Христос Яннарас - Вариации на тему "Песни Песней" (эссе о любви) Страница 2

Нет более мучительной скорби и горечи, чем у людей, которые верили, что были взаимно и всецело влюбленными. Их противоборство всегда проходит вне логики, однако в необузданном вымеривании оружием всегда является логика. Каждый держится своей квадратной логики, непоколебимой и недвижимой в своей уверенности.

К таким терзаниям закономерно приводится всякая любовь. Это не есть простое разочарование — логический конец очарованности, которая произвела в нас ложное чувство полноты связи. Это есть бессознательная горечь недостижимости жизни, потеря веры в осуществимость взаимного и целостного самоприношения, которое составляет жизнь. Мы любим подобно черепахам, неосознанно забронированные в прочный панцирь смертности, то есть своего «Я». Каждый сам по себе переживает чудо любви — Другой является лишь предлогом. До тех пор, пока наши несовпадающие желания не разобьются о несокрушимый панцирь.

4. NOTES DE PASSAGE

На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его, и не нашла.

МЫ ЗНАЕМ, ЧЕГО ХОТИМ от любви, но, похоже, что не знаем, что можем. Хотим: всегда неослабного очарования Другим, чтобы неизменные подарки от него всегда вызывали в нас желание любить. Хотим: чтобы он неограниченно любил нас, без ослабления, чтобы любил нас такими, какими мы есть. Чтобы любил также наши ошибки, наши неловкости и недостатки. Чтобы любил, а не просто терпел, даже броню нашего «Я».

Наша прямая логика, ее односторонность подрывает саму себя. Любовь Другого — это единственный способ, чтобы разрушилась броня моего «Я». Стены самозащиты падают сами, когда Другой принимает меня без противопоставления своей собственной брони. Когда я не натыкаюсь ни на его права, ни на его логику, ни на его ум, ни на его добродетели, ни на его нужды.

Требование любви несовместимо с вымериванием, с частичностью и отрывочностью. Оно направлено к жизни, то есть к полноте связи. Чтобы другой давал нам прежде, чем мы попросим — чтобы ни разу не поставил нас на место просящего, чтобы никогда не посрамил нас в нашей нужде или жажде жизни. Чтобы ему всегда быть безудержным, чтобы всегда делать первый шаг, чтобы никогда не быть уставшим, печальным, безразличным. Мы хотим всего этого, но этого хочет для себя каждый из нас. И требует этого во имя любви, пытается посадить другого на скамью подсудимых, атаковать его, обратить в бегство. Говоришь, что любишь меня? Где же тогда твоя любовь?

Наша человеческая природа играет с путем жизни в корыстолюбие. Поэтому обманчивостью любви мы и изучаем путь жизни. Не существует любви, которая не прошла бы фазу жертвенного самоотречения и всецелого самоприношения. Фазы жизни, когда применяется оружие естества, чтобы овладеть Другим, присвоить, заполучить его себе. С помощью этого оружия естество окапывает свои права, создает плацдарм для нападения, когда другой начнет открываться в своей собственной автономии, в требованиях своего собственного естества.

Любовь бывает или взаимно жертвенной, или раздором и разрывом — компромисса между ними быть не может. Терпение друг друга по привычке не служит сохранению любви, не служит этому также мазохизм терпеливого выжидания. Компромисс есть отсутствие надежды — и не больше. Разрыв же, наоборот, питает надежду на следующее чудо, которое продолжится. Следующий Другой примет меня без обладания, полюбит меня без меры. Поэтому мне нужен разрыв, насильственный и неотступный. Чтобы мне восстановиться целостным в девственности выжидания. И когда появится следующий Другой, вновь начнется игра, которая приведет нас в ту же ловушку нашей неумолимой природы.

Часто бывает так, что не успеют разрешиться одни «узы», как начинается экспериментирование с другими. Искренне — не ради поверхностной игры сиюминутного удовлетворения. Делаю ставку на жизнь, поэтому не могу отказаться от связи. Хотя у меня и остается привкус недостижимости, но все равно предпринимаю следующую попытку — имея открытую и кровоточащую рану от предыдущего разрыва. Мне нужен этот разрыв, поэтому я и храню его с неослабной агрессивностью. Другой во что бы то ни стало должен быть виновным, что я начинаю новую попытку, он должен быть ответственным — ни в чем другом моя попытка не находит себе оправдания. Агрессивность, хранение разрыва дает мне дополнительно уверенность в том, что нужно быть готовым к опыту следующих «уз».

