Н. И. Сагарда - Лекции по патрологии I—IV века Страница 15

В тесной связи с этим требованием, предъявляемым ко всякому образованному и добросовестному исследователю духа и характера церковной жизни, стоит специальное требование, которому обязательно должен удовлетворить богослов: если во всякой науке необходимо обращаться к источникам и первоначальным носителям ее, то и богослов, стремящийся к основательному богословскому образованию, должен изучить источники богословского ведения, среди которых, после Священного Писания, преимущественное значение имеют произведенйя древнецерковных писателей — «классиков Церкви». Литературные сокровища древней Церкви содержат непрерывные доказательства бытия самой Церкви и ею утверждаемой и распространяемой культуры, верные свидетельства о ее учении и усвоении его верующими, культе, строе жизни и управление неисчерпаемый источник ее защиты. Этим обусловливается существенное значение их для богословских наук, а без изучения источников, из которых почерпается материал, разные ветви богословской науки лишаются собственного фундамента, и напротив, непосредственное знакомство с ними способствует углублению их содержания и расширению объема. Но этими историческими и, так сказать, теоретическими потребностями не исчерпывается важное значение и необходимость изучения творений древнецерковной литературы: они всегда производили неотразимое и благотворное влияние своей жизненно–практичес–кой стороной, доступной не только для образованных, но и для простых читателей, в силу чего ими дорожили и их почитали преимущественно не в качестве исторических памятников прошлой церковной жизни, а как постоянное руководство в духовной жизни, как лучшее наставление к правильному пониманию, усвоению и осуществлению подлинно–христианского смысла жизни, с указанием средств и способов к достижению ее цели. В жизни христианства в период рассвета веры, в чистой и свежей юности христианства всегда искали ободряющих примеров, научения для личного спасения и для решения общих современных религиозно–нравственных задач, указаний, где, в чем и как должно находить и осуществлять вечную истину и правду Божию. Это почитание святоотеческих творений, это искание в них руководственного поучения имеет свое глубочайшее основание в том, что пути и средства религиозных стремлений и переживаний в христианстве остаются в своей сокровенной сущности сходными, чтобы не сказать — тождественными, соответственно неизменным началам и высшим целям религиозного процесса, понимаемого и переживаемого по–христиански; меняются внешние формы обнаружения, историческая окраска — психология же самого духовного процесса, его основы, внутренняя духовная жизнь остаются теми же[80]. Эта жизненно–практическая сторона изучения святоотеческих творений иногда выдвигается даже на первый план как вследствие своей общедоступности, поскольку она не требует сосредоточения внимания и времени на объемистом и сложном ученом аппарате современной патрологии, так и важности поучительной цели сравнительно с научной, насколько целая жизнь, устрояемая в духе христианском, по образцам праведников и святых Божиих и по завету церковному, ценнее одного из самых драгоценных средств должного устроения жизни — знания. Плодотворность и благотворность этого изучения иллюстрируется примером нашей родины, общественно–религиозное сознание которой «до тех только пор и было самобытно и стройно, пока черпало основы своего нравственно–духовного устроения в значительной мере из глубокого и здорового источника церковно–отеческой мудрости»[81], которая предназначалась, да и теперь относится, не к одним избранным умам, а ко всем душам верующим, жаждущим духовного, «умного» делания. Несомненно, такое чтение и изучение святоотеческих творений должно лежать в основе и нашего исследования их: не говоря уже о важности его в том отношении, что оно даст знакомство с содержанием этих творений и богатством заключающихся в них глубоких мыслей и духовных переживаний, — оно введет в дух святоотеческих творений, сроднит с ними, обвеет дыханием мыслей и чувстй их авторов, чем только и создастся возможность правильного восприятия и усвоения той глубокой мудрости, которой полны святоотеческие творения. Но богослов, готовящийся к особому служению Церкви в рядах передовых поборников ее интересов, не может остановиться на таком чтении и изучении: его знания в этой области должны быть твердыми и обоснованными, чтобы он мог дать ответ на всякие недоумения и предубеждения. Его обращение к древнецерковной письменности не должно выражаться в произвольном извлечении из нее желательных по тем или иным соображениям отрывков; древнецерковным писателям не должны быть приписываемы такие произведения, которые в действительности им не принадлежат, или учение, которого они не излагали. Поэтому для него, кроме внимательного и вдумчивого чтения древнецерковных произведений, необходимо серьезное научно–критическое исследование их, которое определило бы действительный объем подлинной древнецерковной литературы, выяснило бы историческую обстановку ее происхождения, постепенное развитие ее и органическую связь и преемственность идейного содержания главных ее творений. Такое изучение памятников древнецерковной письменности и составляет задачу богословской науки, называемой «патрологией».

