Фазлиддин Мухаммадиев - Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже Страница 20

― Я ничего не привез для продажи.

― Скажите, пожалуйста! Ну да ладно, если вдруг захотите что-нибудь купить, я вам помогу, ведь мы тут старые жители, свои, не так ли?

― Так, так… Благодарю. Мы еще увидимся…

Кулдош Ходжа словно не замечал, что я уже во второй раз порываюсь подняться с места, он словно не понимал, что я уже наговорился всласть, и все болтал и болтал с величайшим жаром о своих домах в разных городах, о том, что он имеет несколько жен, но бездетен.

Я дал себе зарок, пока нахожусь здесь, никого ни о чем не спрашивать.

По преданию десятого числа месяца Мухаррама 61 года хиджры,[69] то есть в день убийства имама Хусейна, сына хазрата Али и матушки Фатимы, полдень продолжался семьдесят два часа.

Попробуйте сказать кому-нибудь: «Эй, мусульмане, это неверно! Никогда день или ночь не удлинялись и не укорачивались по случаю рождения или смерти кого-либо; закон времени действует строго в соответствии с законом движения тел в космическом пространстве». Попробуйте сказать так и вы не расхлебаете заваренную кашу. Не успеете закончить свои объяснения, как будете лежать бездыханным под грудой камней.

Признаюсь, это не входило в мои планы. Ваш покорный слуга хотел не только сам в добром здравии ступить на землю родины, но и постараться, чтобы и подопечные здоровехонькими вернулись домой.

Перед тем, как переступить порог Харама, Кори-ака прочитал молитву вступления в Каабу. Взяв свои чувяки в руки, все последовали его примеру.

Затем Кори-ака сказал:

― Друзья, сейчас, иншалла, вы увидите еще одно чудо всемогущего Аллаха. Взгляните на страницу неба: сколько божьих птиц разгуливает там! Все они являются священными тварями этого лучезарного дома молитв.

Мы взглянули на небо и в самом деле увидели множество голубей, горлиц и воробьев, которые, не обращая на нас внимания, летали по небу.

― Сейчас мы преступим устланный славой порог и вы, иншалла, своими глазами узреете, как эти бессловесные твари при полете сторонятся Каабы, храма создателя нашего Аллаха. Ни одно пернатое существо не посмеет двигать крылами над божьим храмом. Это одно из величайших чудес нашего властелина.

Увы, первое, что мы узрели над Каабой, когда вышли из-под навеса, была пара голубей, которые нахально махали крыльями прямо над кубическим зданием дома божьего, покрытого сверху белым шелковым одеянием. Потом стая воробьев, а за ними еще одинокий голубь перелетели через Каабу.

Я притворился, что ничего не заметил. Мой товарищ Искандар любит повторять, что воспитанный человек не тот, кто не проливает суп на скатерть, а тот, кто не замечает, как это совершил другой.

Во время азана,[70] когда муэдзин растягивал на мотив траурной песни слова «Аллах акбар», мне на мгновение показалось, что я давно умер и нахожусь на том свете, ожидая своей очереди у врат ада, пока архангелы Азраил, Мункар и Накир допрашивают какого-то несчастного мусульманина.

― Подлец, ― разом кричат Мункар и Накир, ― разве ты забыл, что еще в бытность твою на грешной земле, то есть тысячу сто одиннадцать лет тому назад в день понедельника третьей недели месяца Шаабан, ты прочитал на две молитвы меньше, чем предписывают фара и суннат?

― О, нет! Пусть все болезни ваши перейдут на мою голову, да стану я жертвой вашей миллионнопудовой булавы, нет, я не забыл, ― охрипшим голосом ответствует несчастный, едва шевеля обескровленными губами и не отрывая молящего взора от тяжеленной кувалды Мункара и Накира. ― Пощадите! В тот день заболел и лежал на одре смерти единственный мой сын, свет моих очей. Вот поэтому…

Архангел Азраил шевельнул усами. Мункар и Нагир вдвоем подняли свою палицу и принялись крутить ею над головой.

― Вот тебе «поэтому», ублюдок, ― рявкнули архангелы разом и так саданули бедного мусульманина по темени, что он размельчился на мириады частиц и разлетелся по всем семи континентам.

Но божьи ангелы снова собрали все эти крошки в одно целое. Сверху не то донесся голос, не то брызнул свет, и бедный мусульманин вновь принял прежний облик. Мункар и Накир повторили вопрос. На этот раз оживший мусульманин только бормотал «Каюсь! Пощадите!», в том же ритме и на такой же траурный мотив, как муэдзин Каабатуллаха тянул свое «Аллах велик».

