Генри Ли - Возникновение и устройство инквизиции Страница 16

Богословие выдвинуло вопросы, на которые у евангелистов не дано ответа. В пылу споров богословы перестали считать христианами тех, кто расходился с ними в вопросах обрядности и учения или в некоторых догматических тонкостях. Люди, занимавшие высокое положение в церкви, могли давать силу закона своим мнениям; менее же сильные были объявлены отпавшими от католичества, и деление между праведниками и еретиками становилось все заметнее.

И не только богословская нетерпимость, не только гордость человеческой мысли или желание чистоты веры возбуждали эти пагубные страсти. Богатство и власть имели обаяние в глазах даже епископа и священника, и чем шире с течением времени распространялись пределы церкви, тем более ее богатства и сила оказывались в зависимости от послушания стада. Самым опасным мятежником являлся теоретик, высказывавший сомнения относительно правильности мнений лица высшего, чем он, в церковной иерархии; и если ему удавалось собрать около себя учеников, то он становился главой еретического направления. Там, где еретиков было достаточно много, чтобы образовать свою общину, они не обращали никакого внимания на то, что их отсекали от церкви. Результатом было то, что этих сектантов стали преследовать с большей жестокостью, чем самых закоренелых преступников. Уже одно то, что они отказались склониться перед признанным авторитетом, являлось тяжким преступлением, перед которым казались ничтожными все другие грехи и которое, так сказать, сводило к нулю все добродетели и все благочестие, которые могли проявить виновные. Даже сам св. Августин в той горячей восторженности, с которой донатисты, сторонники религиозного движения в римской Северной Африке в IV–V веках, переносили мученическую смерть и даже искали ее, не находил ничего такого, что могло бы смягчить его отвращение к ним. По логике святого, если бы они имели в своем сердце Христа, то их самоотречение заслуживало бы похвалы, но они действовали по внушению Сатаны, как евангельские свиньи, которых нечистый дух увлек на дно озера. Даже мученический венец, принятый во имя Христа, не может спасти схизматиков и еретиков от вечного огня, где они будут жариться вместе с Сатаной.

Однако дух ненависти и преследования так сильно противоречил учению Христа, что он не мог восторжествовать без долгой предварительной борьбы. В сущности, было вполне естественно, что церковь, сама еще гонимая, поначалу защищала принцип веротерпимости, а тот факт, что даже и тогда дух нетерпимости стремился пробиться наружу, мог бы заранее показать миру, чего ждать ему от церкви, когда она получит возможность навязывать свое учение сопротивляющимся.

Торжество нетерпимости стало неизбежным с того дня, когда христианство сделалось государственной религией. Хотя учителя церкви и думали, что их главная обязанность заключается в том, чтобы не допускать распространения учений, казавшихся гибельными для церкви, они все же не решались доводить нетерпимость до крайних ее логических выводов и добиваться единства церкви ценой крови. Но по-видимому, они уже подумывали об этом, так как император Юлиан прямо заявляет, что он никогда не видал диких зверей, который были бы столь кровожадны, как большинство христиан в отношении своих единоверцев. Император Константин под страхом смерти предписал выдать все арианские книги, утверждавшие, что Христос не единосущен Богу, но, по-видимому, никто из нарушивших это требование не был приговорен к смерти. В конце концов Константин, утомленный постоянными спорами, приказал св. Афанасию допускать всех христиан, без различия сект, до посещения храмов, но его старания были бессильны против возрастающей бури догматических споров. Сообщают, что император Валент II в 370 году предал смерти восемьдесят духовных лиц, пожаловавшихся ему на насилие ариан, которые на недолгое время взяли верх; правда, это не было казнью по суду, но префекту Модесту было дано тайное приказание заманить несчастных на корабль и сжечь его в открытом море.

Впервые применение смертной казни за принадлежность к ереси произошло в 385 году, и вызванный этим повсюду ужас показывает, что все отнеслись к казни как к отвратительному новшеству. Приписанные испанскому епископу Присциллиану гностические и манихейские умозрения вызвали то исключительное отвращение, которое церковь всегда питала к ересям этого рода; но когда он, осужденный тираном Максимом в Трире, был подвергнут пытке и предан казни с шестью своими учениками, а остальные были сосланы на острова по ту сторону Бретани, то по всей Европе раздался громкий крик негодования. Из двух епископов, преследовавших Присциллиана, один был прогнан со своей кафедры, а другой сам удалился на покой. Св. Мартин Турский, сделавший все зависевшее от него, чтобы помешать этому жестокому решению, отказался иметь общение не только с этими епископами, но и с теми, кто находился с ними в переписке.