Христианская литература. Церковная литература

Когда мы переходим в область научного исследования творений древнецерковной литературы, то, по современному научному положению дела, необходимо решить, есть ли основания выделять эту литературу как самостоятельный предмет изучения. Как известно, литературные произведения — не случайные продукты отдельных авторов, но всегда стоят в более или менее определенной исторической связи; они являются литературой определенных исторических кругов, определенного духовного и культурного общества. Но самым сильным носителем определенной культуры служат тесно связанные между собой язык и нация. Отсюда каждая отдельная литература предполагает и особый язык; в свою очередь язык есть выражение духа известной особой нации. Поэтому казалось бы, что об особой литературе можно говорить только в том случае, если иметь в виду памятники языка и письменности определенного, отдельного народа. И действительно, до появления христианской письменности существовали только национальные литературы. Даже еврейская письменность, несмотря на свое универсальное предназначение в качестве литературы народа Откровения, в сущности была национальной. И это совершенно понятно, так как до христианства ничто в такой степени не воздействовало на дух человека и на литературу, которая представляет собой одну из главных форм проявления этого духа, как национальность. Языческие религии тоже определялись и обусловливались не чем иным, как национальным характером, сами являясь только моментом и одной из форм обнаружения национального духа. С появлением христианства религия получила всеопределяющее и решительное влияние на мир: принимавшие христианство, кто бы они ни были по своему происхождению, к какому бы народу ни принадлежали, чувствовали себя прежде всего христианами — они протягивали друг другу руки через рамки национальности, сознавали себя родственными, потому что черпали познание истины из одного и того же источника и потому что основания, которые теперь в существеннейшем определяли их жизнь, были одни и те же. Христианская религия связала культуры, которые были разделены языком и нацией. Отсюда понятно, что христианские литературные произведения древности, принадлежащие различным народам и языкам, обнаруживают больше духовного родства друг с другом, чем с нехристианскими памятниками письменности соответствующей нации и языка. Например, письма св. Киприана и ср. Афанасия, несмотря на различие характеров обоих авторов и особенности их деятельности, несмотря на различие национального духа, имеют гораздо больше сходства между собой, чем письма Киприана с письмами Сенеки или другого языческого римского писателя и чем письма св. Афанасия с письмами какого–либо язычника, писавшего по–гречески. Христианский дух производил высшее и более тесное единение, чем национальное.

Таким образом, в самом существе христианства дано было основание для того, что христиане не только существовали в отдельных государствах, но и образовали из себя единую Церковь, разрушившую национальные преграды; отсюда явилось исторической необходимостью и возникновение особой христианской литературы, которая не обнимается узкими рамками национальности и является выражением не духа того или иного народа, но духа так или иначе понимаемой христианской религии, — к ней должно причислить все, что представляет самостоятельное произведение христианского писателя, поскольку оно имеет христианское содержание и проникнуто христианскими интересами. Если же пойти дальше и внимательнее присмотреться к этой последней — христианской письменности, то среди ее произведений отчетливо выделится ядро этой литературы, самое обширное по объему и глубокое по содержанию, которое составляют произведения вполне определенного направления, выражающие определенное религиозное сознание, именно — христиански–церковное. Как литература известной нации, раз в ней духовная жизнь достигла известной степени развития, может и должна быть рассматриваема как отображение всей жизни нации в различных ее сторонах и на разных ступенях ее исторического развития, так то же должно сказать и в отношении к церковной литературе. «Каждый литературный деятель, будет ли он светским или церковным деятелем, непременно выражает в своих произведениях известную сторону современной ему жизни; светский литературный деятель служит выразителем чисто светских, семейных или общественных идеалов и стремлений своего времени, церковный литературный деятель служит выразителем чисто церковных, нравственно–религиозных идеалов и стремлений своей эпохи»[82]. Поэтому главнейшие и существеннейшие интересы, которыми жила Церковь, церковные нравственно–религиозные идеалы и стремления каждой эпохи находили свое выражение в ее письменности. Поэтому с полным правом можно утверждать, что история христианской церковной литературы более или менее ясно (в зависимости от количества и качества дошедших памятников ее) показывает проявление свойственных каждому периоду особенностей жизни Церкви в ее многоразличных отношениях. В ней нашли отражение и оставили следы все направления и течения, которые обнаруживались при историческом осуществлении Церковью ее жизненных задач. Такой характер и значение в особенности древнецерковной литературы сделаются вполне понятными, если вспомним, как высоко оценивалась в первоначальной Церкви литературная деятельность. Предполагалось как само собой понятное, что тот, кто выступал в качестве писателя по христианским вопросам, сам сознавал себя побуждаемым к этому Духом Божиим и соответственно с этим говорил «от Духа». Поэтому его произведения совершенно естественно ставились рядом со Священным Писанием (хотя почитались и не в равной степени), ибо он писал руководимый Тем же Духом, Которому обязаны своим происхождением и книги Священного Писания. {Эта высокая мерка, которую Церковь прилагала к письменным произведениям, оставалась в ней долгое время: латинская Церковь до IV и даже V в. удерживала ту точку зрения, что все, что действительно достойно чтения, должно быть рассматриваемо рядом с книгами Священного Писания[83].} Поэтому писателями в древней Церкви выступали те, в ком церковный дух времени, церковное сознание достигали наивысшей полноты и ясности; церковные писатели были лучшими выразителями главных течений церковной жизни, богословами Церкви.