Авраам Норов - Путешествие по Святой Земле в 1835 году Страница 16

Келья, в которой я жил, была над святою Голгофою и примыкала к хорам церквей греческой и армянской. Службы разных исповеданий почти не прекращались во всю ночь и следовали одна за другой. Я засыпал при протяжном пении латинцев или под звуки тимпанов сириан и абиссинцев. Благовест греческого собора в медную доску, висящую на хорах, пробуждал меня на молитвы. Но как торжественны краткие минуты совершенного успокоения всех поклонников! Какие мысли рождаются при виде этой толпы человеков, объятых сном и простертых по всему помосту и по всем ступеням Голгофы, под сенью спасшего их Креста! «Спите прочее и почивайте!» Как трогательны среди этого общего успокоения рыдания отклонившегося из толпы уединенного инока или поклонника и поверженного перед Крестом Голгофы или у Гроба Искупителя! Но настающий слишком рано, для души молящегося, день превращает молебный Дом Отца Небесного в дом купленный! Вся галерея за греческим соборным алтарем до католической церкви делается торжищем съестных и питейных припасов, где с трубками и с кофеем в руках расхаживают при громких беседах, – и это не только стражи мусульманские, но даже и некоторые христиане!

Я имел утешение видеть здесь трех русских иеромонахов и пользоваться их беседами. Первый, старец Паисий, с давних лет переселившийся в Иерусалим, занят хозяйственною частью и угощением русских поклонников; второй, отец Антоний, ведет также уже несколько лет келейную жизнь в самом храме; третий, с которым я познакомился еще в Каире, прибыл сюда с Афонской горы как поклонник. Эти два последние инока служили для меня попеременно обедни у Гроба Господня и на Голгофе – на родном языке. К ним присоединилось несколько русских богомольцев, и они составили небольшой, но довольно стройный хор певчих, и нередко латинские монахи приходили слушать это незнакомое им пение, пленявшее их слух; оно переносило меня мыслями в далекую родину.

В среду, пред обеднею, совершается в храме елеосвящение в память того предсмертного помазания Спасителя, которое так трогательно совершила в Вифании, в доме Лазаря, Мария, сестра Марфы.

В Великий четверг, после обедни совершен был смиренный обряд Умовения ног, на площадке противу храма, в виду стекшихся со всех сторон жителей Иерусалима; толпа покрывала все террасы и даже карнизы соседних зданий. Арабы подымались туда с улицы с необыкновенною ловкостью; некоторые по веревкам, а другие по развитым чалмам, спущенным от тех, которые были наверху. Один из престарелых греческих Епископов, изображавший святое лицо Спасителя, осененный хоругвями, восседал на коврах, на верхней ступени того крыльца, которое пристроено к приделу Св. Елены. Остальное духовенство, изображавшее Апостолов, расположено было но нисходящим ступеням. Несмотря на толпу полудикого народа, обряд совершился с благоговением, и весь народ был окроплен святою водою умовения. Чтение 12-ти страстных Евангелий на утрене в Великий пяток, на Голгофе, на самом месте страданий Спасителя, – повергает в прах молящегося грешника! Я не мог никогда без трепета пройти по Голгофе; даже мраморный помост, покрывающий ее священные камни, кажется слишком свят, чтобы носить наши грешные стопы!

В Великую пятницу, после тихой вечерни греков, во время которой святая Плащаница оставалась в алтаре, по причине толпы, – начались скромные шествия сириян и коптов на Голгофу, а потом пышное шествие армян. Я не имел времени следовать за этими обрядами, тем более, что я был незнаком с языками этих народов; но я находился при службе католиков. Обряд их в этот великий день трогателен. Процессия следует от католической церкви чрез весь храм. Монахи францисканского ордена, по два в ряд, в черных рясах, с местными свечами в руках, следовали за большим распятием и, остановясь на короткое время у алтарей разделения риз и колонны поругания, – шли, теснимые толпою, к подошве Голгофы, при грустном пении Stabat mater dolorosa и покаянного псалма. Медленно и затрудняясь на каждом шагу от тесноты, достигала процессия вершины Голгофы, и несомый крест был водружен на том месте, где некогда возвышался Крест Спасителя! Тут один из братий произнес на италиянском языке простую, но трогательную проповедь о страданиях Спасителя. Каждое слово его, на кровавом поприще искупления нашего, глубоко ложилось на сердце человеческое! Присутствующие всех исповеданий поверглись на колена; невольное безмолвие водворилось на несколько времени… С окончанием проповеди кончается и духовный обряд латинской церкви – и, к сожалению, принимает вид материального зрелища. Тут совершается механический процесс снятия с креста искусственного изображения Иисуса. Руки Спасителя обвязываются прежде белою пеленою; потом один из братий выколачивает молотком и вынимает щипцами гвозди, целуя их, показывая толпе, и, положив на серебряное блюдо, отирает губкою рану; по снятии пелены рука Иисуса падает, как рука мертвого тела. По окончании этого обряда изображение Иисуса, облаченное плащаницею, переносится к католическому алтарю Голгофы и полагается на то место, где возлагали Иисуса на крест. Толпа, забывши внезапно страшное место, на котором она находится, стремится с шумом за зрелищем. Нельзя было воздержаться от негодования на некоторых из зрителей, которые осмелились войти на алтарный амвон самого места распятия Иисуса, чтоб лучше видеть происходивший обряд. Я употребил то влияние, которое мог иметь, чтоб отстранить этих безумных.

