Архимандрит Виктор (Мамонтов) - Таинство Жизни Страница 20

Сохрани мой ум свободным от излияний бесконечных подробностей. Дай мне крылья достичь цели!

Опечатай уста мои для речей о болезнях и недомоганиях, они возрастают, и повторение их с годами становится слаще.

Я не могу просить о хорошей памяти, но лишь о меньшей самоуверенности при встрече моей памяти с чужой.

Преподай мне урок, что и мне случается ошибаться.

Дай мне видеть хорошее в неожиданном месте и неожиданные таланты в людях и дай мне, Господи, сказать им это!

Старость. Недавно я услышал от старых супругов такие слова:

— Нас надо убить.

— Почему?спрашиваю их.

— Старые мы, никому не нужны.

Часто старые люди говорят о том, что устали жить и хотят умереть. Возникает вопрос: неужели старость — невыносимое, самое тяжкое время в жизни человека? Порой встречаешь людей, впадающих в некое старческое уныние, от которых каждый раз слышишь одну и ту же жалобную песнь: «У меня все болит, дочь не слушается, сын не слушается, все плохо, ничего доброго нет…». Тогда действительно понимаешь, что старость — страшное состояние, потому что такого человека, который обуза сам себе, и другие люди инстинктивно как бы вытесняют из жизни.

Наверное, это происходит оттого, что человек жил без внутренней жизни, бездуховно. У него была какая–то социальная роль, и, когда он из нее выпал, то ему нечем стало жить.

С другой стороны, мне приходилось встречать пожилых людей, которые сияют какой–то добротой в старческом возрасте. Часто это были люди с очень страшным опытом и ссылки, и инвалидность.

Одна женщина не могла ходить, но никогда от нее не слышали жалоб. Она много общалась с друзьями, говорила о том, что узнала и прочувствовала из книг, из Священного Писания. Но никогда не было каких–то жалоб, что «меня все бросили, никто обо мне не заботится, никто меня не любит».

Прихожанка нашего храма Мария Ивановна Васильева прожила в полном уповании на Господа. До пенсии она работала на железной дороге, жила в комнатке станционного смотрителя в селе Бозово. Постоянно приходила к нам в храм, исповедовалась, причащалась. Ее утешением были Бог и ближние, которым она служила всем, чем могла. Встречала и провожала паломников, приезжавших в наш храм. Всегда старалась что–нибудь принести к братской трапезе. Была приветлива, дружелюбна. Она мне напоминала тех старушек в трогательных старинных соломенных шляпках, которых можно было еще недавно видеть на скамьях московских бульваров. Их воспитанность, скромность, благожелательность, опрятность вызывали искреннее к ним уважение. Они немало пострадали во времена, когда многое было запрещено, но не считали себя несчастными и обделенными, они умели радоваться жизни. Это было связано с их внутренней свободой, а внутренне свободные люди в любую эпоху свободны.

Марию Ивановну парализовало, и соседи сообщили нам об этом. Ее срочно причастили и перевезли в Карсаву к одной из прихожанок, которая ухаживала за ней до самой ее кончины. Так как у нее не было родственников, на отпевании были только друзья, братья и сестры прихода. Они и пели, и несли гроб, и устроили поминальную трапезу. И по сей день на могилке Марии Ивановны всегда цветы, а в поминальные дни — зажженные свечи. Мария Ивановна всегда была открыта для каждого, поэтому и старость ее была светлой и радостной, вопреки телесным недугам ее возраста.

Бабушка одного моего знакомого всю жизнь была человеком живым, активным, в ее роду было четырнадцать поколений раввинов. В последние годы жизни у нее случился перелом шейки бедра, и она несколько лет лежала неподвижно. Несмотря на это, ее дом был центром семьи. Туда приходила молодежь — дети, внуки, которые приводили своих молодых жен, мужей. Она сообщала им, как это ни странно, какой–то заряд бодрости. Мой знакомый пришел к бабушке со своей женой и ребенком. Им в то время было лень гулять с ребенком. Бабушка сказала такое пламенное слово со своего одра, которое убедило их: жена стала каждый день гулять с ребенком.

Соломон пишет, что не седые волосы признак истинного старчества, а именно образ жизни и мудрость, которая приобретается.

Когда пожилые люди, особенно женщины, не хотят принимать старость, это выглядит неестественно. Мой знакомый воспитывался в семье, где были еврейские бабушки. Они совершенно не стеснялись быть старыми. Старость они несли как матриархальную царственность.

