Дмитрий Мережковский - Св. Иоанн Креста Страница 17

Третья бездна: «Кто хочет видеть Бога в чувственном образе, тот никогда ничего не уразумеет в Нем», — учит Иоанн Креста. Что же значит «чувственный образ» Бога в воплощении Сына Божия?

Филипп сказал Ему: «Господи, покажи нам Отца, и довольно для нас». Иисус сказал ему: «Сколько времени Я с вами и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня, видел Отца; как же ты говоришь: „Покажи нам Отца“» (Ио., 14, 8–9).

«Я не говорю об Иисусе Христе и Его божественном человечестве, — оговаривается Иоанн Креста. — Если должно забывать все другое, видимое и плотское, что преграждает путь к соединению с Богом, тоже следует забывать Того, Кто сделался человеком ради нашего спасения» (Dem., 131). Но как соединить отрицание всех чувственных образов с утверждением единственного Образа — человека Иисуса? В религиозном опыте «самоуничтожения» у Иоанна Креста нет ответа и на этот вопрос. […]

Пятая бездна: в том же опыте «самоуничтожения» Воскресение Христа как бы вовсе отсутствует. Иоанн Креста верит, конечно, в Его Воскресение, но кажется иногда, что вера его остается только внешним, мертвым догматом, не делается живым — внутренним опытом. Воскресение не нужно ему — нужна только Голгофа, Крест бесконечный и окончательный, как символ Самоуничтожения. Человек со Христом умирает без воскресения — «уничтожается». «Смертная мука Христа будет продолжаться до конца мира» — это страшное слово Паскаля мог бы повторить и св. Иоанн Креста.

Бездна шестая: «чувственная радость» Таинства Евхаристии есть для Иоанна Креста «немощь», почти грех «начинающих», principantes, «не совершенно очищенных» от соблазна плоти (Baruzi, 565). Что же значит доступное чувствам, действительное, Присутствие Христа в Теле и Крови Таинства? Нет ответа и на этот вопрос в религиозном опыте «самоуничтожения» у Иоанна Креста. Но если бы довести до конца это учение о сверхчувственности Таинства Евхаристии, то получилось бы его отрицание большее, чем у Лютера, и не меньшее, чем у Кальвина. И здесь опять католичество согласно с протестантством в буддийском уклоне христианства.

И наконец, последняя бездна, самая головокружительная из всех: в том же религиозном опыте «самоуничтожения», кенозиса, «святость» становится грехом духа, хуже всех грехов плоти, — гордынею. «Радуюсь ныне в страданиях моих за вас и восполняю в плоти моей недостаток страданий Христовых» — это слова ап. Павла (Кол., 1, 24), ложно понятое в буддийском уклоне христианства, значит «восполняю недостаточную — страшно сказать — меру крестных мук Господних — муку Его превосхожу моей». В подвиге Самоуничтожения человек идет на Голгофу не вместе со Христом, а вместо Христа; умирает на кресте не вместе со Христом, а вместо Христа, во грехе «святости», страшнейшем из всех грехов.

«Два противоположных начала (Бог и тварь) не могут соединиться… по учению философии», — так для Иоанна Креста в религиозном опыте Самоуничтожения, кенозиса (Вruno, 205). Но по его же собственному учению: «Бог непознаваем для человеческого разума». «Бог сообщается с душою… посредством чистого духа, для которого не существует логической связи понятий». Если так, то разумом, логикой не отменяется мистика. В высшем религиозном опыте христианства — Три в Одном — Отец и Сын, — «два противоположных начала» — говоря не на языке философском, религиозно-неточном и недостаточном, но на том, на котором здесь говорит и сам Иоанн Креста, соединяются в третьем Начале — Духе. Вот почему высший религиозный опыт Иоанна Креста, в котором преодолевается буддийский уклон христианства — Самоуничтожение, — и будет Троичным. Понял и св. Иоанн Креста то, что поймет Паскаль, — что последняя цель узкого и крутого, между головокружительными безднами противоречий ведущего пути на вершину Кармеля, заключается в том, чтобы «согласовать противоположности, accorder les contraires».

Знал, вероятно, Иоанн Креста, так же как учения других великих арабских богословов, суффитское, идущее, должно быть, с дальнего, буддийского Востока, учение Ибн Араби: «Должно созерцать Бога вне всякого соединения с миром».

«Сколько тебе лет?» — спросили однажды другого суффитского учителя, Абу Иазида. «Четыре года», — ответил он, а когда люди удивились, потому что он был глубокий старик, Абу Иазид объяснил: «Семьдесят лет я был отделен миром от Бога и увидел Его только в последние четыре года, а жизнь человека не жизнь, пока на глазах его покров — мира, твари».