Новая любовь, и новая обманчивая радость. Все, как и прежде, преображается, будни опять похожи на праздник. Похожи, потому что где-то в закоулках уже прячется опыт недостижимости. Все опять становится праздником, но этот праздник уже не является полным, он приобретает напряженность выжидания. Насколько новый Другой выдержит быть «моим спутником и богом», сколько сможет продержаться праздник на натянутой нитке. И когда напряженность опять приводит к разрыву, когда и в этот раз любовь становится тяжбой между твоими и моими правами, когда ты опять становишься виной моей скорби, тогда еще один уход в новую любовную связь опять дает надежду, что теперь все может стать прочным и неизменным. Сизифов труд в желании жизни.

Сизифов труд, мучение от бесконечного чередования всегда новых завязываний любовных связей. Мы, люди, останавливаем свою жизнь на ложном чувстве, упрямо закрываем глаза перед реальностью. Не отваживаемся увидеть в любви ошибки эгоцентризма, обманчивого чувства.

Могут ли существовать два таких человека, которые сохранили бы дар любви, ежедневно смиренно стараясь уклоняться от неумолимого пути естества? Возможно ли, чтобы существовали два таких влюбленных человека, которые, живя опьянением праздника, каждую секунду берегли бы себя от хитрости естества? Существуют ли случаи, чтобы чудо изумления от любви продолжалось, с ежедневным самопринуждением к самоотречению и самоприношению?

5. INTERVALLUM

Крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность.

ДАННОСТЬ ЛЮБВИ И СМЕРТИ. Обоюдоострый вызов действительного. Дилемма — поскольку смерть не является единственным неизбежным концом. Она есть также отречение от жизни, не обязательно связанное с биологическим выживанием. Если во вкусе любви мы ощущаем жизнь, то каждое несовместимое с любовью капсулирование в «Я» есть выбор смерти.

Противоположность любви и смерти не ограничивается понятиями. Не удостоверяется правилами познтивирующего рассудка. Она вызревает по мере того, как жизнь все дальше уходит от общения. Мы читаем жизнь по складам в каждодневной полноте любовной связи. И в каждой любовной неудаче лицом к лицу встречаемся со смертью.

Единственная устремленность бытия — желанная связь. Тогда мы говорим об «истинной» любви. Она является желанием жизни — не дополнением или поддержанием биологического существования. Не придатком к телесным удовольствиям или душевному удовлетворению в данной будничности. Но она есть изменение способа бытия, когда каждая складка бытия становится одной целой связью. Тогда мы говорим об «истинной любви».

Но, однако, и те, кто удостоился «истинной» любви, в конце концов, умирают, как и те, кто никогда не любил. Любовь увековечивает нашу природу — не наше личностное бытие. Она является главным опьянением в жизни и плодоносит увековечиванием только природы, только изменением эфемерных, тленных индивидуумов. Личности влюбленных вкушают от жизни, оставаясь в рамках времени, подлежа тлению, подчиняясь смерти.

Природа играет с нами мечеными картами. Однако наше бытие по-прежнему желает оставаться в первородной бесхитростности. Оно упорно продолжает облекать в любовь желание жизни, жизни непрекращающейся, неограниченной. Желание, чтобы наша личностная уникальность пребывала нерушимой, свободной от всякого вымеривания или ограничивания. И каждый истинный любовный опыт удостоверяет путь нерушимого бытия. Любовь удостоверяет бессмертие — неужели после этого она есть всего лишь обманчивое чувство?

Наше тело — биологическая энергия динамической связи, природная уникальность в действенном общении. И наша личностная инаковость — динамическая энергия уникальности слов, отношения, участия, взаимности. Что является более действительным: биологическое или логосно действуемое? И где границы их различения? Чем отличается инаковость ДНК от уникальности поэтического слова или музыкального выражения? Где можно локализировать субъект бытия, сокровенное самосознание или «душу»: в преходящей биологической или неограниченной логосной энергии связи?

В любви физическая и логосная энергия связи всегда сходятся вместе и восполняются друг другом. Поэтому любовь удостоверяет инаковость, открывает субъект. Она есть главное напряжение бытия, нить Ариадны, выводящая из лабиринта смертности. Когда в любви проявляется и удостоверяется наше самосознание или «душа», тогда оно существует только как связь. Если когда-нибудь падет последнее сопротивление полноте связи — телесное и душевное сопротивление индивидуалистической автономии — будет ли это началом всецелой любви? Может ли биологическая смерть быть путем вхождения в непосредственную связь с жизнью?