Алексей Добровольский - Призрак Кудеяра Страница 2

О Разине складывается множество легенд, подчас баснословных. Народное воображение наделило его колдовской неуязвимостью и способностью к волшебству. Так, в преданиях нередко повествуется о том, что Разин «отводит глаза» врагам, обладает тайной силой, оберегающей его и его сподвижников от вражеского оружия: «не берут разбойников ни железо, ни пули, потому что они все заговорёны» («Про Степана Разина»). Сообщается, что Разин чудесным образом «устраивает змея» и направляет его против мастера, устанавливающего крест на церкви («Разин и мастер»). Разину удаётся свободно «перелетать с Дона на Волгу, а с Волги на Дон», а когда его посадили в тюрьму, он «дотронулся до кандалов разрывом-травою — кандалы спали», потом он угольком нарисовал на стене лодку и весла, и воду сел в эту лодку и очутился на Волге («О Степане Разине»).

В одной из песен поётся, что посаженный воеводой в тюрьму, он быстро оказывается на воле: «Вдруг подула тут погода — Стенька выплыл из тюрьмы». «Его нельзя было донять ничем; он такое слово знал, что ядра и пули от него отскакивали».

Его вообще не берёт никакая сила. В основе таких представлений лежит народная молва об атамане-чародее, владеющим ведовским могуществом. Молва эта дала ему в руки волшебную саблю, в которой таилась сила сотни бойцов, обвила стан волшебным поясом- оберегом, делающим неуязвимым, — так что одолеть атамана враги сумели лишь с помощью коварства и вероломства.

Люди были уверены или догадывались, что, живя в лесу, т. е. в изначальном Языческом Светилище, братья-разбойники неким таинственным образом связаны с древними и могущественными Силами, Дивами-Оборотнями, им покровительствующими. Да и сами эти Силы нередко обретают черты народных заступников; таковы, например, в Уральских сказах поэтические образы властителей недр Земных: Горного Батюшки, Огневицы, Хозяйки Медной горы, Девки- Азовки.

Известный этнограф, собиратель народных традиций и поверий С.В. Максимов в книге «Нечистая, неведомая и крестная сила» писал: «Разину, этому поволжскому богатырю-чародею, сам Илья Муромец годился только в есаулы».

А М. Забылин пишет в изданной в 1880 г. книге «Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия»: «Памятен Стенька народу. История рассказывает о нём одно, совсем другое говорят народные предания. В них он и богатырь, и чародей. У Стеньки, кроме людской силы, другая сила была. Царского войска он не боялся. Не боялся ни пули, ни железа, в огне не горел, в воде не тонул. Глаза умел отводить. Его в острог посадят, да за запоры; а он возьмёт уголь, напишет на стене лодку, спросит воды испить, плеснёт этой водой, река станет. Сядет в лодку, кликнет товарищей, и уж на Волге Стенька. Ничем его убить нельзя было; от всего был заговорён. И не боялся страху. Стеньке всё нипочём было. Безбожник был Стенька; грабил он и обители „святые“ — монастыри. Много погубил христианских душ; дворян больно не любил, а в Астрахани архиерея с колокольни сбросил. Прокляли за это Стеньку на всех соборах, а после свои же начальству выдали, да он опять сбежал и смерти ему по сию пору нет, где пропадает — не ведомо. Старые люди видали, говорят, его».

Все эти предания и песни о Разине надо осмысливать как повествования о непрекращающейся борьбе Русского Народа со своими мучителями.

Бунты, вихри, мятежи, сполохи народного гнева вспыхивали и угасали, но не меркла в русской душе память о древней Языческой вольности, товариществе, братстве. И сейчас, когда под видом «реформ» идёт целенаправленное умерщвление Русичей и церковь благословляет палачей, снова восстают из былинного бессмертия своего Могучие Мужи и вдыхают силу в молодых бойцов.

В огромном сердечном сочувствии Разину как нельзя лучше отразились социальные и нравственные идеалы Русского Народа. Вообще, наиболее почитаемыми образами исторических преданий были, помимо Степана Разина, народные заступники-бунтари, бросившие вызов общественной несправедливости: Иван Болотников, Василий Ус, Кондрат Булавин, Алёна Темниковская[3], Емельян Пугачёв[4], а также благородные лесные разбойники — Иван Кольцо, атаман Ры- жанко, Кузьма Рощин и другие.

