Чарльз Сперджен - Добрые советы проповедникам Евангелия Страница 14

Но как будем мы молиться во время самой битвы, если не думали о ней ранее! Воспоминание о "домашних" молитвенных подвигах служит утешением, успокоением для проповедника в минуты недоумении на кафедре; потому что Бог не оставляет нас, если мы сами не забываем Его. И вы, братья мои, испытаете, что молитва дарует вам силу, именно в то время и в тот час, когда она вам понадобится.

Она сойдет на вас подобно тому, как сошли огненные языки на апостолов. Если вы ослабели в это время, упали духом, вы внезапно почувствуете себя, словно вознесенными на крыльях серафимов. Огненные кони понесут колесницу, которую вы едва могли тащить с того времени, и, подобно Илии, вы понесетесь к небу, окрыляемые вашим пламенным вдохновением.

И после проповеди необходима молитва. Иначе как же выразить свои чувства, в чем будет искать успокоения всякий добросовестный, благочестивый проповедник? Чем иначе мы, стоящие на самой высоте этого вдохновения, можем облегчить душу свою, как не горячею молитвою? Чем можем мы утешиться в наших неудачах, как не нашими воздыханиями перед Господом? Как часто мучаемся мы на наших ложах в бессонные ночи, в сознании своего недостоинства! Как часто является в нас тогда желание поспешить вновь на кафедру и пламенными словами выразить снова то, что было сказано сухо и холодно! Где нашли бы мы успокоение нашему мятущемуся духу, как не в сознании грехов своих, как не в горячей мольбе, дабы не воспрепятствовали успеху святого дела наша слабость и наше скудоумие? Ведь нам невозможно во время публичного собрания выразить всю нашу привязанность к нашей пастве. Подобно Иосифу, проповедник должен иногда искать места, где бы мог он излить в молитвенных воздыханиях душу свою. Как бы откровенно ни старались мы высказать чувства свои, все же кафедра стесняет нас, и только в нашей сердечной молитве можем мы вполне свободно излить всю душу свою. Если не в силах мы победить людские немощи пред Богом, то постараемся, по крайней мере, хотя умолить Его за людей. Если не можем мы ни спасти их, ни даже убедить в необходимости этого спасения, то мы можем, по крайней мере, оплакать их безумие и умолять Господа помочь им. Как Иеремия, можем мы сказать этим людям:

"Если же вы не послушаете сего, то душа моя в сокровенных местах будет оплакивать гордость вашу, будет плакать горько и глаза мои будут изливаться в слезах" (Иерем.13:17). К подобной горячей мольбе не может остаться равнодушным сердце Господне; и своевременно дарует Он успех усердному пастырю - ходатаю за грехи людей. Существует близкая связь между такими молитвенными подвигами и успехом дела, как между "сеянием слезами" и "жатвою с радостью". "Отчего так скоро всходят семена твои?" - спрашивал один садовник другого. "Оттого, что я их размягчаю", - был ответ. И мы должны размягчать наши наставления своими слезами, потому что никто столь не близок к нам, как Господь, и с радостным изумлением увидим мы, как быстро будут они тогда приносить нам плоды.

Братья мои! позвольте мне умолять вас: будьте и вы "молитвенниками!" Тогда - если и не будет у вас особенных способностей - вы будете иметь успех и без них, если будете много и усердно молиться. Конечно, если вы и не будете испрашивать Божия благословения на ваши посевы, то Он, по великой благости Своей, может и по собственной воле ниспослать его, но ожидать этого благословения в подобном случае вы не имеете никакого права, да и не может принести оно вам утешения. Вчера читал я сочинение патера Фабера, бывшего пастором в Бромптоне, - сочинение, представляющее удивительную смесь лжи и истины. Он рассказывает там следующую легенду: "Одному проповеднику, обратившему к Господу множество людей, было откровение с неба, гласившее, что ни одно из этих обращений не было вызвано его способностями или его красноречием, но что их следует приписать силе молитве одного мирянина, сидевшего во время проповедей на лесенке, ведущей на кафедру, и непрестанно молившегося за их успех". То же может статься в день Судный и со всеми нами. После долгих и утомительных трудов наших в звании пастыря мы можем тогда познать, что вся честь наших пастырских приобретений принадлежит другому зодчему, молитвы которого - золото и драгоценные камни в глазах Господа, ваша же проповедь без молитвы - лишь сено и пустая солома...

