Джозеф Кэмпбелл - Тысячеликий герой Страница 15

2. Отвержение зова

Часто в реальной жизни и нередко в мифах и народных сказках мы встречаемся с печальным случаем зова, оставшегося без ответа; ибо всегда возможно попросту обратить свое внимание на другие интересы. Отказ призыву превращает приключение в его противоположность. Погруженный в рутину, в тяжкие труды, собственно, в «культуру» человек теряет способность к значимому решительному действию и превращается в жертву, требующую спасения. Его цветущий мир становится пустыней, а жизнь его кажется бессмысленной — даже несмотря на то, что, подобно Царю Миносу, благодаря титаническим усилиям, он может преуспеть в создании прославленной империи. Какой бы дом он ни построил, это будет дом смерти: лабиринт с исполинскими стенами, предназначенный для того, чтобы скрыть от него его Минотавра. Все, что он может, — это создавать новые проблемы для себя и ожидать постепенного приближения своего краха.

«Я звала, и вы не послушались… За то и я посмеюсь вашей погибели; порадуюсь, когда придет на вас ужас; когда придет на вас ужас, как буря и беда, как вихрь принесется на вас; когда постигнет вас скорбь и теснота». «Потому что упорство невежд убьет их, и беспечность глупцов погубит их»[11].

Time Jesum transeuntem et non revertentem: «Бойся ухода Иисуса, ибо он не вернется»[12].

Мифы и народные сказки всего мира ясно показывают, что отказ по своему существу представляет собой нежелание подняться над тем, в чем принято усматривать свои собственные интересы. Будущее рассматривается не с точки зрения беспрестанного ряда смертей и рождений, а так, будто существующая система идеалов, добродетелей, стремлений и достоинств человека является твердо устоявшейся и незыблемой. Царь Минос оставил себе божественного быка, тогда как жертвоприношение означало бы подчинение его общества воле бога; он предпочел то, что считал для себя выгодным. Таким образом, он не сумел справиться с той жизненной ролью, которую он для себя выбрал — и мы видели, к каким пагубным последствиям это привело. Само божественное стало его неизбывным ужасом; ибо очевидно, что, если человек сам для себя является богом, то сам Бог, воля Бога, сила, уничтожающая эгоцентричную систему этого человека, превращается в чудовище.

Я бежал от Него сквозь ночи и дни;Я бежал от Него сквозь аркады лет;Я бежал от Него по запутанным тропамУма своего; и в самом сердце страхов своихУкрывался я от Него и среди звучащего смеха[13].

Человеку день и ночь не дает покоя божественное сущее, являющееся образом его живой самости, замкнутой в лабиринте его собственной дезориентированной психики. Все пути к выходу утеряны: выхода не существует. Человек может лишь, подобно Сатане, яростно сражаться ради самого себя и жить в аду; или же сломаться и, наконец, раствориться в Боге.

«О безрассудный, слабый и слепой,

Я Тот, Кого ты ищешь!

Меня не принимая, ты гонишь от себя любовь». [14]

Тот же таинственный голос слышен в зове греческого бога Аполлонна, обращенном к убегающей от него девушке Дафне, дочери речного бога Пенея, за которой он бежит по полю. «Нимфа, молю, Пенеида, постой, — кричит ей вслед бог, как в сказке юный король лягушек взывает к принцессе. — Не враг за тобою. Беги, умоляю, тише, свой бег задержи, и тише преследовать буду! Все ж полюбилась кому ты, спроси».

«Больше хотел он сказать, — гласит далее легенда, — но полная страха, Пенейя мчится бегом от него и его неоконченной речи. Снова была хороша! Обнажил ее прелести ветер, сзади одежды ее дуновением встречным трепались. Воздух игривый назад, разметав, откидывал кудри. Бег удвоял красоту. И юноше — богу несносно нежные речи терять: любовью движим самою, шагу прибавил и вот по пятам преследует деву. Так на пустынных полях собака галльская зайца видит: ей ноги — залог добычи, ему ж — спасенья. Вот уж почти нагнала, вот — вот уж надеется в зубы взять и в заячий след впилась протянутой мордой. Он же в сомнении сам, не схвачен ли, но из — под самых песьих укусов бежит, от едва не коснувшейся пасти. Так же дева и бог, — тот страстью, та страхом гонимы. Все же преследователь, крылами любви подвигаем, в беге быстрей; отдохнуть не хочет, он к шее беглянки чуть не приник и уже в разметанные волосы дышит. Силы лишившись, она побледнела, ее победило быстрое бегство; и так, посмотрев на воды Пенея, молвит: ‘Отец, помоги! Коль могущество есть у потоков, лик мой, молю, измени, уничтожь мой погибельный образ!’ Только скончала мольбу, — цепенеют тягостно члены, нежная девичья грудь корой окружается тонкой, волосы — в зелень листвы превращаются, руки же — в ветви; резвая раньше нога становится медленным корнем, скрыто листвою лицо, — красота лишь одна остается»[15].

