Фазлиддин Мухаммадиев - Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже Страница 13

Ладно, пусть этот вопрос навеки останется нерешенным.

Завтракали на палубе, тихо переговариваясь между собой. Старики клевали носом. Исрафил сидел поодаль. Видимо, он сторонится меня. Неужели вопрос о проклятом порошке так обидел его? Может быть, есть другая причина?

Через каждые пять-шесть минут Алланазар-кори громко восклицал «Аль-хамдулилла!» и тем самым будил стариков. Однако никто не делал ему замечаний, потому что славить Аллаха — благое дело, хотя и для этого следовало найти более подходящий момент и обладать чувством меры.

Нам остается только наслаждаться видом Нила и глазеть на редких прохожих, появляющихся на набережной.

Пароход, пришвартовавшийся вчера к берегу метрах в двухстах от нас ниже по течению, как выяснилось, принадлежит «Обществу пловцов республики Судан».

Около полудня от его борта отделилась моторная лодка, вырулила на середину реки и помчалась по водной глади, буксируя за собой на водных лыжах хорошо сложенную девушку-суданку в купальном костюме.

Меня спросили, что это за штучки. Пришлось прочесть небольшую лекцию об этом виде спорта.

Привстав с мест, мои паломники молча глазели на девушку. Никто не вымолвил ни слова. На реке занималась спортом почти обнаженная мусульманка. А ведь здесь мусульманская страна…

Очевидно, каждый из моих спутников думал в эту минуту о том, что мы живем в XX веке.

Да, могучая штука течение времени. Оно может источить в прах стальной меч и в конце концов сделать его бессильным перед ниточкой или превратить в сырье для изготовления ишачьей подковы.

Уборщик гостиницы привел ко мне своего товарища и попросил осмотреть. Позавчера я осматривал самого уборщика. У него неполадки с почками. Это было ясно по опухшим ногам и по мешкам под глазами. В моем распоряжении здесь нет ни лаборатории, ни необходимых инструментов. Словом, никаких возможностей для тщательного анализа. Я вынужден был поставить диагноз, опираясь на поверхностный осмотр, на рассказ больного, и дал ему кое-какие лекарства из своих запасов. Выписывать рецепты бесполезно. Жалованья, которое он получает, недостаточно для приобретения лекарств. Я посоветовал ему перейти на бессолевую диету. Его товарищ, кроме того, что он плохо питался, беспрестанно курил кальян.

Ему я тоже дал лекарства и велел, если он хочет остаться в живых, забыть о чилиме. Целый час они изъявляли мне свою благодарность.

Абдусамад-ака даже устал от перевода благодарственных слов и покинул нас. Но они не уходили из каюты, продолжая кланяться и прижимать руки к груди.

Я меряю шагами палубы обоих пароходов. Спускаюсь вниз, подолгу смотрю на воды Нила. Поднимаюсь наверх, издали разглядываю прохожих на улице.

Сегодня ихрам сидит на мне лучше. Все потому, что от нечего делать я несколько раз надевал и снимал его перед зеркалом. Вчера, гуляя, я все время должен был одной рукой придерживать подол. Теперь обхожусь без этого. Разве существует что-нибудь на этом свете, чему бы не мог научиться человек?

На родине канун праздника. Завтра Первое мая. Обычно вместе с женой и детьми я отправлялся гулять по вечернему городу. В предпраздничные вечера наши города становятся похожими на сказку. Люди, здания, скверы и улицы, даже автобусы и троллейбусы разукрашены, словно женихи и невесты.

В нашей группе о Первом мае никто не заикается. Для паломников праздник наступает позже — третьего мая — в канун Курбан-байрама, в канун того дня, когда хазрат Ибрагим хотел зарезать своего сына хазрата Исмаила, дабы ублаготворить господа бога. Но творец послал архангела Джабраила с поручением удержать меч хазрата Ибрагима, занесенный над сыном. «Нам стала известна верность Ибрагима, ― сказал всевышний, ― но для того, чтобы его рвение не пропало втуне и чтобы не обидеть его, отнести ему этого барана, пусть он зарежет его вместо сына. Мы будет довольны и ублаготворены». С того дня, как я услышал это предание, я питаю особую любовь к хазрату Джабраилу.