То же, хотя иными словами, говорит св. Иоанн Креста: «Я ничего не знаю…»

«Опьяненная вином божественной мудрости душа забывает весь мир, и все, что она знала раньше, ей кажется невежеством» (Baruzi, 375). По таким совпадениям не только с мусульманским, но и с буддийским Востоком видно опять, как глубок в христианском опыте Самоуничтожения буддийский уклон.

Кажется, стихи о «Пещере Лампад» в «Живом Пламени Любви» внушены Иоанну Креста книгой Магомета Аль-Газеля под тем же заглавием, «Пещера Лампад»:

О, лампады пламенеющие,

В чьем лучезарном сиянии

Чувства пещеры глубокие,

Некогда слепые и темные,

Даруют неистощимо

Свет и тело Жениху!

«Эти пещеры, — объясняет Иоанн Креста, — суть силы души: память, разум и воля; их глубина соразмерна тем великим благам, какие могут они вместить, чтобы наполнить их, нужна бесконечность… Но если они от всякой любви и твари не очищены, то глубины и пустоты своей не чувствуют и всякой малости в этой (земной) жизни достаточно, чтобы… обратить их и обмануть так, что они уже не помнят и не желают потерянных благ. И всего удивительнее то, что хотя могут они вмещать благо бесконечное, но и малейшего блага достаточно, чтобы лишить их всех остальных (величайших): вот почему нужно им совершенно опустеть и очиститься, чтобы видеть свою пустоту. Когда же они совершенно пусты и чисты, то голод и жажда их становятся невыносимыми. Чрева эти бездонно глубоки, так же глубоки и страдания их, потому что голод их может насытиться только Бесконечностью в Боге. Мука эта начинается, обыкновенно, в ту минуту, когда озарение и очищение души уже совершилось, а соединение (с Богом)… еще не наступило… Смертных мук страшнее эта мука пустоты и больше всего терзает душу тогда, когда луч божественного Света проникает в нее, как бы сквозь щель, но еще не сообщается ей. Такова участь тех, кто терзается такой нетерпеливой любовью к Богу, что принужден выбрать одно из двух: или соединение с Богом или умереть» (Нооrn., 203).

Здесь, у Иоанна Креста, уже переход от низшего религиозного опыта к высшему: Самоуничтожение — уже не достигнутая вещь, а только достигающий путь, не хлеб и вода, а только «голод и жажда». Здесь же предчувствуется, что утоляется этот голод и жажда, пустота этих «бездонно глубоких чрев» наполнится в высшем религиозном опыте уже не Двух — Отца и Сына, а Трех — Отца, Сына и Духа. Но здесь же начинается и та «Темная Ночь», чья «мука страшнее смертных мук».

«По мере того как душа приближается к Богу, вследствие слабости ее, усиливается чувство глубокой Ночи: так слишком яркий солнечный свет слишком слабому зрению кажется мраком… Сила божественного Света так превосходит человеческий разум, что ослепляет и затмевает его… Все (на этом пути) — опасность, все грозит ошибкой, потому что тот естественный свет, который ведет нас на всех других путях, на этом — больше всего обманывает нас и мешает нам идти к Богу. Вот почему, если мы хотим быть уверены, что идем не по ложному пути, то должны закрывать глаза и обрекать себя на мрак… который служит для души убежищем от нее самой и от всей твари» (Нооrn., 109. Abr., 145).

Чтобы достигнуть того, чего ты не знаешь,

Надо пройти через то, чего мы не знаем

(Baruzi, 314).

Этот узкий и крутой над страшными безднами, но единственно верный путь на вершину Кармеля — не первый путь — Самоутверждения, где Бог поглощается тварью, и не второй — Самоуничтожения, где Бог и тварь соединяются, — этот путь на вершину Кармеля ведет сквозь Темную Ночь «преисподнего опыта».

Только в здешнем мире живет душа человеческая, освещенная сознанием, дневная, а не освещенная, ночная, хотя и живет тоже в мире здешнем, но редко или часто, смотря по человеку, заглядывает из этого мира в тот, как человек заглядывает через окно из освещенной комнаты в темную ночь. Смысл этих двух слов «темная ночь» так обыкновенен для большинства людей с дневной «душой», что им кажется, что о нем и думать нечего. Но для Иоанна Креста с его ночной «душой» этот смысл так необычен, что он о нем только и думает. Можно сказать, что все, чем он жил, и все, что он сделал, находится под знаком «Темной Ночи», «Noche Oscura».

О, Ночь, меня ведущая,

Блаженнее Зари!

Но прежде, чем наступит эта блаженная Ночь, человеку надо пройти сквозь ту, в которой «мука хуже смертных мук», или, точнее, сквозь две Ночи — «Ночь Чувства», «Noche del Sentido», и «Ночь Духа», Noche del Espirítu.