Томас Мертон - Одинокие думы Страница 2

С тех пор как появились эти заметки, в жизни их автора, разумеется, многое переменилось, и некогда высказанное им дало со временем самые неожиданные всходы.

В век тирании, когда человек обесценен и унижен, должны быть услышаны все, кто здраво судит о его внутренней свободе и праве быть наедине с самим собой. Бездуховная цивилизация губит человека, оглушая его своим грохотом, и нельзя допустить, чтобы она заглушила голоса ее неутомимых разоблачителей: христианских святых, восточных мудрецов, подобных Лао-цзы и мастерам Дзен; мыслителей, подобных Торо, Мартину Буберу и Максу Пикару. Легко говорить, что человек - «общественное животное». Это очевидно. И все же никто не вправе превращать его в винтик безликого механизма - светского или религиозного.

Общество, в сущности, жизнеспособно лишь до тех пор, пока не посягает на одиночество своих членов. Оно и зовется «обществом» только потому, что сложено не из масс или безликих единиц, а из личностей. Личность же немыслима без свободы и ответственности, а они, в свою очередь - без внутреннего одиночества, целостности, чувства собственной реальности, способности отдать себя обществу или отказать ему в этом даре.

Растворяясь в безликой, движимой слепыми инстинктами толпе, человек теряет свою человечность, целостность; он не может ни любить, ни владеть собой. Если люди не знают внутреннего одиночества, то их соединяет уже не любовь, а наглая и жестокая власть. Эта власть отнимает принадлежащую им по праву свободу, и всё общество разлагается, пораженное ненавистью и раболепием.

Ненависть, этот тяжкий духовный недуг, изнутри разъедает наш падкий до наживы мир. Никакой технический прогресс от нее не излечит. Поэтому истинное исцеление всегда было и будет духовным. Но как сказать о Боге и любви тем, кто не слышит? Евангельской вести внимают сердцем, а сердце, не возделанное безмолвием и одиночеством, остается глухим.

Иными словами, вера немыслима без свободы, без умения владеть собой и без свободного принятия благодати. Человек не поверит, пока его ум и сердце работают, как автомат, пока сам он растворен в толпе таких же, как он, бездушных и безликих существ, лишенных права быть собой.

Словом, сказанное в этой книге касается не только монахов, но и каждого из нас, нашего общего будущего и, конечно же, будущего нашей веры.

Часть 1

Грани духовной жизни

I

Духовную жизнь, как и всё живое, хранит и питает то истинно сущее, что есть вокруг и выше нас. Пребывание в мире иллюзий поистине губит ее. Тот, кто питается призрачным бытием, обречен на голодную смерть; и нет горше участи, чем принять эту напрасную гибель за плодоносную, жертвенную «смерть», ведущую в жизнь.

Смерть, ведущая в жизнь, - это не бегство от истинного бытия, а всецелая преданность ему, самопожертвование. Ее начало - в отречении от мнимого бытия, которое мы сами творим, глядя на мир сквозь призму эгоистических желаний. Но прежде, чем мы поймем, что мир, особенно материальный, полон иллюзий, мы должны ясно увидеть, что он реален. Материальное «призрачно» только в сравнении с высшей реальностью духовного. Отречение от тварного начинается с того, что мы пытаемся разглядеть, каково оно само по себе, и отходим в сторону. Только отстранившись от тварного, обретя перспективу, мы дойдем до реального, действительного, истинного в нем. Нельзя разглядеть то, что сжимаешь в объятиях. Отпустив тварное на свободу, мы по-настоящему его оценим и ощутим в нем Божие присутствие. Так мы ступим на пролегающий во мраке путь созерцания. В конце этого пути мы обретем тварное таким, каково оно в Боге*.

Отцы-пустынники думали, что пустыня потому так дорога Богу, что ее совершенно не ценят люди. Она пуста, и ее нельзя опустошить еще больше. Она ничем не привлекает и не сулит наживы. Избранный народ скитался по ней сорок лет, водимый Богом. Если бы евреи шли прямо, то попали бы в землю обетованную всего через несколько месяцев. Но Бог задумал иное. Он хотел, чтобы люди полюбили Его в пустыне, а потом вспоминали свои скитания, как прекрасное время, прожитое с Ним наедине.

Пустыня - как и горы, и море - сотворена для того, чтобы оставаться собой, а не для того, чтобы ее преображали. Поэтому и обитают в ней те, кто хочет быть самим собой, или, попросту говоря, одинокие, нищие, полагающиеся только на Бога; те, кто не возводит великих замыслов между собой и Творцом.