Если церковь не решалась еще проливать кровь, то она уже не стеснялась прибегать ко всем другим средствам, чтобы доставить торжество установленной религии. В начале V века св. Иоанн Златоуст учит, что ересь должна быть подавляема, что на уста еретиков должно быть накладываемо молчание, что они должны быть поставлены в такое положение, чтобы не могли совращать других, и что, наконец, их тайные сборища нельзя допускать; но при всем том он добавляет, что к еретикам не следует применять смертную казнь. Около того же времени св. Августин умоляет префекта Африки не предавать донатистов смертной казни; ибо, говорит он, если будут преследования, то ни один священник не решится выдать донатиста, так как он предпочтет умереть сам, чем быть причиной смерти другого. Однако Августин одобрил императорские законы, согласно которым донатисты изгонялись, подвергались штрафам, лишались церквей и права делать духовные завещания.

Мало-помалу все сомнения были устранены, и люди нашли доводы, чтобы дать свободу своей ненависти и злобе. Через шестьдесят два года после казни Присциллиана и его единомышленников, вызвавшей такое содрогание, папа Лев I, когда ересь снова проявилась в 447 году, не только одобрил действия тирана Максима, но даже объявил, что если сохранять жизнь последователям подобной, достойной осуждения, ереси, то это будет нарушением Божеских и человеческих законов. Таким образом, решительный шаг был сделан.

Эволюции, поворотные пункты которой мы отмечаем, в значительной степени благоприятствовала ответственность, которая падала на церковь вследствие ее тесных связей с государством. Когда она могла добиться от монарха издания указов, осуждающих еретиков на изгнание, ссылку, каторгу и смерть, она думала, что Бог дал в ее руки силу, которой отнюдь не следует пренебрегать. Св. Исидор Севильский ясно формулировал это правило, сказав, что долг князей не только в том, чтобы быть самим верными церкви, но и в том, чтобы поддерживать веру в ее чистоте, применяя к еретикам все доступные средства. Печальные результаты этого учения, постоянно повторяемого, проходят красной нитью через всю средневековую историю церкви. Ереси уничтожались одна за другой без всякого снисхождения, включительно до костра, который был принят на Константинопольском соборе, при патриархе Михаиле Оксисте, как мера наказания для сторонников секты богомолов.

Нужно, однако, сказать, что и сами еретики, когда им представлялся к этому случай, также применяли приемы своих противников. Стоит вспомнить преследования католиков вандалами-арийцами в Африке при Гензерихе; а когда Гуннерих наследовал Гензериху и император Зенон отверг его предложения относительно взаимной веротерпимости, король вандалов перешел все, даже самые ужасные пределы. Преследовались арианами верные церкви католики и в Аквитании при Эврихе, короле визиготском (правил в 467–485 годах). Но все же нужно сказать, что вообще ариане давали достойный подражания пример веротерпимости. Обращение их в католичество также отмечено лишь немногими случаями жестокости. Французские Меровинги, по-видимому, никогда не преследовали своих подданных ариан, которых было много в Бургундии и Аквитании; обращение их происходило последовательно и, судя по всему, мирным путем.

В X веке Западная Европа находилась как бы в умственном оцепенении, что, конечно, мало благоприятствовало развитию ересей, требующему известного брожения умов. Церковь, единолично господствуя над спящей совестью, сложила заржавленное оружие преследования и разучилась владеть им. В 1018 году епископ Бурхардт составил свой сборник канонического права, и в нем нет даже упоминаний о еретических мнениях и о наказаниях за них. Преследование катаров, имевшее место в Орлеане в 1017 году, было делом не церкви, а короля Роберта Благочестивого; немного позднее были зажжены костры в Милане, но произошло это по воле толпы и против воли архиепископа. Церковь так мало была подготовлена к своим новым и ужасным обязанностям, что когда в 1045 году были выявлены в Шалоне несколько манихеев, то епископ Роже обратился к льежскому епископу Вазо с запросом, что с ними делать и нужно ли передать их в руки светской власти для наложения на них наказания; добродушный Вазо ответил на это, что не следует лишать их жизни, так как Бог, их Создатель и Хранитель, проявил к ним Свое долготерпение и милость. Биограф Вазо, каноник Ансельм, горячо осуждает казни, бывшие в Госларе в 1052 году при Генрихе III, говоря, что, если бы Вазо был там, он восстал бы против этого, подобно св. Мартину в деле Присциллиана. Еще в 1144 году в Льежской епархии радовались, что удалось вырвать большую часть уличенных и осужденных катаров из рук неистовой толпы, которая хотела их сжечь. Спасенных разместили по городским монастырям и послали к папе Луцию II запрос, как поступить с ними.