Филип Янси - Что удивительного в благодати? Страница 18

Две книги нобелевских лауреатов обнаруживают ту же схему в современной жизни. В романе Габриэля Гарсия Маркеса «Любовь во время чумы» брак распался из–за куска мыла. На жену возлагалась обязанность содержать дом в полном порядке, обеспечивать чистые полотенца, запас туалетной бумаги и мыла в ванной. Однажды она забыла положить новый кусок мыла. Муж тут же преувеличил недосмотр: «Чуть ли не неделю я вынужден обходиться без мыла!» Жена яростно отрицала свой промах. В итоге обнаружилось, что она и впрямь забыла о мыле, но не пожелала признавать свою вину, поскольку ее гордость была уязвлена. После этого в течение семи месяцев супруги спали порознь и не разговаривали за обедом.

«Даже когда они постарели и смирились, — пишет Маркес, — они избегали говорить об этом случае, ибо едва зажившие раны начали бы вновь кровоточить, словно были нанесены лишь вчера». Неужели какой–то кусок мыла может разрушить брак? Да, может. Если ни один из супругов не скажет: «Хватит. Не надо. Я виноват. Прости меня».

Франсуа Мориак в «Клубке змей» рассказывает примерно такую же историю: старик последние десятилетия — то есть многие годы своей жизни! — спал отдельно от жены. Разрыв произошел тридцать лет тому назад, потому что муж не выразил достаточной озабоченности, когда тяжело заболела пятилетняя дочка. Ни муж, ни жена не пожелали сделать первый шаг к примирению. Каждую ночь он ждал, что она придет к нему. Но жена так и не пришла. Каждую ночь она надеялась, что муж явится к ней. А он так и не явился. Ни один из них не смог разорвать порочный круг, сложившийся многие годы назад. Ни муж, ни жена не сумели простить.

Мери Карр написала документальную повесть о дисфункциональной семье под названием «Клуб лжецов». Она рассказывает о дядюшке из Техаса, который не развелся с женой, но на всю жизнь прекратил разговаривать с ней, поссорившись из–за лишних денег, потраченных ею на сахар. В один прекрасный день он включил циркулярную пилу и распилил дом пополам. Забив досками образовавшиеся дыры, он перетащил свою часть поближе к соснам, и так муж с женой продолжали до могилы жить на одном и том же акре земли, но каждый в своей половине дома.

Прощение дает выход. Оно не решает проблему вины и справедливости, подчас эти вопросы умышленно обходит, но зато позволяет начать отношения заново, с чистого листа. Этим, говорит Солженицын, человек отличается от животных. Не способность мыслить, а способность к покаянию и прощению отличает нас от прочих тварей. Только человек может совершить столь невероятный и противоестественный поступок, выходящий за пределы неумолимых законов природы — простить.

Если мы не преодолеем законы природы, мы так и останемся заложниками людей, которых не сумели простить. Они задушат нас в своих жестоких объятиях. Этот принцип верен даже в том случае, когда одна сторона — совершенно невинна, а вторая виновата во всем, потому что именно невинный будет страдать от внутренней раны, пока не найдет путь к исцелению. А единственный путь — прощение. Оскар Ихуэлос написал сильную вещь — «Рождество мистера Ивса» — о человеке, которого душили злоба и горечь, пока ему не удалось, наконец, простить преступника–латиноамериканца, убившего его сына. Сам Ивс не сделал ничего дурного, но в течение многих лет он был эмоциональным заложником убийцы.

Иногда я предаюсь фантазиям и пытаюсь вообразить себе мир, где не осталось места прощению. Как это было бы, если бы каждый ребенок угрюмо накапливал обиды против родителей, и горечь передавалась бы в семье из поколения в поколение? Я уже рассказал об одной такой семье — о Дейзи, Маргарет и Майкле — и о поразившем их вирусе безблагодатности. Я знаком со всеми членами этой семьи и дружу с каждым из них по отдельности. В их жилах течет одна и та же кровь, но они не могут собраться вместе в одной комнате. Каждый из них заверял меня в том, что он не повинен в создавшемся положении, однако и невиновные страдают от последствий безблагодатного состояния. «Видеть тебя не хочу, пока жива!» — крикнула Маргарет сыну. Ее желание осуществилось. Теперь она каждый день страдает из–за разлуки с сыном. Я вижу, как мучительно прищуриваются ее глаза, как ходят желваки, стоит упомянуть при ней имя Майкла.

Воображение увлекает меня дальше, в мир, где прежние колонии ненавидят былую метрополию, где все народы враждуют друг с другом, где каждое племя вступает в борьбу с соперником, где при любом соприкосновении народов, рас и племен оживают все исторические обиды. Сильно ли моя фантазия отличается от современного состояния мира? Философ Ханна Арендт сказала, что единственное средство от исторической неизбежности — прощение, иначе нам не выбраться из ловушки «необратимой судьбы».

