Александр Громов - Паракало, или Восемь дней на Афоне Страница 2

Ну ладно, вздохнул я, раз уж по-другому не получается… и стал рассказывать врачам, какие у меня замечательные жена и сын.

В общем, я так понимаю: священники и семья меня вымолили.

Потом я ещё три месяца мыкался по больницам. Жена в это время вела исключительно подвижническую жизнь, что периодически нашим русским женщинам делать приходится. Дай Бог им за все их труды утешение.

Одно таскание каждое утро кашки, а вечером бульончика чего стоит. А надо было ещё отводить сына в садик, ехать на работу, там, собственно, работать и потом ещё в садик за сыном. Я, было, как стал более-менее ходячий, изъявил желание посещать больничную столовую, на что заведующий хирургическим отделением замахал руками: «Ты что! Эту пищу и здоровым-то есть нельзя!» Вообще, надо признать, врачи ко мне относились бережно и с любовью — всё-таки статистику я им подправил.

После больницы больше всего хотелось отблагодарить жену, только я не знал, как. Просто сказать: «Я тебя люблю», — в голову не приходило. Хотелось чего-то эффектного. А тут выяснилось, что у нас завелись деньжата. Получалось, что на лекарства уходило меньше, чем на футбол и пиво.

И мы семьёй поехали в Италию. На всякие хождения по магазинам жене была выделена аж тысяча евро, но она опять удивила (как всё-таки мало мы знаем любимых), заявив: «На нашем рынке я куплю и дешевле, и лучше». Я старался ни в чём семейству не отказывать, но запросы оказались скромны и дальше мороженого и гондольеров не зашкаливали, так что большую часть я привёз домой.

«Как раз и на Афон хватит», — само собой подумалось мне.

— Вот и хорошо, — согласилась жена.

С этого времени я уже точно знал, что попаду на Афон. И, что удивительно, я не предпринимал никаких особых усилий, всё шло своим чередом и устраивалось само собой. Мне только не надо было мешать плавному течению обстоятельств.

Для начала я переговорил с теми, кто собирался ехать на Афон год назад. Трое всё-таки съездили в Грецию, но на сам Афон не попали, их прокатили вокруг полуострова, зато побывали в Бари и приложились к мощам святителя Николая. И слава Богу.

Общее впечатление выразил один из путешественников:

— Больше никуда не поеду. Уж лучше к отцу-настоятелю в деревню. Башка наутро болит так же, но денег затрачиваешь гораздо меньше.

С самим отцом-настоятелем состоялся примерно следующий душевный разговор.

Был август, братия монастыря качала недалече в хибарке мёд, а мы, сидя на терраске в тени «энтевешной» тарелки, любовались недавно поднятыми на новом храме куполами, лениво отгоняли мух от тарелки с нарезанным арбузом и предавались излюбленному русскому занятию — мечтали.

Отец-настоятель сподобился-таки побывать на Афоне в составе официальной делегации с Владыкой и пытался делиться впечатлениями. Почему «пытался»? Потому что, о чём бы я его ни спросил, он умиротворённо зажмуривал глаза и становился похож на Саваофа, каким его изображают в детских книжках, в седьмой день творения, затем, будто это он создал и хибарку с качающей мёд братией, и арбуз, и этот августовский день, благостно отвечал:

— Хорошо.

— Так поедем…

Отец-настоятель покосился на хибарку. Там кипела работа.

— Денег надо.

Мёд батюшка раздаёт бесплатно. Сначала — Владыке, потом — духовнику, потом — монастырям, потом — честным отцам, потом — своим отцам, потом — клиру, потом — прихожанам. Зная, сколько народа утешает батюшка, Господь посылает мёд в неимоверных количествах.

— Найдём, — настаивал я (у самого-то уже были).

— У Владыки отпрашиваться надо… А я храм ещё не достроил, — и он снова залюбовался сияющими новенькими куполами.

— Ладно, нет — так нет. Мы решим с датой, а там, кто хочет, пусть присоединяется.

Мы помолчали. Солнце спустилось к лесу и купола огненно вспыхнули.

— Благодать-то какая… — чувственно произнёс отец-настоятель и добавил любимое: — Хорошо.

Потом пригнулся ко мне и шёпотом, хотя вокруг нас, кроме мух, живых тварей не было, спросил:

— А Алексей Иванович курить-то не бросил?

Я успокоил батюшку.

Тот задал следующий провокационный вопрос. Я снова не разочаровал.

— Не отказывается.

— Да… — протянул батюшка, полной грудью вдыхая вечернюю свежесть, замешанную на медовом духе. — Хорошо бы вот так пройтись с Алексеем Ивановичем по Афону…

И в этот момент я понял, что нам с Алексеем Ивановичем придётся ехать вдвоём. Отец-настоятель в ночь поехал на пасеку за новой порцией мёда, я лежал в пустом доме, утопая в пуховой перине, словно в облаке, и думал: может, оно и к лучшему? И я поехал к Алексею Ивановичу — в нём я не сомневался.

