Мария Кикоть - Исповедь бывшей послушницы Страница 16

- В Шубинку поедешь?

Я ответила:

- Поеду. А где это?

Оказалось, это в Новосибирской области, как мне объяснила м.Пелагея. Это была родина самого о.Наума, и там по его благословению был основан девичий монастырь Святого Архангела Михаила по руководством игумении Марии Серопян. Монастырь был именно девичий, туда принимали только молодых девушек. Каким образом туда попала я, тем более после моей исповеди, для меня так и осталось загадкой. М.Пелагея поздравила меня с тем, что батюшка благословил меня на монашество, хотя об этом мы с ним так и не поговорили. Тут же она представила меня игумении Марии, которая была в это время в Лавре, она приехала из Сибири на лечение. Матушка мне понравилась: молодая, лет 45, на вид очень спокойная, с тихим голосом и большими, немного уставшими глазами. Мы с ней пообщались, она сказала мне, что благословение старца теперь нужно выполнять, и я пообещала, что обязательно приеду к ним в Сибирь.

Моя знакомая Катя так и не попала к старцу со своим вопросом о женихе.

Глава 16

По своей работе я много путешествовала, проводя большую часть времени где-нибудь на съемках. Путешествовать я очень любила, не важно где. В Сибири мне побывать не довелось, поэтому такая перспектива казалась мне даже заманчивой. Я не знала, сколько времени я проведу в этом монастыре, просто купила билет в один конец до Новосибирска, собрала самые нужные вещи в большой туристический рюкзак, взяла фотоаппарат и ноутбук, предупредила игумению о своем приезде и поехала.

Двое суток в поезде пролетели быстро, и 25 декабря 2008 года я оказалась в Новосибирске. Нужно было проехать несколько остановок на троллейбусе, а там меня должна была забрать машина и отвезти в деревню Шубинка (она же Малоирменка, ее называли по-разному), где располагался монастырь. Удивительная вещь, в Новосибирске все общественные автобусы и троллейбусы оснащены занавесками, но не такими, какие обычно бывают в таких случаях, а декоративными, самодельными, как дома, из тюли, с рюшечками и ленточками. В сорокапятиградусный мороз оказаться в таком по-домашнему уютном и теплом троллейбусе особенно приятно.

Монастырь, в который я приехала, был именно тем, о чем я мечтала, читая Лествицу и Авву Дорофея. Настоящая пустыня. Пусть не Египетская и не Палестинская, но тоже очень-очень суровая и пустынная. Ландшафт вокруг монастыря был великолепнейший - для любителя унылых пустынь. Маленькая деревня Шубинка, от которой осталось всего несколько домов, школа и свиноферма, только усиливала это впечатление. Монастырь стоял на пригорке, откуда открывался великолепный вид на почти бескрайние поля с жидкими перелесками, окружавшие его со всех сторон, живописный прудик и огороды. Монастырь Святого Архангела Михаила был совсем небольшой, здесь подвизалось около тридцати сестер, с неторопливым и по-пустынному простым укладом жизни. Сестры были заняты в основном на коровнике, птичнике, огороде, в храме и на кухне. Там не было ни иконописных, ни других послушаний, связанных с рукоделием, только самое необходимое. Я была в восторге, лучшего и представить себе было нельзя: настоящая пустыня, с завывающими ветрами, запредельными морозами и низким, очень звездным по ночам, абсолютно черным небом, никакой цивилизации, все так, как описано в древних книгах про монашество. Мне понравилось, и я решила остаться там навсегда, оставить этот мир с его страстями, посвятить свою жизнь молитве и послушанию. Так и сделала: позвонила маме, что больше не вернусь, и начала подвизаться.

Через некоторое время романтический настрой сменился недоумением, а потом и разочарованием. Оказалось, что внутренняя жизнь монастыря и сестер очень сильно отличалась от тех представлений об этом, которые у меня были из книг о монашестве. Среди сестер здесь царило какое-то непреходящее уныние, постоянный ропот на игумению, на несложившуюся судьбу, на весь мир за то, что они вынуждены были «прозябать в этом забытом всеми месте». Никто здесь не выглядел счастливым и довольным судьбой. Мне было трудно это понять, я-то была поначалу вполне счастлива. Оказалось, что кроме меня и еще трех-четырех сестер, пришедших сюда по своей воле, остальные были жертвами «благословений» старца Наума. Большинство этих сестер совсем не собиралось монашествовать. Их родители были чадами о.Наума, и их, еще почти девочками, старец благословил на монашеский подвиг, даже не спросив их мнения. Теперь, под страхом нарушить это страшное благословение, они должны были здесь жить и молиться Богу за весь мир, прозябающий во грехе. Уйти было нельзя, это означало малодушие, трусость, предательство самого Господа Бога. В монастыре постоянно рассказывали различные страшные истории про ушедших сестер: у них рождались только мертвые дети, а сами они были наказаны ужасными несчастьями как в этой, так и в следующей жизни. Меня тоже быстро поставили в известность, что я теперь никак не могу уехать из монастыря: «старец благословил». То есть, это выглядело так, будто меня купили в бессрочное рабство этим благословением. В дополнение к этому оказалось, что через два года, по словам того же старца Наума, ожидается конец света и пришествие антихриста, и все, не покладая рук, трудились и готовились к этому событию. Матушка Мария обо всем всегда спрашивала старца, и все в монастыре делалось так, как скажет он. Несколько недель она ездила по окрестным селам в поисках механической мельницы. В связи с концом света предполагалось скорое отключение электричества, поэтому молоть зерно нужно было начинать вручную.