Если я не прощаю, я остаюсь в заточении, любые перемены делаются невозможными. Я передаю ключи от своей камеры в руки другого человека — моего врага — и несу последствия греха. Как–то раз я слышал поразительное заявление раввина, эмигрировавшего из Европы: «Прежде, чем ступить на берег Америки, я должен был простить Адольфа Гитлера, — сказал он. — Я не хотел тащить его в себе в новую страну».

Мы прощаем не только для того, чтобы исполнить некий высший моральный закон — прежде всего мы делаем это для самих себя. Льюис Смедес напоминает: «Прощение исцеляет в первую очередь того, кто прощает, а подчас только его и исцеляет… Искренне простив, мы отпускаем узника на волю, а потом видим, что этот узник — мы сами».

Библейский Иосиф, много лет питавший вполне естественную обиду на братьев, излил ее, наконец, в слезах и стонах. Эти стоны, как стоны роженицы — предвестие новой жизни. Иосиф, наконец, обрел свободу. Он дал одному из сыновей имя «Манассия», что означает: «Тот, кто помогает забыть».

Единственное, что труднее прощения — это непрощение.

Втopoe великое преимущество прощения заключается в том, что оно способно освободить преступника от тяжких оков вины.

Сознательно подавляемое в себе чувство вины постепенно разъедает душу. В 1993 году член Ку–Клукс–Клана по имени Генри Александр исповедался своей жене. В 1957 году он и его товарищи вытащили из кабины грузовика чернокожего водителя, отвели на высокий мостик над быстрой рекой и заставили его спрыгнуть — навстречу смерти. Александра судили за это преступление в 1976 году (понадобилось двадцать лет, чтобы изобличить его и привлечь к ответственности), однако он настаивал на своей непричастности к убийству. Двенадцать белых присяжных вынесли оправдательный приговор. Тридцать шесть лет он утверждал, что ни в чем не повинен, пока, наконец, в 1993 году не признался во всем жене. «Не знаю, что Бог думает обо мне. Я даже не знаю, как теперь молиться Ему», —- сказал он. Через несколько дней Генри Александр умер.

Его жена написала вдове чернокожего водителя письмо с просьбой о прощении. Это письмо было потом опубликовано в «Нью–Йорк Таймс». «Генри прожил всю жизнь во лжи, и меня заставил жить так же», — писала она. Все эти годы она верила, что ее муж невиновен. До последних дней своей жизни он не проявлял никаких признаков раскаяния. Однако он не посмел унести страшную тайну с собой в могилу. После тридцати шести лет упорного, агрессивного отрицания вины он все же нуждался в том освобождении, даровать которое может только прощение.

Другой член Ку–Клукс–Клана, «Великий Дракон» Ларри Трэпп из Линкольна, штат Небраска, попал на страницы центральных газет в 1992 году, когда отрекся от ненависти, порвал нацистские знамена и уничтожил свою коллекцию антисемитской литературы. В книге «Не мечом» Кэтрин Уотгерсон рассказывает о том, как Трэппа победила и изменила всепрощающая любовь семьи еврейского кантора. Трэпп посылал им памфлеты с длинноносыми жидами на обложке, в которых геноцид объявлялся еврейской выдумкой. Он звонил им по ночам и бормотал в трубку угрозы. Он наметил синагогу в качестве ближайшего объекта взрыва. Но семья кантора всегда отвечала ему заботой и сочувствием. Трэпп, с детства страдавший диабетом, был прикован к инвалидной коляске и терял зрение. Семья кантора пригласила его жить в их доме, обещала ухаживать за ним. «Они проявили такую любовь, что я не мог не ответить им взаимностью», — говорил потом Трэпп. Последние месяцы своей жизни он потратил на то, чтобы испросить прощения у различных еврейских организации и у множества людей, на которых прежде обрушивал свою ненависть.

Недавно зрители всего мира с напряжением следили за драмой прощения в мюзикле по роману «Отверженные» Виктора Гюго. Близко следуя первоисточнику, мюзикл передает историю Жана Вальжана, французского каторжника, преследуемого и в конце концов преображенного прощением.

Приговоренный к девятнадцати годам каторги за кражу хлеба, Жан Вальжан постепенно превратился в закоренелого преступника. Никто не мог одолеть его в драке, сломить его волю. Так он дождался свободы. В те времена бывшие заключенные получали при освобождении меченые документы — опасного каторжника не пускали ни в одну гостиницу. Несколько дней Жан Вальжан бродил по дорогам, ища убежища от непогоды, пока его не пожалел добрый епископ.