Сергей Фудель - У стен церкви Страница 13

По апостолу, мы «наследники Божии, сонаследники же Христу, если только с Ним страдаем, чтобы с Ним и прославиться» (Рим. 8:17). «Если только». Страдание утверждается в христианстве, что оно есть «средство для великого восхождения к Богу» («Цитадель»). Хотящему быть христианином неизбежно открыть в своем сердце некую теплую боль, животворную язву: свое соучастие в жизни и страдании Христа и людей.

Вот почему ежедневно мы призываемся молиться словами: «Любовию Твоею уязви души наши» (6–й час). И христиане живут со своею открытой раной.

О. Александр Ельчанинов говорил: «Смысл страданий в соучастии в страданиях Христа и в созидании Тела Христова в мире». Вот почему отцы домостроительство нашего спасения называли «домостроительством страдания».

В мире сейчас наблюдается одно страшное явление: этот мир все больше погружается в какую–то пучину фактического страдания и в то же самое время все больше ненавидит саму идею страдания. Христианство предпочитает обратное этому соотношение.

Страдание в христианстве двояко. Первое — это со–страдание, т. е, любовь, почти сосуществование: человек сострадает своему распятому Богу и через него сострадает человеку и страдающей земле. Это страдание, безусловно, неизбежное, которого не может не быть в христианстве, в меру любви каждого. Второе — это условное страдание подвига. Условно оно потому, что зачастую это и не страдание вовсе, когда Господь несет наш подвиг за нас, видя стремление наше к Нему. Кроме того, святые отцы учили, что некоторые люди спасаются совсем без обычного подвига, т. е. вне второго вида страдания, только через одно свое смирение и любовь. Поэтому здесь надо помнить слова блаж. Августина: «Где любовь, там нет страдания, а если оно есть, — его любишь».

«Скорбь — главная пища любви; и всякая любовь, которая не питается, хотя бы немного, чистою скорбию, умирает, подобно новорожденному, которого стали бы кормить, как взрослого. Нужно — увы! — чтобы любовь плакала, а весьма часто именно в этот самый момент, когда поднимаются взрыды, цепи любви куются и закаливаются на всю жизнь» (Мор. Метерлинк, «Сокровище смиренных»).

О. Николай Голубцов говорил: «Многие святые видели ангелов плачущими».

В трех первохристианских находится запись следующих слов Христа, не записанных в Евангелии (аграфы),: «Кто близ Меня, тот близ огня; кто далеко от Меня, тот далеко от Царства» (Ориген. толк. на Иерем., 20, 8; Дидим, толк. на Пс. 7, 8; «Еванг. от Фомы», найден. в 1941 г.).

Христианство обжигает мысль людей страданием, но без огня не рождается Бог.

Сейчас не только мир ненавидит идею страдания, но и люди, называющие себя христианами и даже церковными деятелями. От этой ненависти питается так называемый «христианский атеизм», ложное христианство.

Догмат о человечестве Христа — это раскрытие неизреченного обнищания Бога, страдания Бога. Он также нам и необходим, как догмат о Его Божестве. Не книги об этом надо читать, а стоять в ночь на Великую Субботу и слушать «Припевы на Непорочных», когда «дыхания моего Податель бездыханен носится»… когда «Троицы един во плоти ради нас претерпе смерть».

«Иисусе, сладкий мой и спасительный Свете, во гробе темне како скрылся еси!.. Жизнь како умираеши!»

«Жизнь во гробе положился еси, Христе, и ангельские воинства ужасахуся, снисхождение славяще Твое».

Если мы совершаем что–либо, например, постимся или богословствуем (иногда очень рьяно) вне голгофского света, то мы на данный момент находимся вне Церкви. «Не любящий брата пребывает в смерти» (1 Ин. 3:14), а значит, пока «не любит», он не пребывает в Церкви, так как «Церковь Бога Живаго» и смерть — несовместимы.

Митр. Антоний (Блюм) пишет: «Где нет любви — нет и Церкви, есть только видимость, обман, который отталкивает людей. Вот почему пустуют наши храмы; отпадает молодежь… Помоги нам, Господи, стать Церковью, а не только видимостью ее» (Слово на притчу о расслабленном).

Голгофой создана Церковь, это «цена» ее создания, и только этой ценой мы можем входить в нее.

По слову Божию, любовь противопоставляется беззаконию, угождению плоти, т. е., иначе говоря, не–святости. «И по причине умножения беззакония, во многих охладевает любовь» (Мф. 24: 12).

