Том Райт - Главная тайна Библии Страница 15

Но имеют ли эти рассуждения какую–либо основу? Чтобы в этом разобраться, проделаем мысленно эксперимент. В 70 году н.э. римляне покорили Иерусалим и взяли в плен человека, которого считали предводителем еврейских повстанцев, «царя иудейского» — Симона бар Гиору. Он вступил в Рим в конце триумфальной процессии, а после торжества Симона бичевали и затем казнили.[73]

Теперь давайте представим себе кучку еврейских мятежников три дня или три недели спустя. Один из них заявляет: «Знаете, я думаю, Симон действительно был Мессией — и остается Мессией!»

Прочие озадачены. Этого не может быть; римляне одолели его, они всегда побеждают. Если нам нужен Мессия, лучше поискать кого–то еще.

— Но послушайте, — отвечает первый, — я верю, что он восстал из мертвых.

— О чем ты говоришь? — удивляется его товарищ. — Он умер, и его похоронили.

— Нет, я не об этом, — говорит первый. — Я верю, что он восшел на небеса.

Его слушатели пожимают плечами. Все праведные мученики пребывают с Богом, каждый это знает; их души в руке Божьей, но это ни в коей мере не значит, что кто–либо из них уже был воздвигнут из мертвых. В конце времен всем нам предстоит воскреснуть, но ни с кем этого не может произойти ранее общего срока.

— Да нет же, — говорит первый, — вы не понимаете. У меня появилось сильное чувство, что меня окружает Божья любовь. Я ощущаю, что Бог меня простил — и простил всех нас. В моем сердце появилась особая теплота. Это еще не все: прошлой ночью я видел Симона, он был со мною».

Его слушатели уже начали сердиться. У всех бывают видения. Многим людям снятся недавно умершие друзья. Иногда эти образы очень яркие. Но это не значит, что те друзья восстали из мертвых. И разумеется, это не значит, что кто–то из них Мессия. И если ты чувствуешь теплоту в сердце, читай псалмы, но не надо говорить безумные вещи о Симоне.

Подобный разговор должен был бы произойти между учениками, если бы, как считают эти критики, кто–то из них призвал других верить в воскресение Иисуса. Но такая вещь не просто маловероятна, она невозможна. Если правы критики, между учениками должны были происходить подобные разговоры. Всего одна капля трезвого исторического воображения позволяет отбросить в сторону гигантские стопки томов, созданных представителями так называемого историко–критического метода.

Более того (если вернуться к седьмой особенности христианских представлений о воскресении), именно потому, что христиане верили в Иисуса как в Мессию, мы можем видеть, как у них быстро появляются представления о том, что Иисус есть Господь, а следовательно, кесарь таковым не является. Но это отдельная серьезная тема, о которой мы еще поговорим. Однако уже у Павла воскресение — как Иисуса, так и, в будущем, его народа — основа для присяги на верность иному царю, иному Господину.[74] Смерть — последнее оружие тирана; суть же воскресения, хотя многие понимают это неверно, состоит в победе над смертью. Воскресение не есть новое понимание смерти; им смерть побеждена, а вместе с нею и те, чья власть основана на смерти. Несмотря на пренебрежительные насмешки некоторых современных исследователей, именно тех, кто верил в воскресение, сжигали, привязав к столбам, и бросали львам. Воскресение никогда не помогало удобно устроиться и стать респектабельным; об этом вам могли бы многое рассказать фарисеи. Именно гностики, которые, говоря о «воскресении», имели в виду приватную духовную жизнь и дуалистическую космологию, то есть в каком–то смысле изменили смысл этого слова на прямо противоположный, могли не опасаться гонений. Какой император мог бы не спать ночью из–за беспокойства, что его подданные изучают Евангелие от Фомы? Вера в воскресение всегда была чревата неприятностями, которые часто становились реальностью.[75]

Итак, мы рассмотрели семь главных модификаций иудейских представлений о воскресении, причем христианство первых двух веков повсеместно придавало важное значение всем этим новым особенностям. На карте представлений Древнего мира вера первых христиан в воскресение, безусловно, помещается там же, где и иудаизм, но не там, где язычество, однако в рамках иудейского богословия монотеизма, избранничества и эсхатологии эта вера породила совершенно иной подход к истории, надежде и герменевтике. Историк должен найти этому какое–то объяснение. Почему первые христиане внесли в иудейские представления о воскресении семь важных изменений и почему эти изменения столь устойчивы и встречаются повсеместно? Если мы зададим историкам такой вопрос, они, разумеется, ответят: все это объясняется верой христиан в то, что произошло с Иисусом на третий день после Его смерти. Это подводит нас к следующей главе, где мы зададимся вопросом: что можно сказать об этих рассказах, посвященных чрезвычайно странным событиям угра Пасхи?