Если мы справились с нашею проповедью, то, как истинные служители Божий, мы не должны поэтому и тогда прекращать нашу молитву, потому что весь приход наш взывает к нам, как македонянин к апостолу: "Приди и помоги нам!" Если вы можете успешно молиться, то вам придется много молиться за всех, кто будет просить вашего ходатайства. Это тоже и мой жребий, и я всегда радуюсь, что имею возможность передавать моему Господу все эти прошения. Но если даже и никто не просит ваших молитв, вам все-таки всегда есть о чем помолиться. Вглядитесь хорошенько в ваших прихожан! Между ними всегда есть больные и телесно, и духовно. Одни еще не обратились ко Господу, другие ищут и не находят Его. Многие унывают, а не мало и таких, которые и по обращении в христианство или снова впадают в прежнее состояние, или скорбят. Вы видите слезы вдов и сирот, слезы, которые также должно собрать вам и принести ко Господу. Если вы истинные служители Бога, то вы обязаны явиться пред лицом Его в полном духовном облачении своем и молить Его за всех людей, порученных вам. Я знаю пастырей, которые составляли списки лиц, за которых они считали себя обязанными особенно усердно молиться; и я не сомневаюсь, что эти списки напоминали им о многом, что позабыли бы они без этого.

Но не один только приход ваш будет изъявлять на вас свое притязание. Ваш народ и даже весь мир также имеют право на вас. Человек, сильный в молитве, есть пламенная стена для своего отечества, его - ангел-хранитель и его - щит. Мы все знаем, что враги протестантов боялись более молитв реформатора Кнокса, нежели войск. Знаменитый Уэлч был очень силен в молитвенных ходатайствах за свое отечество; он говорил, что "удивляется, что христиане целую ночь лежат на своих постелях и не встают для молитвы". Его жена однажды слышала, как горячо молился он: "Господи, даруй мне мою Шотландию!" О, если бы и мы могли также подвизаться и молить Бога: "Господи, даруй нам души наших слушателей!"

Проповедник, не молящийся усердно за свое дело, конечно, не более, как пустой, кичливый и спесивый человек. Он ведет себя так, словно вполне доверяет самому себе и не имеет поэтому нужды обращаться к Богу. Какая это ужасная, ни на чем не основанная гордость - воображать, что наши поучения, без содействия Святого Духа, могут иметь силу заставлять людей раскаиваться во грехах своих и обращаться к Богу! Если мы действительно смиренны, то мы не прежде решимся на борьбу со врагом, как получим полномочие и благословение на это от Господа воинств, как услышим Его слова: "Иди в этой силе твоей". Проповедник, нерадивый в своей молитве, должен быть таким и в остальном своем служении. Он не понимает своего звания. Он не может определить ценность души человеческой и вполне постигнуть смысл слова "вечность". Он - чиновник, увлекшийся делом проповеди, так как ему нужен лишь тот кусок хлеба, который получает пастор. Или же он - ужасный лицемер, любящий похвалу людскую и не желающий даже похвалы Божией. Он просто - поверхностный болтун, более всего имеющий успех там, где не требуется и где восхищаются лишь внешним, суетным блеском. Он не может принадлежать к числу тех, кто глубоко пашет и собирает обильную жатву. Он просто праздный человек, но не работник. Он носит лишь имя проповедника, он живет лишь видимо, но он мертв на деле. Он хромает в своей жизни, как тот расслабленный в притче, у которого одна нога была короче другой, - потому что его молитва короче его проповедей.

Я боюсь, что относительно этого нам всем следует хорошенько испытать себя. Если кто-либо из студентов решится утверждать, что он молится, сколько должно, я позволю себе сильно сомневаться в его словах. Если бы присутствовало здесь духовное лицо, священник или диакон, и стал бы утверждать то же о себе, мне сильно желалось бы тогда ближе познакомиться с этим лицом и с его внутреннею жизнью. Я могу лишь одно сказать, что сам я далеко отстал от такой особы, я лично не могу заявить подобных притязаний. Мне страстно хотелось бы иметь эту возможность. Мне совестно признаваться в этом, но я обязан это сделать. Немногие из нас могли бы сравнить себя с Уэлчом, о котором уже говорил я выше. "Он вставал, - говорит его жена, - постоянно около четырех часов и всегда очень досадовал, если видел кого из соседних ремесленников уже за работой, прежде чем он сам становился на свою молитву. Он говорил мне: "Как стыдно мне этого шума; разве я не более их должен почитать моего Господа!" От четырех часов до восьми он проводил время в молитве, духовном созерцании и пении псалмов, что доставляло ему великое наслаждение. Он упражнялся в этом каждый день и один, и вместе с своим семейством. Иногда он на целые дни оставлял все свои приходские дела и удалялся куда-нибудь в уединение, где и предавался тайным молитвенным подвигам".