От нестерпимой жары и острого запаха пота впритирку сидящих друг к другу людей дышать было трудно. Кааба-туллах от пола и до шпилей минаретов выложен мрамором. В такую жару благословенный Харам становится наглядным пособием к преданиям об аде.

Мой дядя рассказывал, что в Каабе есть камень, который висит между небом и землей. Это чудо сотворил господь бог. Утром я видел аль-хаджар-уль-асвад. Нежась и гордясь собой он лежал в своей нише, облобызанный паломниками до блеска. Где же висячий камень? Я осматривался по сторонам.

Некоторые говорили, что не священный черный камень, а сама Кааба висит в воздухе. Но ничто хоть в какой-то степени не подтверждало слышанных мной рассказов.

Я спросил об этом Исрафила.

― Сам ищу, ― ответил он и, отвернувшись, принялся слушать радио, всем видом показывая, что мои вопросы сейчас неуместны.

Вот уже битый час кто-то читал проповеди по-арабски. Самого проповедника не было видно, только радио разносило его голос по двору Харама и далеко окрест. Мои спутники постарше, хотя и не могли заловить содержания его речи, в умилении лили слезы в такт словам, качая головами.

Потом читал проповедь на своем языке муфтий, приехавший из Турции. Он говорил о задачах мусульманского мира. Голос у него был звучный, но от его слов, честно говоря, попахивало плесенью. Его речь была сходна с теми, которые сорок два года тому назад произносил полководец войск ислама Энвер-паша, сперва на сборище бухарских джадидов,[71] а затем на контрреволюционных митингах в Восточной Бухаре. Этой своей мыслью я поделился с Исрафилом.

― А потом что стало с Энвер-пашой?

― Нашим отцам и дедам, видимо, по горло надоели эмиры и паши. Они погнали и этого пашу, но он не хотел уйти подобру-поздорову и был убит.

Турецкий муфтий говорил не меньше часа. Башкирский мулла хорошо понимал его, но чем больше слушал, тем больше темнело лицо Исрафила, и он беспокойно ерзал на месте, с нетерпением ожидая, когда же придет конец этой внеочередной назидательной беседе.

Придя домой, мы поели похлебку из лапши. Казначей роздал нам по пять долларов и сказал, что мы можем обменять их на саудовские деньги. Исрафил обменял свои доллары у одного менялы, я у другого, и мне дали на один риал меньше. Мы поняли, что курс денег зависит от совести менялы.

На всех деньгах Саудовской Аравии, бумажных и металлических, была изображена финиковая пальма и на ее фоне две скрещенные кривые сабли. В такой маленькой стране, подумал я, столь воинственная эмблема. Чтобы напугать труса, достаточно и одной сабли, а человек не из пугливых и глазом не моргнет, нарисуй ты на своих деньгах хоть тысячу сабель и мечей.

― Исрафил, почему тут сразу две сабли?

― А почему ты спрашиваешь меня?

― Кого же спрашивать? Ты — мулла, много читал религиозных книг…

― Но я все-таки гражданин СССР!

― Господи! Ведь никто и не считает тебя подданным Португалии или Южно-Африканской республики!

― Что это за намек?!

― Ты, оказывается, слишком мнительный.

― Но не дурак.

Вот тебе и побеседовали!

Некоторое время мы молча шагали вдоль торговых рядов. Удивительно беспечный народ здешние водители. По узким извилистым улочкам, битком набитым арбами, велосипедами, водоносами, пешеходами с кувшинами и корзинами на головах, они водят свои машины со скоростью сорок пять-пятьдесят километров в час. Иногда автомобиль какого-нибудь богатея пролетает на расстоянии спички от кальяна курильщика или локтя человека, пьющего чай из маленькой пиалы. Случается, что кувшин водоноса оказывается разбитым на мелкие осколки и вода обливает его ноги, давно не видавшие мыла.

Или велосипедист от неожиданного соприкосновения с крылом движущегося с большой скоростью автомобиля отлетает в одну сторону, а его велосипед в другую. Но несмолкаемый шум и гомон торговых рядов быстро поглощает одинокие крики жертв автолихачества, и происшедшая трагедия вскоре забывается.

Некоторые зажиточные паломники пожаловали сюда со всеми четырьмя законными женами. Мужчина важно, как гусь, шествует впереди. Старшая жена держится за ихрам мужа или за его руку. Вторая жена — за уголок чадры первой жены, третья — за вторую, а четвертая замыкает шествие. В Душанбе напротив моего дома когда-то находилась артель слепых. Идя по улице, они также цепочкой держали друг друга за руку или подол платья.

Увидев большие ворота, я потащил туда Исрафила, чтобы посмотреть, что за ними скрывается. Во дворе, похожем на двор караван-сарая, было что-то вроде кафетерия. Под навесами стояло множество железных столиков и стульев. Найдя свободное место, мы сели.