Виктор (Мамонтов) - Господь — Пастырь мой Страница 17

Передала свечу, чтобы ее затеплили перед иконой святителя Николая, находящейся в иконостасе. Стою и смотрю на икону и прошу Николая Чудотворца о помощи. Вдруг один из семинаристов говорит:"Проходите!"и открыл дверцу ограды солеи, которую закрывали, потому что некоторые одержимые пытались прорваться и вбежать в алтарь.

Конечно, я не подозревала, что это меня касается, и поэтому стояла на своем месте. Он снова говорит:"Проходите!"Тогда я с удивлением спросила:"Это мне проходить?"Он говорит:"Да, о. Серафим ждет". От волнения и удивления не могла сдвинуться с места. Повернула голову к святителю Николаю и попросила у него благословения подойти к о. Серафиму, так как мне открылось, что он совершил надо мной чудо. Я поняла, что о. Серафим ждал меня и молился обо мне, не отходя от аналоя. Подошла к нему. Он спросил:

— Ты исповедоваться пришла?

Уверенно сказала:"Да". Потом пояснила, что я католичка.

— А ты желаешь принимать православие?

Твердо ответила:"Да".

Потом, как бы сознавая свои слова, добавляю:"Вам лучше знать, как мне быть".

— А ты знакома с православием?

Сказала, что у меня есть знакомые православные, что хожу в православный храм и всегда ставлю свечи святителю Николаю.

— Переходи, — сказал о. Серафим.

Спрашиваю:"Мне надо будет креститься?.."

— Крещение одно. У тебя все сделано, что нужно.

— Когда мне принять православие?

О. Серафим отвечает:"Чем быстрее, тем лучше". И накрывает меня епитрахилью. Потом просит, чтобы после службы я шла за ним в келью.

Войдя в нее, почувствовала себя самым счастливым человеком на земле. Он попросил меня по приезде в Ригу подойти к владыке Леониду, все рассказать ему и попросить у него благословение.

Я тогда не знала, что наш митрополит тоже духовное чадо о. Серафима.

Батюшка просил меня еще раз приехать к нему на Троицу, чтобы завершить переход в православие. Я это сделала, о. Серафим стал моим духовным отцом. Он же сказал мне, что и владыка тоже будет моим духовником. После кончины батюшки так и получилось.

К отцу Серафиму, я, несмотря на большие расстояния, ездила часто. Для меня самыми радостными были те дни, когда я была в Ракитном и видела этого дивного старца. По его молитвам моя семидесятилетняя мать, Варвара, тоже приняла православие. Она со мной приезжала в Ракитное».

Уже упомянутый молодой человек из Средней Азии прожил у батюшки довольно долго, без приема, и за это время пребывания в ракитянской общине, он, живя в ее ритме, исповедуясь, регулярно участвуя в Евхаристии, трудясь, общаясь с людьми различного церковного опыта, слушая проповеди и наставления батюшки, получил ответы на все свои вопросы.

«Рядом с отцом Серафимом, — говорит архимандрит Зинон, — нужно было жить, с ним нужно было общаться, за ним нужно было наблюдать. Это был такой опыт, который очень трудно поддается описанию».

Некоторых батюшка допускал к себе только после долгого испытания, они жили в Ракитном месяцами. Люди чувствовали, что за этим ожиданием встречи стоит нечто духовно значимое для них. О. Серафим не разрешал жизненные вопросы «на ходу». Внимательно выслушивал человека, потом говорил: «Помолимся!» Бывало, проходит не один день, и никакого ответа. Это была молитва–слушание, нужно было ожидать и понять, чего Бог от нас хочет.

Необходимо было выявить искренность их обращения, важно было, чтобы человек сам научился слышать то, что Дух Святой говорит в его сердце. Старец почти ежедневно видел этого юношу из Средней Азии на службе, в живом коридоре людей от алтаря до западных дверей храма, ждущих его благословения. От его внимательного взгляда не могло ускользнуть духовное состояние молодого человека, ибо старец, давая благословение, внимательно всматривался в твое лицо и видел, что Святой Дух совершал в тебе.

Помню, после моего изгнания светскими властями из Почаевской Лавры, где я был послушником, он спросил меня: «Поживёте у нас?» Не сказал: «Поживите у нас», для него это было бы принуждением, а произнес бережное «поживёте?», не нарушая моей внутренней свободы.

