Джед МакКенна - Духовное просветление: прескверная штука Страница 14

Было раннее утро, солнце недавно встало, и гроза вытащила меня из постели. Завернутый в одеяло, я уютно устроился в кресле на западной верхней веранде, куда есть выход прямо из моей спальни. Почти вся наша погода приходит с запада.

Мне всегда казалось, что грозы и вьюги это спектакли для моего личного развлечения, и я чувствую угрызения совести, если не уделяю им внимание. Хотя не так уж сложно уделять им внимание, поскольку они дарят мне столько удовольствия. Я почитаю штормы за неистовые звуковые и световые шоу, поставленные вселенной для тех, кто в силах по достоинству оценить их величие и грандиозность.

Ничего общего с просветлением, просто то, что я люблю.

Эндрю – единственный гость, когда-либо сидевший здесь на верхней веранде со мной. Гости обычно не подходят близко к апартаментам мастера, если только для работы по дому, и, обычно, когда меня здесь нет. Это меня смущает. Вообще-то, нет никакой веской причины, по которой я не должен сам менять свою постель. Я не знаю, что такого случилось в моей жизни, что какие-то люди делают за меня всю работу. Впрочем, время от времени после обеда я пробираюсь на кухню, выгоняю всех вон, и сам мою всю посуду. Я делаю это не для того, чтобы быть хорошим парнем, или считаю это обязательным, а просто потому, что я люблю мыть посуду и убираться на кухне. Вот так.

Однажды этим летом я пригласил Эндрю наверх во время дневной грозы. Мне лично нравится Эндрю. Он средних лет, стройный, с мягким голосом и всю свою взрослую жизнь был буддистом. Насколько я помню, он практиковал випассану, что могло объяснить его спокойное хладнокровие. Мне хотелось с кем-нибудь понаблюдать за грозой, и Эндрю был неплохим выбором, то есть, он, похоже, был не прочь посидеть тихо, наслаждаясь непогодой.

И он согласился. Когда гроза почти закончилась, мы налили чаю и поговорили о его отношении к буддизму. Мне было интересно услышать о его взглядах и переживаниях. Я никогда не понимал буддизм концептуально. Я в совершенстве понимаю дзен, по крайней мере, мою собственную весьма сильно очищенную его версию, но, как ни странно это может прозвучать, я никогда не связывал дзен с буддизмом. Во-первых, я никогда не мог понять, как желание стало плохим, а сострадание – хорошим. Сузуки говорил, что буддизм это не то, что вы чувствуете глубоко внутри, буддизм это просто занятия нормальными вещами, как принимать пищу и ложиться спать. Я иногда читаю на эту тему, и вроде понимаю, но в основном – нет. Мне кажется, что я не понимаю это потому, что я всё ещё думаю, что целью буддизма является пробуждение от иллюзии, но возможно, это не так. Может быть его цель – просто принимать пищу и ложиться спать.

Было интересно услышать, что привело Эндрю в буддизм, но его рассказ лишь усилил мою уверенность в том, что я чего-то не понимаю. Я не теолог, конечно, и не изучал глубоко мировые религии, но в той степени, в которой я с ними знаком, у меня нет проблем с пониманием их сути. Христианство, иудаизм и ислам говорят о том, что надо ублажать Бога, чтобы он ублажал нас. Индуизм – то же самое, только с множеством богов. Но даже на таком сверх-упрощённом уровне смысл буддизма ускользает от меня. Откровенно говоря, я думаю, что он так же ускользает от многих его последователей, что может подтвердить наш разговор с Эндрю.

Он сказал, что ему непонятны некоторые моменты. Мы обсудили пару из них, которыми я поделюсь здесь, так как они дают важные уроки всем, кто пытается вырваться из оков иллюзии (как мы выражаемся в игре в просветление).

Эндрю объяснил мне, что он не то чтобы не понимает буддистскую концепцию о непривязанности, но у него возникают трудности в её достижении. Эта концепция приводит к очевидному парадоксу, что желание не иметь желаний само по себе является желанием, вся эта погоня за собственным хвостом. Я решил высказаться немного на эту тему, вместо того, чтобы втянуть его в обсуждение, и посмотреть, как он отреагирует. Эндрю не нуждался в тонком к себе обращении, как некоторые. Он обладал смелостью и умом, чтобы увидеть, когда ему показывают.

– Есть два способа рассматривать непривязанность. Одна – в контексте мирной и счастливой жизни. Другая – в контексте пробуждения от иллюзии – нирваны, я думаю. Прав ли я, полагая, что буддизм часто ставит целью безмятежность, свободу от страданий, что-то в этом роде?

Эндрю подтвердил, что исполненная и довольная жизнь лежит в самом сердце буддизма, но добавил, что просветление – нирвана – ближе его сердцу.