«Только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу» (Гал. 5:13).

Святость в христианстве это и есть любовь, а не–любовь — не святость.

Природа любви не постижима, как природа божественная, но одно мы знаем, что если есть гордость, то значит нет любви, что любовь есть смиренное забвение о себе, что она есть отдача себя для других: для Бога и детей Божиих.

Грех же, наоборот, есть «память о себе» и забвение других, самоутверждение и самоукорение, грубо–физическое или тонко–душевное. Поэтому все грехи есть большой или малый отказ от любви, большая или малая гордость.

«Попечение о плоти, — говорит апостол, — не превращайте в похоти» (Рим. 13:14), не самоуслаждайтеся, не побеждайтесь своей самостью. Но не то же ли самое, только в душе, совершается в общении с людьми, когда вместо отдачи себя им, заботе и тревоге о них, я занят опять же собой и внутренне себя пред ними утверждаю, и, разговаривая с ними, посматриваю на себя в зеркало?

А когда я стою на молитве, то не бывает ли так, что вместо Бога я молюсь «на самого себя» — любуюсь собой и пребываю в тщеславии. Во всем этом и во множестве другого, — когда я осуждаю, обижаюсь, раздражаюсь, ненавижу, присваиваю, жадничаю, — я в основе делаю всегда одно и то же: утверждаю себя, свою грешную самость, свое «Я», вместо «не Я», вместо Бога и людей, вместо любви.

И наоборот. Перечислив многие совершенства, к которым мы призываемся (а в их лице все остальные совершенства), апостол заключает: «Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства» (Кол. 3:14), ибо в ней совокупно существует весь путь к Богу. Она излагает гордость, отметает самость и самоугождение — плоти и духа. Вот почему существует мрак не только разврата, но и ложной добродетели, не только безделия, но и подвига, или, как говорили святые отцы, «лучше поражение со смирением, чем добродетель с гордостью» («Отечник» еп. Игнатия). Вот почему истинная святость и любовь есть одно и то же. Блаженный Августин так говорил: «Всякая добродетель есть любовь».

Для того, чтобы понять это опытно, некоторым нужно прожить десятки лет, слушая слова Отцов, учителей светлейшего подвига. Это корень аскетики, которая и есть — борьба за любовь в себе и в мире.

Епископ Феофан Затворник, говоря о непрестанной молитве, учил: «Существо дела в том, чтобы приобресть навык стоять умом в сердце. Надо ум из головы свесть в сердце и там его усадить, сочетать ум с сердцем» (Добротолюбие, т. 5). Иначе говоря, все дело в том, чтобы «сочетать ум» в любви. Вот в какую глубину ведут нас Отцы, в какое тепло! А мы–то, бедные, только начнем молится, как уже «стоим умом» в тщеславии все на том же месте: в самих себя.

Макарий Великий говорил: «Надо иметь ум пригвожденным к любви Христовой» («Беседы и слова», стр. 288).

У святых отцов очень много сказано о том, что спасение человека от греха, или, иначе говоря, его возведение к Богу, идет через ближних, через людей, и через них же идет к нему его духовная смерть.

Мы можем на людей злобиться, перед ними гордиться, на них дышать похотью; в этом трояком зле мы умираем. И мы можем любить человека, смириться перед ним и взирать на него чистым оком. И, когда это в нас совершается, мы вдруг познаем, что каждый человек — это «нерукотворный образ», за которым стоит Сам Христос. Практика христианской жизни поэтому и сводится к тому, чтобы между мной и каждым человеком всегда стоял Христос… Надо видеть людей только через Христа.

Вот почему надо писать о любви и не–любви, о святости и не–святости. Здесь узел духовного бытия.

Но писать о любви — значит, прежде всего писать о смирении, точнее говоря, — о смирении любви, так как «любовь не ищет своего», но забывает о «своем» и отдает «свое» в смирении. Только смирение может о себе забыть. Смирение есть сама природа отдающей себя, жертвующей собою любви.

«Чтобы положить основание любви, надо начать с жертвы», — так «святоотечески» сказал военный летчик Экзюпери.

Смирение и есть «жертва»: «Жертва Богу — дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит» (Пс. 50).

В одном письме 1937 года о. Серафим (Батюгов) писал о смирении так: «Смирение — это непрестанная молитва, вера, надежда и любовь трепетной души, предавшей всю жизнь Господу. Смирение есть дверь, отверзающая сердце и делающая его способным к духовным ощущениям».