Оказывается, жизнь не какая–то темная обуза, которая с каждым годом наслаивается, и все тяжелее и тяжелее, ниже гнется хребет, и человек все ближе и ближе к боли, ничтожеству и праху, а, наоборот, это живое богатство опыта. У тех людей, кто это осознает, всегда удивительные живые глаза, молодые, в глазах светится память и опыт. Это люди с ясным умом. Старость в нормальном случае не связана со склерозом, маразмом, это результаты какого–то нарушения.

Все зависит от того, как понимает человек себя, смысл жизни. Мудрые люди всегда ценили просветление старости как состояние ясности, умудренности. С этим был согласен русский поэт Константин Бальмонт:

День только к вечеру хорош,Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.Закону мудрому поверьтеДень только к вечеру хорош.

Понимать эти строки нельзя буквально. Каждое время суток прекрасно по–своему: и раннее утро, когда мир еще ничем не осквернен, и полдень с его зноем. Так и человеческий возраст, каждый удивителен и значим.

Одна женщина прожила почти сто лет. Когда ты соотносишь свой опыт с ее опытом, то понимаешь, что всегда будешь в некой мере позади этого человека, потому что сто лет смотреть в этот мир открытыми глазами и при этом сохранить такое сердечное и доброе отношение к жизни, благодарность к Богу — это уже подвиг. Когда человек старческую немощь несет без жалоб, без ропота, тогда ты пропитываешься уважением к старости, к старости смирившейся и просветленной.

Если человек жизнь свою прожил с Господом, то старость для него является неким периодом, когда, как на Херувимской поют, откладывается всякое житейское попечение. Когда человек в этот период уходит в молитву, то от него идет такая светлость и радость! В каком–то смысле он уже приближается к тому миру, от которого житейские заботы нас отгораживают.

Если же человек не обрел за свою жизнь внутренний стержень, то, когда он отсылается на пенсию, ему становится нечем жить, он все время или смотрит телевизор, или сплетничает во дворе. Это страшно в том смысле, что человек за жизнь не обрел как бы сам себя. Тогда им владеет чувство приближения конца: ты приближаешься к какой–то потере, и это очень страшно. Неприятно смотреть, когда старый человек истерически цепляется за эту жизнь. Это являет, что жизнь он прожил не одухотворенно: прожил только социальную, плоскую жизнь.

Пожилые люди говорят: «Нам осталось только доживать». Если со стороны смотреть, то это напоминает какой–то непроизвольный стоицизм: человек, стиснув зубы, как–то тянет жизнь.

Но с христианской точки зрения все обстоит иначе. В чем является жизнь? Она в общении человека с Богом. Когда человек живет так, что жизнь его с Господом и в Господе, понимает он это или нет, то такого вопроса«дожить»просто нет, потому что человек до самого своего отхода сохраняет полноту жизни. Конечно, смерть тогда будет не концом каких–то нескладиц, неурядиц и страданий.

Обычно же люди, которые говорят: «надо дожить, дотянуть», очень часто имеют представление, что смерть — это все–таки конец всего, полное исчезновение. С любой, более или менее здравой точки зрения, это просто иллюзия. Так не бывает. Так что утешать себя иллюзией исчезновения тоже неразумно.

Когда я однажды пришел причастить уже уходящую из жизни старушку, я спросил ее: «Ты боишься умирать?» Она мне спокойно ответила: «Батюшка, я умирать не боюсь, я боюсь грехов». И заплакала. Она этим ответом дала понять: то, что мы называем смертью, для нее не есть уничтожение и смерть, что не умрет духовно, что она жила и будет жить всегда. Она боялась грехов, потому что это может помешать ей встретиться с Богомне Богу помешать, а помешать ей. Но прощение Господа всегда есть. И никакой грех человека не может отменить Его любвидаже самый тяжелый. Господь видит наши грехи, но Он смотрит на Свой образ в человеке.

У латышского поэта Райво Битениекса есть такие строки:

Скорее бы нам в осень окунутьсяС ее прозрачной, дымчатой тоской,Смиренною улыбкой улыбнутьсяИ породниться с братскою землей.

Осень — мое самое любимое время года. Осенью мир вещей, к которому ты прилепился, которым очень часто заблуждался, становится как бы прозрачным. За миром видимым становится явным мир невидимый. Это самое прозрачное время года.

«Унылая пора, очей очарование», — говорит Пушкин. Осенняя пора не только очей очарование, но и разочарование, глаза уже освобождаются от видимого мира. Осенние пейзажи, когда с деревьев листья опали, на дереве висят только плоды — это образ осмысленной человеческой жизни.