Три дня, пока я гостил у него, он говорил об Афоне, как будто поездка — уже дело решённое и надо обсуждать не то, как мы туда попадём, а что брать с собой. И оттуда — тоже. Узнав, что супруга моя беременна, он аж подскочил:

— Тебе точно надо быть на Афоне. Хотя бы потому, что ты должен привезти Пояс Богородицы для жены. И ты попадёшь, потому что тебе надо. А я пойду с тобой прицепом.

Я проникся ответственностью: теперь и прицеп тянуть надо, а когда понимаешь, что судьба других зависит от тебя — это великая сила.

Возвращаясь от Алексея Ивановича, я заехал в Москву.

Подворье Пантелеимонова монастыря[4] оказалось практически в самом центре столицы и поразило тишиной. Это было настолько неожиданно — пронестись с огромной толпой по подземелью, быть вынесенным на свет Божий и протащенным сквозь недовольно порыкивающие авто, протиснуться мимо торговых рядов и вдруг оказаться в покое. Нет, каким-то фоном присутствие цивилизации доносилось, но слабо и бессильно, как комариный зуд за стенами надёжной палатки.

Дежурный при вратах указал мне на доску объявлений, где сообщалось, что для того, чтобы попасть на Афон, надо по факсу отослать в Пантелеймонов монастырь заявление, копию благословения настоятеля прихода и ждать вызова. Срок пребывания в Пантелеимоновом монастыре — шесть дней, в свободное от церковных служб время надо будет выполнять монастырские послушания, то есть работать.

Работать, честно говоря, не хотелось.

Нет, поработать на монастырь, а стало быть, Богу — благо. Бывая в монастырях, давно убедился, что труд этот, даже если и физически тяжёл, радостен, и его всегда ровно столько, что остаётся время и помолиться, и к святыням приложиться, и окрестности обозреть.

Но… хотелось-то походить по Афону, а не быть привязанным к одному месту.

Но если другого пути нет…

Добросовестно всё переписав, я пошёл в храм. Заканчивалась литургия и начинался молебен Серафиму Саровскому.

Службу вёл бодренький старичок с мягким, негромким, но твёрдым голосом. Очень он сразу понравился — и ведь не объяснишь, чем. В нём чувствовалась строгость и вместе с тем доброта и любовь.

А может ли быть любовь без строгости?

В общем, батюшка располагал. И когда после службы все подходили под благословение, целовали крест и руку дающую его, я на удивление легко нарушил благочинный порядок и, остановившись, попросил:

— Батюшка, благословите на Афон поехать.

— Куда ты собрался? — и в строгом голосе снова слышались доброта и любовь.

— На Афон.

— Как звать-то тебя?

— Александр.

Ну-ка, отойди в сторонку, постой здесь…

Я отошёл к правому клиросу, и отпуст[5] продолжился своим чередом.

— Жди, — сказал добрый старичок, закончив службу, — сейчас братия пообедает, и поговорим.

Я вышел во двор. Чисто, светло — никакого ощущения, что ты в огромном мегаполисе. Словно и впрямь невидимые стены не пропускают сюда мир. Такое же чувство возникало у меня и в Дивеево, и в Санаксарах, и в Вятке, и в Муроме, и в других монастырях… Какие чудные островки мира!

Мне вспомнилась поездка с группой молодёжи в Псковскую область. Мы путешествовали неделю на автобусе, днём посещали монастыри, церкви, места боевой славы русского народа, а ночевать останавливались небольшим лагерем, сворачивая с дороги куда Бог на душу положит.

Возглавлял группу чудесный священник. Он тогда ещё не игуменствовал, даже протоиереем не был.

Одну очаровательную ночь мы провели на Ладоге. Огромных размеров полная луна покоилась на водах Ладоги, казалось, что стоит немного пройти по лунной рябой дорожке, и ты окажешься в ином мире. И под огромным затягивающим глазом луны ясно понималось, как мал и хрупок человек.

Утром мы с батюшкой отправились осмотреть окрестности, куда нас привёл Господь на ночёвку. Место это мы обрели уже глубокой ночью, до этого были поломка автобуса, плутание по незнакомым дорогам — и вдруг перед нами открылись спокойствие Ладоги и полная луна.

Отойдя с десяток шагов от лагеря, мы увидели небольшую, метра три высотой брошенную полуразвалившуюся часовенку, на двери которой висел ржавый замок. Сразу за часовенкой обнаружились едва различимые холмики и скелеты оградок. Батюшка сходил в лагерь, облачился, принёс необходимое и отслужил литию.