Лиляна Хабьянович-Джурович - Петкана Страница 2

Тогда лишь я поняла, что самое худшее, возможно, еще впереди. Что каждый день может принести мне новую боль. Что то горе, что кажется мне сегодня невыносимым, быть может, есть всего лишь легкий намек на грядущую беду. И я начала уже страшиться самого времени, словно самого заклятого врага. Страх пожирал мои силы и разум. Я чувствовала, что погружаюсь в темную бездну, и сама спешила ей навстречу, как будто этот мрак мог спасти меня и укрыть под черной завесой безумия от еще более грозной действительности.

От немощи и отчаянья я каталась по полу и грызла свои бесполезные уже руки. Рвала на себе волосы, бия себя в высохшую грудь, и ненавидела люто свою бесплодную утробу, кою готова была разодрать собственными ногтями, словно когтями. Так проходили напрасные дни и тщетные ночи. И все чаще посещала меня мысль о смерти как единственном избавлении.

И вот тогда-то и было мне видение. Только сама я не сразу уразумела это. В ту ночь, которую мне никогда не забыть, после долгой молитвы меня объяло на миг дивное умиротворение, так что мне удалось наконец заполучить крупицу сна. А когда я заснула, в сон мой, словно в горницу, озаренную солнцем, вошла Сама Божия Матерь. Кротко и серьезно взглянув на меня, Она положила мне на колени — новорожденное дитя!

Нет, я не дерзнула тотчас принять это за обещание свыше. Я не смела. Велик был страх мой перед еще одной тщетной надеждой. Лишь когда с задержкой следующих месячных ощутила я новую жизнь в себе, я решилась все рассказать мужу. И осмелилась поверить, что милость Божия еще раз была явлена людям чрез чудо.

В лето 934-е от Рождества Христова я родила сына. О, как я была счастлива! Поистине, все, что было со мной прежде, не могло сравниться с этой волшебной, головокружительной радостью. Ни одна моя греза, ни одна мечта об исполнении желания не походила на сию совершенную гармонию и несказанное тепло ничем не замутненной любви, соединявшей меня с моим первенцем.

Следующие девять лет я прожила очарованная своим счастьем. Я словно бы стала совсем иным человеком, по-новому раскрывающимся пред собой и другими людьми. И по отношению к мужу. И ко всем нашим ближним.

А когда моему Евфимию пошел десятый год, я заметила, как снова округлился мой стан. «Что ж, всему своя пора, — подумала я, — мне ведь уже пятьдесят четыре, не вечно мне иметь девичью стать». Да, я и вправду так думала. Думала, что это годы изменили мое тело. И ни на мгновение не допускала мысли, что тут может быть что-то другое. Пока не услыхала случайно обрывки разговора между двумя моими служанками и не поняла, что говорят они — обо мне. Тогда я начала вновь прислушиваться к перешептываниям родни и так называемых друзей дома. О, как ужасны для меня были эти речи! Каждое слово, подобно отравленному кинжалу, пронзало мне сердце.

Они говорили, что меня распирают вода и дикое мясо, а я-де надеюсь, что снова вынашиваю плод. И кто знает, что я такое сотворила в своем безумном желании заполучить ребенка. И родила ли вообще моего Евфимия или нашла его где-то под городскими стенами. Они говорили, что дикое мясо меня погубит, поскольку оно — от бесовского семени. И что я и не заслужила иного, ибо Бог все знает и ведает и, будь иначе, наверняка послал бы мне лучшую долю. Так говорили они. И погаными языками выпытывали «тайну» у моих служанок, а те — шпионили за мною в надежде узнать то, чего не было и в помине. Или, по крайней мере, не было известно мне самой.

Признаюсь, я боялась этих пересудов. Боялась зла и злобы, подпитывающей их. Злорадства со стороны тех, кто считались самыми близкими людьми. Тьма их сердец страшила меня больше, чем моя собственная несчастная судьба. Я старалась скрыть свой страх от себя самой, чтобы как-нибудь не повредить нашему сыну.

В ту пору наш государь, император Роман I Лакапин, почувствовал, что смерть скоро призовет его в последний путь. И, желая оставить по себе добрую память в потомках, повел рать на язычников, дабы вызволить из их рук чудотворный плат царя Авгаря.

Вы, конечно же, слышали эту историю. Страдая от тяжкого недуга, правитель Месопотамии Авгарь направил слезное послание Пророку из Назарета, моля Его прийти в стольный град Эдессу и исцелить его. Пути, коими должен был шествовать Иисус, вели совсем в иную сторону. Но Он не хотел лишить верующего в Него Своей милости. Господь взял кусок чистого полотна, возложил его на лице и чело Свое, и на белоснежной ткани чудесно отобразился Его лик. Сей нерукотворный образ Он отослал больному царю. Царь веровал и получил исцеление по вере своей.