О.Наум не благословлял сестрам получать паспорта нового образца (там видимо были какие-то печати грядущего антихриста), и сестры жили так, без паспортов, благо в пустыне это было не сложно. Естественно, выехать куда-то, даже в больницу, они не могли. Через год что-то изменилось, и сестрам всем вдруг разрешили получить новые паспорта, но конец света все же не отменили, сестры только и говорили о грядущих испытаниях, о тюрьмах, в которые будут заточаться служители Господни, особенно монашествующие, о том, что сюда, в Сибирь ожидается поток беженцев из России, в том числе и наших родных, которые пока не догадываются о грядущих бедах. Избрание нового Патриарха Кирилла рассматривалось как начало беззаконий, его считали служителем сатаны и экуменистом, даже календарь с его портретом запрещалось вешать на стену.

Масло в огонь подливал еще и Митрополит Новосибирский и Бердский Тихон (Емельянов). Несколько раз в год он служил у нас в монастыре, а потом на трапезе беседовал с сестрами: тоже на предмет грядущих гонений православных и тяжких испытаний, возможного изменения церковного календаря, которое ни в коем случае не нужно принимать, верности Христу до смерти и других героических предметах, которые очень нравились сестрам и игумении. С одной стороны сестры проклинали свою участь и неудавшуюся жизнь, протекающую в полумертвой деревне посреди огородов, коров и кухни, без родных, друзей и хоть каких-нибудь человеческих утешений, а с другой стороны — чувствовали себя героическими личностями, сражающимися с невидимыми силами зла во благо всему человечеству. Без этого чувства «избранности» и «героичности» никто бы не смог вынести ту тяжелую и однообразную жизнь, что организовал для них старец Наум.

Честно говоря, я не знала, как ко всему этому относиться. С матушкой Марией у нас были очень хорошие отношения, я ей во всем доверяла, но эти настроения никак не умещались у меня в голове. Получалось так, что весь мир, кроме нас в этой пустыне, должен был погибнуть за свои грехи уже через два года, а нас Господь должен был помиловать по молитвам батюшки Наума. Все это очень смахивало на секту с характерной сектантской эсхатологией.

Но зато в этом монастыре, в отличие от Свято-Никольского Черноостровского, хотя бы не было насильственного откровения помыслов, поощряемых игуменией доносов друг на друга и промывающих мозги занятий. Все было как-то по-простому: просто жизнь в пустыне в ожидании конца света.

Глава 17

Послушания здесь давались на неделю, это называлась «смена», потом сестры менялись. Таким образом все сестры исполняли по очереди все послушания, кроме разве что послушаний пасечника, водителя и воспитателя детей. Когда сестра выполняла то, что от нее в этот день требовало ее послушание, у нее оставалось свободное время, можно было почитать, помолиться, поспать или просто попить с кем-нибудь чаю в трапезной, это разрешалось в любое время. Общаться и дружить сестрам не запрещалось, как-то там даже и в голову никому не могло прийти, что это нехорошо. Первое время мне очень нравилась моя новая жизнь, хоть временами и было тяжело. Я старалась много молиться, в день я прочитывала по четкам две тысячи Иисусовых молитв, клала поклоны и учила наизусть Псалтирь. Также я научилась многому другому: читать и петь по церковно-славянски, печь хлеб и пирожки в настоящей русской печке, доить коров, стричь овец, варить сыр и сгущенку, бить масло в специально оборудованной для этого стиральной машинке, готовить трапезу на 40 человек, ездить верхом, водить «буханку» (монастырский уазик), штукатурить, красить, косить и много чего еще. В пророчества о близком конце света я как-то не верила, тем более в то, что мы тут, великие праведницы и молитвенницы за весь мир, достойны чего-то лучшего, по сравнению со всеми остальными людьми, только за то, что живем в этом монастыре. Также я и еще две сестры, у которых было высшее образование, занимались с детьми. Я преподавала биологию, химию и английский язык двум взрослым девочкам, они готовились сдавать ЕГЕ. Было очень жаль, что, несмотря на высокие баллы, которые они потом набрали на экзамене, о.Наум не благословил им продолжить образование, они так и остались в монастыре послушницами. Здесь тоже был небольшой детский приют, но отдельный корпус для него еще не был достроен, и дети жили прямо с сестрами, следуя сестринскому уставу, как маленькие монахи. Девочек было всего пять, три из них были сиротами из детского дома, одна, Маша, из неблагополучной семьи, ее мама иногда посещала ее, когда была трезвой, а еще одна девочка жила в монастыре с родителями. Эти дети всегда были с сестрами: отстаивали длинные ежедневные службы, работали на послушаниях, их серьезно наказывали за детские шалости, заставляли, так же как и монахинь, смотреть в пол, слушаться, смиряться и молиться. У них и лица были какие-то совсем не детские, как у маленьких старушек.