Путь между небесным троном и грешной землей, который люди проходят за пятьсот тысяч лет, да и сам хазрат Джабраил преодолевал иногда за довольно долгий срок, в тот день он проделал в мгновение ока и, поспев в самый раз, ударил крылом по мечу хазрата Ибрагима, сделав его тупым и негодным. Страшно подумать, что произошло бы, прояви архангел Джабраил медлительность и не поспей вовремя! Каждый год в день Курбан-байрама вошло бы в обычай резать сыновей, ибо мы, мусульмане, не имеем права не повторять того, что делал наш пророк. Тогда невесты остались бы без женихов, женихи без братьев, отцы без сыновей. Наверное, и на мою долю не выпала бы честь сопровождать группу паломников в эту святую землю, потому что либо меня принес бы в жертву всемилостивейшему Аллаху мой отец, либо же отцы моих спутников прирезали своих сыновей.

Вот почему всякий раз, когда во мне закипает мусульманская кровь, я совершаю молитву, переадресуя на текущий счет архангела Джабраила все слова благодарности, которые обычно посвящают Аллаху.

Машалла! Машалла! Еще раз машалла![48]

Мы в святой Джидде!

Теперь, наверное, понятно, почему мы так неистово возносим благодарение Аллаху. Мы на родине последнего пророка всех времен — Мухаммада, любимца Аллаха, посланника господа, единственного и всемилостивейшего попечителя грешных рабов божьих.

Сегодня утром нам дали самолет и до самого хартумского аэропорта мы выли и кричали, как и позавчера, только еще громче. Через три часа мы уже были в Порт-Судане, а оттуда за час пересекли Красное море и добрались сюда.

То, что нам наконец предоставили самолет, наши старики приписывали чудодейственной силе телеграммы, которую Кори-ака отправил его величеству королю Ибн-Сауду. Но насколько я понял, и наше посольство не сидело сложа руки. Через посольство Аравии в Хартуме оно связалось с правительством его величества. Разве не было бы, мягко говоря, неприлично не дать возможности совершить паломничество семнадцати мусульманам, прибывшим из такой дали, только из-за задержки самолета!

Как бы то ни было, мы в Аравии.

Сходя на землю, я хотел отметить это событие сигаретой, но тут же несколько голосов предупредили меня:

― В ихраме не курят!

Ладно, нельзя, так нельзя. Я не глупец и помню, что уже двенадцать веков в мире ислама после слов «нельзя» или «воспрещается» не спрашивают «почему» и «отчего».

С раскаленной посадочной площадки нас повели в помещение таможни. Когда мы шагали по узким дощатым коридорчикам, стоявшие по обе стороны работники таможни и полицейские сверлили нас взглядами, словно желая пронзить насквозь. Зал таможни напоминал наши крытые рынки, с той только разницей, что на прилавках вместо товаров и весов с гирями громоздились чемоданы, мешки, корзины, в которых рылись сердитые таможенники.

Одновременно с нами, но через другую дверь, вошел высокий, статный старик. Голова его была повязана белым платком. Поверх длинной белой рубахи на нем был такой же белый легкий халат. Старшие наши спутники тепло поздоровались со стариком, оказавшимся Абдуллой Бухарским, одним из столпов почтенной Джидды.

Он свободно, как в собственном доме, расхаживал здесь и вел себя повелительно. Громким, звенящим голосом подзывал своих помощников и рассыльных, отправляя их за такси и за нужными ему людьми. Затем, отойдя с Кори-ака в сторону, он с минуту шептался с ним. Взяв у нашего казначея деньги, старик вышел из зала вместе с одним из таможенников, пузатым и смуглым арабом.

Когда они вернулись, началась проверка нашего багажа. Толстобрюхий араб, даже не дотрагиваясь до чемоданов, знаком приказывал снять их с прилавка, но при проверке вещей вашего покорного слуги снова проявил придирчивость.

Достав из моего чемодана те самые злосчастные фотопленки, таможенник даже понюхал их. Переворошив медикаменты, он спросил, не везу ли я с собой опиум. Я ответил, что опиум в небольшом количестве у меня имеется, но не для такого употребления, которое он имеет в виду, а для инъекций в необходимых случаях. Я показал ему стеклянные ампулы, и толстяк удовлетворился.

Наконец проверка закончилась. Мы вышли во двор. Здание аэропорта четырехэтажное. Нижний этаж отведен под временные агентства воздушного флота Ирана, Афганистана, Ирака, Турции и других стран.[49]

Над каждым агентством национальный флаг. По другую сторону двора расположены галантерейные лавки, магазины одежды и тканей. Поодаль ― ресторан и различные административные службы аэропорта.

Сев на пустой ящик, Абдулла Бухарский вынул из кармана авторучку и тетрадь и принялся что-то подсчитывать. Каждому из нас полагалось уплатить таможне по пятьдесят долларов. Сюда входила плата за карантин, за эксплуатацию дорог и пошлина, взимаемая с каждого паломника и поступающая в бюджет родины пророка, наполовину пополняемый этими поборами.