Так, по крайней мере, должно быть. Но есть и другая сторона. Во-первых, пустыня - это страна безумия, а во-вторых - прибежище дьявола, изгнанного в «пески Верхнего Египта» скитаться по «безводным местам»*. Жажда сводит с ума; да и сам дьявол обезумел от жажды. Заточив себя в собственном величии, он потерял его и теперь жаждет вернуть потерянное.

Уходя в пустыню, чтобы оставаться самим собой, надо быть настороже. Там нередко становятся слугами того, кто обитает в бесплодном раю пустоты и ненависти, и сходят с ума.

Взглянем на сегодняшнюю пустыню. Чем она стала? Колыбелью для нового и страшного творения; полигоном для силы, с помощью которой человек хочет «рас-творить» то, что Бог благословил. Пустыня добилась своего: Бог человеку больше не нужен. В век, когда техника творит чудеса, люди полагаются только на себя. Забыв о Творце, они возводят в пустыне невиданные доселе защищенные поселения, где ставят свои опыты и предаются пороку. Но эти вырастающие в мгновение ока помпезные города не похожи на Град Божий, сходящий с небес, дабы просветить землю явлением мира. Не похожи они и на Вавилонскую башню, воздвигнутую некогда в пустыне Сеннаар, высотою до небес, чтобы сделать себе имя (ср. Быт 11, 4). Они - перекосившая лик земли мерзкая ухмылка дьявола. В них всё секретно и брат шпионит за братом; сквозь них - как кровь по венам - текут деньги; их утроба чревата новейшим и гибельным оружием.

Можно ли, глядя на эти города, не стремиться очистить свое сердце? Люди со своими деньгами и машинами бегут в пустыню, оседают в ней, польстившись на власть и богатство. Они не противостоят дьяволу, как Христос, а верят его посулам, поклоняясь бесовской мудрости. Теперь повсюду пустыня. Повсюду и одиночество, где нужно бы плакать о своих грехах, вести брань с врагом, очищать сердце, исполняясь Божией благодати.

Пустыня - также прибежище отчаяния, а оно тоже повсюду. Но не станем думать, что внутреннее одиночество - то же, что поражение. Молчаливо признавая себя побежденными, мы ни от чего себя не спасем, ведь отчаяние - бездонная пропасть. Если мы сдадимся на его милость и постараемся об этом забыть, оно поглотит нас.

Итак, наша пустыня - глядеть отчаянию в лицо, но не уступать; попирать его крестным упованием; неустанно вести с ним брань. Без страха вступая в бой, мы увидим рядом с собой Христа; сложив оружие, мы так Христа и не найдем.

II

Природные свойства не предопределяют людей ни к святости, ни к пороку. Независимо от характера, одни идут к спасению, другие - на погибель. Научимся же смотреть на свою натуру, как на дар Божий, на талант, который умножают до тех пор, пока не вернется Царь*. Трудный у нас характер или легкий - не так уж важно. Правильно распорядившись тем, что имеем, всё подчинив добрым устремлениям, мы во многом превзойдем тех, кто служит своим задаткам, а не заставляет их служить себе.

Святой Фома Аквинский писал, что человек добр, если его радует добро, и зол, если его радует зло; человек добродетелен, если счастлив, когда живет праведно, и порочен, если услаждается грехом (Summa Theologiae, I-II, q. 34, a. 4). То, что мы любим, говорит о том, каковы мы.

Человек познается по своей кончине. Но и то, с чего он начал, говорит о многом. Если хотите знать, каков человек сейчас, посмотрите, сколько он прошел от начала и близок ли к цели. Нельзя ведь считать закоренелым грешником того, кто не любит самого греха и грешит по немощи.

Человек праведный от Бога исходит и к Нему возвращается. Бог дарует ему бытие и наделяет талантами. Взрослея, человек начинает выбирать. Конечно, на него влияют и врожденные склонности, и опыт первых лет жизни, и окружающие его люди, и события в мире, и среда. Но несмотря ни на что, он свободен.

Но свобода - это не нравственная пустота и не презрение к закону. Ни обстоятельства, ни склонности или даже страсти не отменяют ее, а лишь ставят пределы свободным проявлениям воли, придают нашей свободе конкретные очертания.

Конечно, вспыльчивый разгневается скорее, чем человек спокойного нрава. Но пока он в своем уме, он может обуздать свой порыв. Вспыльчивость - лишь черта характера; ее направляют к добру или злу, следуя расположению воли. Если человек хочет зла, то и нрав его станет орудием тьмы на погибель ближним и его душе. Если же он хочет добра, то нрав его поможет противостоять злу в себе и быть опорой тем, кто преткнулся. Мы сами решаем, чего нам хотеть - добра или зла.