– Тогда тебе будет приятно узнать, что ты можешь забыть про непривязанность, – сказал я. – Ты ставишь телегу впереди лошади. Непривязанность это не ключ к освобождению, это его побочный продукт.

Вопрос о привязанности является симптомом более широкого и более интересного заболевания, хронически поражающего рьяных искателей. Более интересного для меня, во всяком случае.

– Это очень распространённая ошибка среди мировых учений и религий, – продолжал я. – Они часто на сто восемьдесят градусов отворачиваются от истины. Это вера, что если ты хочешь быть как Христос, ты должен вести себя как Христос, как будто для того, чтобы кем-то стать, нужно его имитировать. Если ты хочешь быть просветлённым, рассуждаешь ты, ты должен вести себя как просветлённый. Полная чушь, конечно, но принятая везде. Когда ты сможешь распознать это заблуждение, ты будешь поражён, насколько оно просто. Например, сам я просветлённый и обладаю безусильной непривязанностью. Я знаю, чтό это, и что они имеют в виду под этим. И я не привязан к этому. Я не культивирую это. Практически, я никогда не думаю об этом, пока кто-то не задаст вопрос. Просто это то, что появилось вместе с просветлением – побочный продукт. У просветления много побочных продуктов, но их культивирование, не важно насколько самоотверженное, никогда не приведёт к просветлению. Очень просто посмотреть на просветлённого и сказать: "Эй! Он питается только рисом. Мы должны питаться только рисом, если хотим достигнуть нирваны!". Но, конечно, это неправда. Если просветлённый спрыгнет с моста, ты прыгнешь за ним?

Эндрю учтиво улыбнулся.

– Если просветлённый спрыгнет с моста, – повторил я, – ты прыгнешь за ним?

На этот раз улыбки не последовало.

– Так везде, – я продолжал. – И во все времена. Почему я должен подставить вторую щёку, когда кто-то бьёт меня, и если я хочу ударить в ответ? Чтобы быть как Христос? Один мудрец в Индии садится только лицом на север, значит, я тоже должен всё время сидеть лицом к северу? А может он в носу ковыряет? Мне что же, сидеть лицом к северу и ковырять в носу восемь раз в день? Зачем? Потому что моя миссия в жизни – подражать великим мудрецам? Не думаю. Скажем, я сыт, а ты голоден. Ты приходишь ко мне и спрашиваешь, как можно стать сытым. Я заметил, что каждый раз, когда я хорошо поем, я отрыгиваю, и я советую тебе рыгать, что означает, ты сыт. Всё вверх тормашками. Ты по-прежнему голоден, но к тому же ещё отрыгиваешь, как свинья. И самое худшее в этом – обрати внимание на этот трюк – самое худшее, что ты перестаёшь искать еду. Твой голод теперь гарантирован.

Несколько секунд я дал этому усвоиться. Здесь важные уроки, и я не хочу проскочить их слишком быстро. Маленькие вопросы всегда являются проходами в большие ответы.

– Вопрос о непривязанности это то же самое, – продолжал я. – Если ты рассматриваешь её как ключ к спокойствию и счастью, тогда я не стану спорить с авторитетами, могу сказать только, что это звучит несколько глупо. Но если ты видишь в ней важный шаг на пути к пробуждению, могу тебя уверить, это не так. Сначала пробудись, и ты получишь непривязанность в нагрузку.

Мы поговорили ещё немного о непривязанности, но вопрос на самом деле очень простой, и Эндрю сказал, что теперь, кажется, он стал понимать его гораздо яснее. Не сомневаюсь – про отрыжку было вдохновенно.

Следующий вопрос, который мы с Эндрю разбирали, был такой: что значит быть в мире, но не принадлежать миру? Это не заняло много времени, поскольку ответ по существу такой же, как про непривязанность.

– Сейчас тебе не нужно об этом беспокоиться, – сказал я ему, – это позаботится о себе само, когда придёт время. Нет нужды это понимать.

Но ему этого было недостаточно, поэтому я продолжил.

– С моей перспективы, – сказал я, – непросветлённые люди кажутся персонажами мыльной оперы. Так я вижу их со всеми их заботами, надеждами, мечтами, конфликтами и драмами. Я ни в коем случае не умаляю человеческий опыт, но любой на моём месте сказал бы то же самое, и когда я говорю мыльная опера, я именно это имею в виду. Сентиментальный, охваченный истерией, неубедительный, плохо написанный и грубо сыгранный вымысел, не имеющий важности и вряд ли развлекательный. Я был таким же, как и все, конечно, непреднамеренным героем мыльной оперы, но теперь – нет. Теперь я вне её и могу входить и выходить по своей воле. Но чего я не могу, если только сильно не поврежу голову, так это снова спутать мыльную оперу с реальностью.