Широчайшая распространённость песен о Разине убедительно свидетельствует о горячей и повсеместной народной поддержке восставших, именуемых властями не иначе, как ворами[5] и разбониками.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Под звёздным небом терем мой.И первый друг мне — мрак ночной,И мой второй товарищ ратный —Неумолимый нож булатный;Товарищ третий — верный конь,Со мною в воду и в огонь;Мои гонцы неподкупные —Летуньи — стрелы каленые.

Ко времени начала кровавой иудохристианизации Руси полукровкой Владимиром-Отступником относится известное летописное сообщение 996 года о небывалом умножении так называемых разбоев. Слово «разбой» тогда обозначало не только и не столько нападение из засады на купеческий обоз, сколько любое выступление отчаявшихся народных масс против засилья продажных князей и церковников. Не желавшие креститься люди тысячами скрывались в лесных чащобах и давали убежище всем беглецам-язычникам, подвергавшимся преследованиям со стороны иудохристианских властей:

Зашумел суровый древлянский бор,Загигикал недобрым голосом,Заблистал булатный косой топорУ лихих лесников за поясом!Подались вразбоище мужики,Зверобои, стрелки опасные,К ним волхвы приладились, старики,Да ярыжки, да лежни праздные…Аж до Киева докатился страх,Стал тресьмя-трясти княжьих стольников:Дескать, меньше нонь соловьёв в лесах,Чем охальных шишей-разбойников…Не желают, подлые, забыватьСвои капища, свои игрища,Не хотят анафеме предаватьСвои требища, свои тризнища!

Разбой, или вооружённое нападение на поместья и монастыри, на представителей господствующего класса и их челядь, на богатеев, на епископов-миссионеров, их ограбление и часто убийство представляло собой не обычное уголовное деяние, а проявление острого социального и религиозное протеста со стороны закабаляемого народа[6]. Так начиналось Русское Освободительное Движение — тысячелетняя народная война против инородной правящей верхушки[7].

По свидетельству летописцев, Владимир вначале не хотел казнить разбойников. Но против этого выступили епископы, настоявшие на применении самой жестокой государственной расправы над «нечестивыми агарянами» и «приспешниками сатаны». Такие требования как раз и указывают на то, что воинствующие христоносцы и их холуи подвергались разбойным нападениям.

Пленение Могуты — знаменитого воителя со зловредной заразой, Никоновская летопись относит к 1008 году: «Того же лета изымаша хитростию некоего славного разбойника, нарицаемого Могута». После ужаснейших пыток Могута и несколько тысяч повстанцев были казнены в Киеве лютой смертью:

Целый день в придорожный ровВыволакивали покойников:Удалых охотников да волхвов,Да иных бунтарей-разбойников…

Вольные разбойники объединялись в лесные братства и становились народными мстителями. Их имена окружались почётом и любовью, а подвиги воспевались:

А тут Соловью емуй славу поют,А и славу поют ему век по веку![8]

Именно с тех пор, со времён клятвопреступника и братоубийцы Владимира, русское народное правосознание поэтизировало и даже идеализировало разбойников, видя в них ревнителей родоплеменных и вечевых уставов, своих заступников и избавителей от светского и церковного произвола, бесчинства и глумления.

Народ считал и считает грабёж богачей, жирующих на людских бедах, не преступлением, не постыдным делом, а напротив, делом справедливым и даже праведным[9]. Баре столетиями копили себе богатство подневольным крестьянским горбом, и отобрать у них это присвоенное, бессовестно нажитое имущество — это всего лишь возместить похищенное. Да и вообще: иметь по горло и не делиться с обездоленным — это хуже, чем красть.

Не было в «ворах» и «разбойниках» корысти: не гнались они за наживой, не обольщались золотой казной, отнятой у захватчиков. «Грабёж» богачей по сути представлял собой делёж, справедливое распределение добытого: ведь немалая часть богатств этих раздавалась неимущим труженикам, вдовам и сиротам.