Тогда я не был готов к жизни в такой свободе. Мною овладели беспокойство и страх, я хотел, чтобы батюшка как можно быстрее принял меня и разрешил мой вопрос. Уходя в монастырь, я сжег, как говорят, за собой все мосты: работа, прописка, жилье. И теперь, не имея ничего, я мог стать жертвой любой провокации властей и оказаться даже за решеткой, например как тунеядец. Отец Серафим помог мне преодолеть волнение в тихой сокровенной беседе, и с миром отправил к владыке Леониду с рекомендательным письмом, сказав утешительные слова: «Он будет Вам как отец». Я словно уходил от одного отца к другому. Но после первой встречи с владыкой Леонидом я всем своим существом почувствовал, что не ушел от батюшки, ибо старец и владыка были людьми одного духа. Пребывание с о. Серафимом перед моим будущим рукоположением в Риге было для меня малой пустыней, позволившей приобщиться к такому духовному опыту, который нужен всем нам.

Неужели с высоты кто вспомнит обо мне? Во множестве народа меня не заметят; ибо что душа моя в неизмеримом создании? (Сир 16:16–17). Подобные мысли возникали у некоторых паломников в Ракитном при виде такого стечения народа.

Но о. Серафим видел каждого человека, незамеченных у него не было. Он никого не отталкивал, всех принимал, обо всех беспокоился. Когда помощники батюшки иногда кого‑либо не допускали к нему, он говорил: «Люди устали от зла, если и я не приму их, то я здесь не нужен».

«Простите техническое сравнение, — писал мне внук о. Серафима Димитрий, — но многие люди устроены в наше время по принципу автомобиля. Фары изливают свет только по направлению движения. Есть и другие, устроенные по принципу карманного фонарика: светят туда–сюда, покуда батареи не иссякнут. Дедушка был подобен неземному светилу: для всех и для каждого от него исходило столько света, сколько мог вместить приходящий к нему».

Он знал, что встречает в своих ближних Господа:…так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне (Мф 25:40). Отец Серафим стал всем людям братом, потому что не мог любить лишь некоторых, а любил каждого человека. Он, как когда‑то Христос, выходил из храма и смешивался с многоликой толпой: верующих и неверующих, больных и здоровых, бесноватых и озлобленных, жаждущих правды и любви, пришедших к нему из нашей пустыни жизни. Всех их нужно было научить любви и святости.

Однажды после продолжительной службы о. Серафим вышел на паперть и стал внимательно всматриваться в лица окружающих его людей. Вдалеке он увидел на каталке безногого старичка, который из‑за большого стечения народа не мог приблизиться к батюшке. О. Серафим направился к нему, нагнувшись, целовал его в голову, обнимал. «Я думал, — вспоминает внук батюшки Димитрий, — это его старый друг. Спросил дедушку:"Кто это? Родственник?"Дедушка ответил:"Мы все родственники, а этот раб Божий приехал издалека разделить с нами Пасхальную радость"».

Он не жил отдельно от людей, окружавших его, но, разделяя их жизнь, стал для всех своим. Служа своей пастве, не господствовал над ней, никогда не был над народом Божьим, но всегда с ним, вернее, в нем. Он мог бы сказать: «Я живу в народе Божьем. Это мой народ».

Лишь изредка на короткое время батюшка оставлял людей и уезжал в свое подворье, в домик на станции Готня, что в десяти километрах от Ракитного, чтобы побыть наедине с Господом. В остальное время всегда был с ними: в храме на общем богослужении или в тихой келейной беседе.

О. Серафим никогда не пользовался отпуском в нашем привычном понимании, не был «старцем на колесах» (как говорил об одном пастыре владыка Хризостом).

«От чего отдыхать монаху? — шутил он. — От молитвы или от Бога?» Однако каждый год о. Серафим старался выбраться в любимую Троице–Сергиеву лавру, бывал иногда в Рижской пустыньке, где служил о. Таврион, с которым его роднил дух горения любви к Богу и к людям. Оба они долгие годы провели в тюрьмах и лагерях. О. Серафим обычно заранее сообщал о своем приезде, и все ждали его с нетерпением, готовились к этой встрече, словно к празднику.

Предельная простота быта батюшки особенно подчеркивала его самоотверженность, жизнь только для других. В его белом домике в углу церковной ограды обстановка была очень скромной: «Блажен, кто вместо всех стяжаний приобрел Христа» (свт. Григорий Богослов).

Аскетическое убранство домика было призывом к молитве, к вечности. Все здесь говорило человеку: «Ты странник на земле, твой дом не здесь».

Отец Серафим в монашеской одежде — и в храме, и дома, и в дороге. Он не понимал священников, которые стеснялись Христа и не ходили в облачении. Для него же оно было свидетельством его посвященности Христу и Церкви. Однажды он сказал за столом: «Не хвалясь, скажу, что с тех пор, как я надел монашеские одежды, никто меня никогда не видел без подрясника».