Девять веков полотно хранилось в Эдессе. Во граде менялись обычаи и правители. Среди последних были как верные, так и неверные. Одни хранили чудотворный плат как величайшую святыню. От других его приходилось прятать. Так продолжалось до тех пор, пока, по милости Божией, он не попал в первопрестольный град всего христианского мира, в Царьград.

То был величественный и дивный праздник, в коем приняли участие все, кто верует в непобедимую, непостижимую и божественную силу Честного и Животворящего Креста.

Я тоже отправилась в столицу из Эпивата, чтобы присоединиться к народу, заполнившему в тот день все городские улицы. И это произошло! Когда мимо меня проносили нерукотворный образ Спасителя, я внезапно наяву узрела свой давнишний сон: горницу, залитую светом, и Пречистую Деву, бережно кладущую на мои колени новорожденного младенца. Но теперь я ясно разглядела дитя и увидела то, на что не обратила внимание в первый раз: это была девочка!

«Девочка... — прошептала я в сомнении, — и вправду девочка, но кто она?..»

«Я!» — услышала я голос из глубины собственного сердца.

А то, что росло во мне, шевельнулось, как будто подтверждая сии слова.

ОТЕЦ ПЕТКАНЫ

Многие сны посещали меня в тот год, накануне рождения дочери. Но все они исчезали вместе с предутренней тьмой и никогда уже больше не напоминали о себе свету дня и моей памяти. Все, кроме одного, который никак не мог изгладиться и скрыться от моего внутреннего взора. Он резко отличался от остальных, а главное — постоянно повторялся. То был самый обыкновенный сон. Настолько обычный и вместе с тем настолько реальный, что порой мне казалось, что это и не сон вовсе.

Едва смежив ресницы, я видел некую тень, женщину в черном, являвшуюся из ниоткуда, которая подходила и останавливалась возле моей постели. Молча и неподвижно смотрела она на меня, а затем удалялась, каждый раз ничем не выдав тайну своего присутствия. Сейчас мне мнится: быть может, она и сказала бы что-то, не будь я так напуган ее явлением. Если бы я был готов услышать. Но я — не был готов к этому. Слух мой заглушал страх, а ум был поражен самыми страшными сомнениями.

То было как чудо. Никто не мог объяснить мне смысл видения. Даже ученейшие служители Божии, посвященные во многие тайны. Они тоже молчали, когда я просил их раскрыть мне истинное значение подобных посещений.

Людям свойственно объяснять и толковать неизвестное через уже знакомое и понятное. Искать ответ на самые важные и насущные вопросы в малой сокровищнице скудного человеческого знания, а то и вовсе в бездонных омутах своих страхов и сокровенных желаний. Так и я, мучимый тайной неведомого явления, воспринял в качестве истины ту мысль, что давно гнездилась в самой сердцевине жутких помыслов и ужаснейших моих подозрений. Я окончательно уверился, что ночная гостья — одна из трех судьбичек. И что приход ее вызван милосердным стремлением подготовить меня к тому часу, когда она заберет у меня моего Евфимия.

Повседневная жизнь, казалось бы, подтверждала худшие мои опасения.

Евфимий рос бледным и задумчивым. Книги занимали его больше, чем детские игры. Он радостно спешил навстречу старому монаху Атенарию — охотней, нежели в родительские объятия. Евангелие и Жития святых необычайно волновали его, а к моим рассказам о наших делах и славных предках он относился равнодушно. Когда я, по примеру многих отцов, строящих грандиозные планы в отношении своих чад, поверял ему мои мечты о его будущем, он выслушивал меня скорее из почтения и приличия. Словно был наперед уверен, что я понапрасну трачу время, рассказывая о том, чему никогда не бывать. Порою, при одном лишь взгляде на него, меня пронзала мысль, что он, возможно, уже сейчас полностью отрешился от мира сего.

Великая любовь к сыну вызывала во мне страх и трепет. «Неужели нынешняя наша радость лишь передышка между двумя приступами жестокой боли?» — думал я, снедаемый тяжким беспокойством.

«Не требуй от меня, чтобы я доказал свою любовь к Тебе жертвой Авраамовой!» — втайне умолял я Всевышнего каждое утро и каждый вечер. Сей немой вопль поглощал все мои мысли на протяжении многих дней.

Я просил о том же и женщину в черном. Едва она возникала возле моей постели, как я начинал усердно творить молитву. Только бы она ушла. И никогда больше не появлялась. А если уж ей непременно нужно увести кого-то с собою, то пусть это буду я.