Неизвестен Автор - Письма из ада Страница 13

Был у меня в услужении молодой лакей, который сразу не понравился мне, без всякой видимой причины. Он был трудолюбив и предан, но, кажется, недалек, и это раздражало меня. Я преследовал его неустанно, как будто оскорблять его было для меня удовольствием и, наконец, я прогнал его, найдя предварительно ему другое место. Только тогда узнал я свою неблагодарность к этому бедному человеку, оказавшему столько услуг мне, живя в моем доме. Это незначительный факт, а между тем не могу его вспомнить без горького раскаяния.

Вот и другой. У меня в городе был небольшой садик, окруженный стеной, только в одном углу в стене было отверстие, дающее свет окну, которое виднелось за ним. То было окно бедной швеи, для которой единственною отрадой было подышать свежим воздухом моего сада, поглядеть на мои цветы, вдыхать их аромат и, останавливая взор свой на зелени, успокаивать зрение. Конечно, это не могло мне мешать, но это раздражало меня, и я отдал приказание закрыть отверстие перед ее окном доской. Спустя некоторое время мне стало совестно от такого грубого поступка, и доска была снята, но уже было поздно. Бедняжка переселилась из квартиры, которую любила и занимала около десяти лет!

Вот и третий поступок. Поехал я как-то кататься верхом. Мне нужно было узнать адрес приятеля, и я не знал, как оставить свою лошадь. Увидел я проходившую красивую крестьянку и подозвал ее. Она полузастенчиво, полуигриво согласилась подержать мою лошадь, пока я схожу по моему делу. Возвратившись, нашел я красавицу в самом затруднительном положении. Мой полукровный конь, утомленный долгим ожиданием, расшалился, мотал головой, пытался схватить девушку то за повязку, то за платочек, рыл землю передним копытом, вырывался, бросался в сторону. На лице красотки изображался то испуг, то злость, она еле-еле могла сдерживать нетерпеливое животное, а я, вместо того чтобы поспешить ей на помощь, спрятался за кусты. Меня интересовала и забавляла эта сценка. Я любовался чудной наружностью прелестной крестьянки, ее длинными, густыми, рассыпавшимися волосами, всею ее разгоряченной, взволнованной, растрепанной от усилий фигуркой. Наконец, она заметила меня, и я должен был выйти из моей засады. Я протянул ей монету, но она не приняла ее, бросив на меня взгляд, полный гнева и негодования, и удалилась быстрыми шагами.

Ах, эти мухи, эти мухи! Как они кусаются больно!..

Двадцать пятое письмо

Путешествуя мысленно по святой земле, я наполняюсь чувством пилигрима, напрасно ищущего Спасителя и не находящего ни Его, ни прощения грехов.

Когда я действительно был в Палестине, я мог найти Спасителя моего, Господа. Рядом со мной был ангел, который бы повел меня по истинному пути, но я сам не захотел следовать за ним; меня занимало только все земное: моя прелестная спутница, ее болезнь и борьба со смертью, все более и более приближавшейся.

Какая чудная страна Галилея! Не знаю ничего прекраснее этой противоположности между пустынной, мрачной Иудеей и плодородной, ясной Галилеей, а в ней нет лучшей местности, как гора Фавор. Она до вершины покрыта лесами и растительностью. Только по южному склону ее можно взбираться на вершину и тогда, чем выше поднимаешься, тем чище становится воздух, тем ароматнее он. После долгого пути, достигнув предела, к удивлению находишь плоскость с полмили в диаметре. Она покрыта самими живописными группами деревьев, на ней встречаются следы гротов, стены башен в развалинах указывающих на то, что здесь когда-то возвышалась крепость или целый укрепленный город. Эта местность так дивно хороша, что не удивляешься желанию Петра устроить на ней три палатки: для Христа, для Моисея и для Илии.

Мы только к вечеру добрались до вершины горы, и прежде чем полюбоваться оттуда видом, я обратил взор на Лили. Все красоты этого мира были ничто для меня в сравнении с красотой ее прелестного лица.

Прости меня, мой друг, что я останавливаюсь на этих подробностях, и помни, что всякое радостное воспоминание представляет здесь для меня двойное мучение! Какое терзающее воспоминание о том, что было мило, что украшало жизнь, когда оно утрачено навсегда! Когда знаешь, что никто не вернет его и сознаешь свое ужасное бессилие.

Пред нами открылось огромное пространство, мы могли видеть города: Кану, Назарет и Наин с их святыми воспоминаниями. На востоке виднелось Ездрелонское плоскогорье, гора Кетмель, на западе Генисаретское озеро и развалины города Тивериады, а недалеко от них Капернаум. К югу взглядом обнимаешь все окрестности Иерихона до самой той горы, на которой Христос постился и был искушаем сатаной.