От католического алтаря Голгофы нисходит процессия к камню миропомазания; изображение Спасителя окропляется ароматами и переносится в часовню Святого Гроба.

Глава XIII

Великая суббота. – Заутреня и обедня Светлого Христова Воскресения

«Смерть! где твое жало?

Ад! где твоя победа?»

Накануне великого дня Воскресения Христова дошли до нас слухи о неприязненных действиях армян противу греков. Едва ли не горестнее мусульманского ига видеть вражду, царствующую между тремя главными церквами: греческою, латинскою и армянскою – в Иерусалиме, там, где Иисус соединил все человечество единою верою в Него, где неоднократно первою заповедью, после любви к Богу, завещал Он человекам взаимную любовь и где, наконец, ежедневно молятся о соединении всех церквей; и где ж это так давно желанное соединение могло быть совершено, если не здесь?

С давних лет, на основании султанских фирманов, дозволено арабам греческого исповедания исполнять один из их обычаев сообразно их понятиям. Пред начатием великосубботней обедни они выражают радость свою, обегая толпою три раза кругом часовни Гроба Господня, бия в ладоши и восклицая: «Нет другой веры, кроме веры православной!» Завистливые армяне склонили, как мы слышали, пашу сирийского Шерифа, стоявшего тогда лагерем у стен Иерусалима для набора рекрутов, чтобы он запретил арабам их обычное торжество. Дикое племя этого народа, стекшись в великом множестве из пустынь, явно обнаруживало свой ропот, и даже некоторые из них говорили, что они готовы быть мучениками, если найдут сопротивление. Пример беспокойств, происшедших в прошлом году в присутствии Ибрагима-паши, поселял справедливое опасение.

Перед обеднею все духовенство уже собрано было в алтаре греческого собора. Несметная толпа народа всех языков и вер закрывала все помосты, ступени и хоры. Гул толпы подобился дальнему шуму моря. Наружные врата были уже заперты; паша Шериф и муселим Иерусалимский с своими женами занимали одну из аркад ротонды Святого Гроба, и несколько отрядов регулярного египетского войска расставлены были в некоторых частях храма, особенно у Гроба Господня, для отстранения арабов; но арабы устремлялись к соборному греческому алтарю и сколько знаками, столько и словами просили у греческого митрополита защиты и изъявляли свое негодование на притеснение. Беспокойство возрастало… Достопочтенный старец митрополит Мисаил, получив приказание от сирийского паши начать службу, объявил, что, имея положительные опасения в нарушении благочиния церкви, он не может начать служения, если не допустят арабов исполнить обряд, утвержденный им фирманами султанов. Приказание паши было объявлено Митрополиту чрез драгомана армянского монастыря и замысел был слишком очевиден. Вскоре тот же посланный явился вторично в греческий алтарь с подтверждением того же приказания паши и дерзнул возвысить свой голос. Тут один из нас, исполнясь негодованием, принял речь и велел сказать сирийскому паше чрез греческого драгомана, что права, дарованные султанами и нынешним правителем Египта, нам известны, что нарушение этих прав слишком явно и что мы, будучи свидетелями того, что делается, и тех смятений, которые могут произойти, – берем на себя довести все это до сведения Мегмета-Али, и требовать суда виновнику происшествия. Эта речь произвела желаемое действие. Паша отступил от своего обещания армянам, – арабы получили дозволение исполнить свой обряд, но раздраженный паша вывел почти всех стражей, дабы в случае беспорядков обратить всю вину на греков и на нас. Радость и признательность арабов были невыразимы; сквозь решетки алтаря они посылали нам свои изъявления благодарности обычными знаками восточных народов и даже поцелуями. Шумное торжество их и возгласы – совершились; тогда растворились Царские двери греческого алтаря; толпа раздвинулась, открыв путь к Гробу Господню, – и разоблаченный митрополит в одном белом подризнике, со связкою незажженных свечей в руках, для принятия святого огня, направился к часовне Гроба Господня, предшествуемый всем духовенством в белых ризах, блестящих золотом. Митрополит удостоил дать нам место вслед за собою. Толпы диких и бунтовавших арабов пребыли мирны как агнцы, лишь некоторые вырывались иногда из рядов, чтоб поцеловать одежду митрополита или только коснуться ее, несмотря на все воспрещения и угрозы предводившего процессию янычара.