4. Странные пасхальные события

1. Беспрецедентные истории

Когда мы читаем описание пасхальных событий — этому посвящены последние главы четырех канонических Евангелий, — мы снова как бы сталкиваемся с кочергой Витгенштейна. Всем известно, что детали этих рассказов не совпадают.[76] Сколько женщин пришло к гробнице и сколько ангелов (или «мужей») они там увидели? Где ученики встретились с Иисусом: в Иерусалиме, в Галилее или в обоих этих местах? И так далее. Но и в Кембридже в 1946 году, и в Иерусалиме в 30 году н.э. (или около того) что–то должно было произойти, несмотря на поверхностные отличия в показаниях очевидцев. В самом деле, у нас есть все разумные основания думать, что в Иерусалиме случилось нечто особое, и это удивительное событие настолько поразило учеников, что они даже начали сбиваться в своих показаниях.

Я рассматривал этот вопрос в другой книге, где выделил четыре удивительные черты, которые присущи все рассказам канонических евангелий. И я полагаю, что эти черты заставляют думать, что здесь мы имеем дело с самыми ранними свидетельствами, но отнюдь не с позднейшей выдумкой, как многие считают.[77]

(1) Прежде всего бросается в глаза поразительное отсутствие ссылок на Библию. До рассказа о воскресении все четыре евангелиста активно используют цитаты, аллюзии и параллели, желая тем самым показать, что Иисус умер «по Писаниям». Даже рассказ о погребении наполнен параллелями с Библией. Но повествования о воскресении, за исключением одного–двух мест, почти начисто лишены чего–либо подобного. Это должно удивить нас еще больше, если мы вспомним, что в исповедальной формулировке, которую приводит уже Павел, говорится о том, что Иисус воскрес также «по Писаниям», да и сам Павел, вместе с прочими первыми христианами, активно ищет в псалмах и у пророков слова, которые позволили бы объяснить недавнее событие воскресения и показать, что оно было кульминацией продолжительной истории отношений Бога и Израиля. Почему же мы не находим ничего подобного в евангельских рассказах о воскресении? Матфей без особого труда мог бы показать, что это событие стало воплощением одного или двух пророчеств Писания, однако он этого не делает. Иоанн говорит нам, что ученики еще не знали Писания, возвещавшего воскресение Мессии, но он не приводит соответствующей цитаты.

Разумеется, кто–то может на это возразить, сказав, что хитрые создатели данных повествований пытались придать этим текстам такой вид, чтобы они выглядели старинными, подобно человеку, который намеренно удаляет из дома электропроводку, чтобы его жилище выглядело как дом столетней давности. Большинство ученых придерживается мнения, что эти истории появились во втором поколении христиан, не позже, скажем, 80–х или 90–х годов I века. Это плохо увязывается с одним фактом: хотя эти повествования согласуются (как мы увидим) с богословием Павла, из них как будто нарочно устранены все библейские аллюзии, которыми изобилуют такие тексты Павла, как глава 15 Первого послания к Коринфянам.

Этот довод критиков был бы несколько правдоподобнее, если бы мы имели только один рассказ о воскресении или несколько рассказов, созданных на основе одного–единственного. Но это совершенно не так.[78] Так что остается одно из двух: либо надо себе вообразить, что четверо совершенно разных авторов решили придумать рассказ о пасхальных событиях на основании богословия ранней церкви, но выкинули из него все библейские аллюзии и умудрились сделать это совершенно разными способами, не допустив богословских расхождений; либо надо признать (и, на мой взгляд, это стократ правдоподобнее), что эти истории, даже если они были записаны позднее, восходят к самой что ни есть ранней традиции, которая сформировалась (и в таком виде отложилась в умах евангелистов) еще тогда, когда у рассказчиков не было времени спокойно поразмышлять над Библией.

(2) Вторая странная черта этих повествований чаще привлекает к себе внимание. Это тот факт, что главными свидетелями события были женщины. Нравится нам это или нет, в античном мире женщины не считались надежными свидетелями. Когда у христиан появилось время создать готовую формулировку, которую приводит Павел в 1 Кор 15, они тихо исключили оттуда женщин, которые здесь совершенно невыгодны с точки зрения апологетики. Но в евангельских рассказах они играют и главные, и второстепенные роли, это — первые очевидцы, первые апостолы. Такое нельзя придумать. Если бы традиция началась со свидетелей — мужчин (что мы видим в 1 Кор 15), никто, переписывая ее, не стал бы включать туда женщин. Но все евангелия говорят именно о женщинах.