Это действительно печальный и бесславный конец. Аполлон, солнце, властелин времени и бог созреванья, уже больше не взывал к испуганной нимфе, он просто назвал лавр своим любимым деревом и не без иронии рекомендовал плести из его листьев венки для победителей. Девушка отступила к образу своего родителя и там нашла защиту — подобно неудачливому мужу, грезы о материнской любви которого не позволяют ему вернуться к своей жене[16].

Литература по психоанализу изобилует примерами таких закоренелых фиксаций. Они представляют собой неспособность отмежеваться от детского эго, с его сферой эмоциональных отношений и идеалов. Человек оказывается заточенным в стенах детства; отец и мать выступают стражами порога, и робкая душа, боясь какого—нибудь наказания[17], не в силах пройти через дверь и родиться на свет, во внешний мир.

Доктор Юнг описывает сновидение, очень близко напоминающее картину мифа о Дафне. Это сон того же молодого человека, что увидел себя (выше, с.66) в стране овец — то есть, в стране несамостоятельности. Его внутренний голос говорит: «Сначала я должен удрать от Отца»; затем, несколькими ночами позднее, «Змея описывает круг вокруг сновидца, который стоит, вросши в землю как дерево»[18]. Это образ магического круга, образуемого вокруг личности дьявольской силой удерживающего родителя[19]. Так же была защищена и девственность Брюнхильды, которая многие годы оставалась в положении дочери, охраняемая кругом огня Всеотца Вотана. Она спала в безвременьи до прихода Зигфрида.

Маленькую Спящую Красавицу усыпила завистливая ведьма (бессознательный образ злой матери). И заснула не только Спящая Красавица, но и весь ее мир; однако в конце концов, «после долгих и долгих лет» пришел принц, чтобы разбудить ее. «Король с королевой [сознательные образы хороших родителей], которые только что вернулись домой и входили в зал, стали засыпать, а вместе с ними и все королевство. Спали лошади в своих стойлах, собаки во дворе, голуби на крыше, мухи на стенах, да и огонь, который мерцал в очаге, застыл и погрузился в сон, а жаркое перестало кипеть. И повар, который собирался оттягать за волосы поваренка за то, что тот что — то забыл, оставил его в покое и уснул. И ветер утих, и ни один листочек не шевелился на деревьях. Затем вокруг замка начала расти колючая живая изгородь, которая с каждым годом становилась все выше, пока не закрыла все королевство. Она выросла выше замка и уже ничего нельзя было увидеть, даже флюгер на крыше»[20].

Однажды целый персидский город «превратился в камень» — царь с царицей, его жители и все остальное — потому что они не вняли зову Аллаха[21]. Жена Лота превратилась в соляной столп за то, что оглянулась назад, когда Господь велел ей покинуть свой город[22]. Есть также сказание о Вечном Жиде, который был проклят оставаться на земле до Страшного Суда за то, что, когда Христос проходил мимо него, неся свой крест, этот человек, находивший среди людей, стоящих вдоль дороги, крикнул — «Пошевеливайся!». Непризнанный, оскорбленный Спаситель обернулся и сказал ему: «Я пойду, но ты останешься ждать до тех пор, пока я не вернусь»[23].

Некоторые из жертв остаются заколдованными навсегда (по крайней мере, насколько нам известно), другим суждено быть спасенными. Брюнхильда оберегалась для настоящего героя, а маленькую Спящую Красавицу спас принц. Молодому человеку, превратившемуся в дерево, также впоследствии приснилась незнакомая женщина и, как таинственный проводник в неизведанное, указала ему путь[24]. Не все из тех, кто колеблется, потеряны. Психика имеет в запасе множество секретов. И они не раскрываются до тех пор, пока этого не потребуют обстоятельства. Поэтому любое затруднительное положение, — следствие упрямого отказа зову, — может оказаться удобным случаем для чудесного откровения какого — нибудь неожиданного принципа освобождения.

В действительности добровольная интроверсия является одним из классических атрибутов творческого гения и может быть использована намеренно. Она загоняет психические энергии вглубь и пробуждает затерянный континент бессознательных детских и архетипных образов. Результатом этого, конечно же, может быть более или менее полное расстройство сознания (невроз, психоз — плачевная участь зачарованной Дафны); но с другой стороны, если личность способна впитать и интегрировать в себя эти новые силы, то появляется ощущение самоосознания почти сверхъестественной степени и полного контроля. Это основной принцип индийских учений йоги. По этому пути прошли также многие творческие личности Запада[25]. Это нельзя назвать ответом на некий особый зов. Скорее, это намеренный, категоричный отказ отзываться на что — либо, кроме пока еще смутных требований какой — то ожидающей внутри пустоты, и готовность ответить им глубочайшим, высочайшим и полнейшим образом — что — то вроде общей забастовки, — неприятие , предлагаемых условий жизни, — в результате чего некая сила преобразования переносит эту проблему на уровень новых измерений, где она внезапно и окончательно разрешается.