того рассечения их, которое так характерно для Западной мысли.

Далее: подлинная философия должна быть философией действия. Для неё не приемлем интеллектуализм Запада.

Славянофилы должны раскрыть тождество знания и веры, этих двух форм миропостижения, коренящихся в одинаковой степени в самом целостном Духе.

Центр Хомяковской гносеологии, это учение «о волящем разуме и разумной воле».

И, наконец, есть в его философии положение, некое связующее звено между его высказываниями историко–общественными и богословскими творениями о существе Церкви. Для Хомякова ограниченное индивидуальное сознание бессильно постигнуть сущее. Оно замкнуто на себе и никакими свойствами не может выйти за рамки. А потому ему подвластно только частичное познание «сущего», и всякая философия, в основе которой лежит «индивидуальное сознание», неизбежно придёт в тупик, сползёт в субъективный идеализм.

Подлинное постижение «сущего» доступно лишь соборному сознанию людей. Но не нужно понимать это заключение примитивно, как лишь сумму составляющих собор индивидуальных сознаний. Нет! Оно шире этой суммы, потому как постижение «сущего» органически преодолевает их исключительность и замкнутость на себе.

Соборное сознание является сознанием церковным. Вот почему только Церкви свойственна истинная философия. Только Церковь, во всей своей полноте, может претендовать на постижение «сущего».

В этих мыслях Хомяков возвращает нас к своим прежним утверждениям подлинности и правды голоса «мира», «общины», «хорового начала». Поскольку община, занятая на почве житейской правовыми потребностями своих членов, обладает огромной значимостью, по сравнению с отдельным индивидуумом. Уж не говоря об области познания, где соборный глас слышен сильнее и имеет тоже большие преимущества, чем одиночка индивидуум.

Весь мир у Хомякова во всём своём идеале, от самого простого, бесхитростного и будничного, (будь это ручная работа или вершины богословской мысли), — должны строиться на соборном начале. Что приведёт к полному искоренению ложного интеллектуализма и рационализма, а, следовательно, откроет огромные возможности к познанию целостности Духа.

Отсюда вытекает и самое основное учение Хомякова — Учение о Церкви. Но прежде чем говорить о нём, нужно познакомить читателя с его мнением о других вероисповеданиях, искажающих и отрицающих идею целостности Духа.

VI

Какова история раскола?

Что же произошло между Патриархом Фотием и папой Николаем? Что раскололо дотоле единую объединённую любовью Церковь?

Хомяков считает, что не догматические расхождения лежали в основе событий, определивших откол Запада от единой Вселенской Церкви. Он считает, что не какие‑либо исторические факты сыграли роковую роль в дальнейшем общении Запада и Востока. Нет, он считает, что центром всего и определяющим началом событий стала измена Христовой любви, случившаяся на Западе. Единение любви было нарушено, — и этим определилось всё последующее.

Ещё задолго, до раскола поместная испанская церковь внесла в чтение Символа Веры слово «филиок», т. е. (утвердила исхождение святого Духа не только от Отца, но и от Сына, — «иже от Отца и Сына, — «филиок», — исходящего).

Поместная церковь в Испании приняло это разночтение как должное, и оно постепенно распространилось за пределы страны. Это было началом и залогом больших и существенных расхождений. По существу, Церковь имела верное средство не допустить последствий, возникших в одной из провинциальных церквей Испании. Достаточно было бы поставить вопрос о «филиоке» на рассмотрение Вселенского Собора. Он смог бы вполне авторитетно и в полной мере разрешить его, сославшись на тексты священное Писания, и подкрепить своё постановление священным Преданием.

Вместо этого папа Николай, не считаясь мнением всей вселенской Церкви (всего Тела Христова), присвоил возникшему казусу «филиоке» право на самостоятельность.

Хомяков пишет: «Действием своим, т. е. самовольным изменением символа, Римский мир заявил, что в его глазах весь Восток есть — «илот», в делах веры. Право решения вопросов догм присвоилось церкви областной».

И этот акт Запада, нарушивший единство любви, не только отторг его от Вселенской Церкви, но и предопределил дальнейшее углубление раскола: «Подлинная вера не может сохраняться там, где оскудела любовь».

Закон любви подменился утилитарным рационализмом и, как ни странно, узаконивал протестантизм: «В католицизме зрело зерно реформации, западная церковь обратила человека в раба и вследствие этого нажила в нём судью».

Отказавшись от единой соборной жизни со всей Вселенской Церковью, католицизм отказался от правильного понимания мистической сущности церковного тела. Он принял случайный критерий человеческого разума в делах веры и тем самым определил относительность этого критерия.

В результате католицизму понадобился догмат о непогрешимости Папы, чтобы как‑либо заполнить место понятием непогрешимости Церкви в её совокупности и целостности.

И у католиков и у протестантов с одинаковой силой действует принцип крайнего рационализма, утрата целостного духа. Разница в том, что:

а) В протестантизме рационализм идеалистичен, а у католиков материалистичен.

в) Католицизм начал отрицать догмат и заменил его преданием поместной церкви.

с) Протестантизм пошёл дальше и в своём отрицании догмата, как живого предания, утвердил предание внецерковное и случайное.

Так что этот, казалось бы, мизерный шаг «филиоки», привёдший к расколу, предопределил внецерковное одиночество западного человека, сделал его молитву схоластически рациональной.

Отвернувшись от общей базы любви и расколовшись на два враждующих лагеря внутри себя, Запад, увлечённый внутренней полемикой, всё время ходит на поверхности и не касается корней религиозной жизни. Споры о значении сверхдолжных заслуг, о силе и смысле молитвы, о взаимоотношении веры и добрых дел — объясняются коренной неправильностью в постановке вопросов.

Большинство этих вопросов для Церкви просто не существует, а если и существует, то легко разрешается на основе закона Любви, которой пронизана Церковь.

Католицизм связан неразрывными узами с грехами протестантизма, следовательно, у них грехи общие, и ущербность любви и единства тоже.

Отчего вытекает, что православие, не болевшее всеми этими заболеваниями «рационализма», после раскола Церкви идёт своим путём и совершенно другим.

Характеристика взглядов Востока и Запада

Перед тем, как перейти к определению настоящего вселенского смысла православной Церкви (по Хомякову), интересно посмотреть на ту характеристику, которую он даёт Востоку и Западу, в некоторых вопросах:

«Мудрость Запада учит закону любви, а юродство Востока — о силе и даре любви.

Мы знаем, что Церковь не ищет Христа (как ищут его протестанты), Церковь обладает Им, и обладает и принимает Его постоянно, внутренним действием любви, не испрашивая себе внешнего признака Христа, созданного верованием Римлян».

«Малая песчинка не получает нового бытия от массы, от груды, в которую её забросил случай. Таков и человек в пространстве.

Кирпич, заложенный в стене, нисколько не изменится и не улучшится от места, в которое его заложила рука каменщика. Именно таков, человек в романизме.