Солнце окунулось в море, и мы расположились на ночь. Скот отдыхал на траве.

Турки, сопровождавшие нас, лежали праздно, а мы, поужинав, зажгли костры и назначили дежурных для предохранения нашего от нападений бедуинов. Прежде чем разойтись по своим местам, мы собрались в палатке вокруг огня, и Лили нам прочитала из Евангелия о преображении Господа на Фаворе. Звук ее чудного голоса всегда вливал покой в мою бурную душу, но лишь на мгновение: скоро я падал духом, как бабочка с разбитым крылом.

- Удобно ли, хорошо ли тебе. Лили? - спросил я, пожелав ей спокойной ночи.

- Так хорошо, так хорошо, - сказала она с радостной улыбкой, - что я хотела бы здесь и жить, и умереть.

По ее взгляду я видел, что она хотела еще мне что-то сказать, и я нагнулся к ней.

- Не забудь помолиться, - прошептала она, - прежде чем уснуть. Здесь за тебя молился Господь.

Опять для меня свежее дуновение, снова бабочка ожила. Я удалился с чувством умиления.

Мое ложе было приготовлено при входе в палатку. Я завернулся в бурнус и лег, но долго не мог уснуть. Я должен был молиться, а молиться не мог. В палатке все было тихо и мирно, а я метался из стороны в сторону, вспоминая свое детство, ища слова молитвы и не находя их. Дорожные часы мои пробили полночь. Предо мной являлся образ Лили мне слышался ее нежный голос, и невольно душа моя устремилась к Творцу, и я стал возносить молитву мою, пока не овладел мною сон. На следующее утро, рано, Лили пришла ко мне, чтобы вместе любоваться восходом солнца.

- Отто, - говорила она, прижимаясь ко мне, - здесь дивно хорошо!

Долина у наших ног застилалась еще туманом, который рассеивался мало-помалу и Лили воскликнула с восторгом:

- Назарет! Рожденный в нищете, Он все же был Сын Божий и наследник божественной славы!

Я знал, о Ком она говорит. У нее была одна постоянная мысль о Спасителе.

- Здесь преобразился Он, - продолжала Лили, - но Он еще не исполнил всего, самое тяжкое предстояло Ему: Гефсимания, Голгофа, а вечная слава ожидала Его у Отца. Так и мы, Отто, отдыхаем иногда от земных тревог, как в настоящий момент здесь. Бывают минуты, когда мы как будто преображаемся.

Мне кажется, что, спустившись с этой горы, мне будет чуждо все на земле, и я многое отдала бы, многое, чтобы продлить наше пребывание здесь еще на несколько дней.

- Полезно ли это будет для твоего здоровья? - спросил я.

- Мне уже теперь лучше, гораздо лучше, ответила она.

- Так поговори об этом с матерью моей, - посоветовал я.

Мать моя никогда ни в чем не отказывала Лили в последнее время, чувствуя, вероятно, что конец ее близок. Таким образом, мы остались еще на Фаворе. Лили разговаривала с проходящими пилигримами, ухаживала за больными, подавала помощь бедным. Но довольно! К чему томить себя этими раздирающими душу воспоминаниями. Я и в аду остался безумцем.

Двадцать шестое письмо

Много приключений происходит здесь с нами. Недавно молодая, прекрасная женщина бросилась в мои объятия. Она искала защиты от другого, преследовавшего ее, и безрассудно кинулась на меня. Я был восхищен ее детским личиком и ее нежным, женственным обращением. Все в ней дышало чистотой и невинностью, и я недоумевал, каким образом такое прелестное создание могло попасть сюда.

Успокоив ее, я спросил, кто преследовал ее. Она взглянула на меня своими чудными голубыми глазами.

- Он преследует меня беспрестанно, я не знаю его имени, он требует Беатрису и принимает меня за нее.

Я знал, о ком она говорит. Всем известен этот человек, ищущий постоянно Беатрису.

Все видели его горящие безумным желанием глаза, его тело, покрытое ранами, все слышали его требования, чтоб отдали ему Беатрису.

Не удивительно, что милое дитя, стоявшее предо мною, испугалось при виде этого человека, столь похожего на дикого зверя.

- Так ты не Беатриса? - спросил я ее.

- Нет, - ответила она, - я Эмилия.

С этими словами она исчезла, но я долго не мог забыть ни ангельской наружности ее, ни стыдливости, ни кроткого откровенного взгляда чудных очей ее - и все спрашивал себя, как она могла быть здесь? Казалось, грех не мог коснуться ее.

Вскоре я увидел ее опять. Все также хороша, в белом одеянии, она сидела и с видом отчаяния считала зерна жемчужного ожерелья. Я подошел к ней.

- Ты белая женщина? - спросил я.