Иван Орлов - Труды Св. Максима Исповедника по раскрытию догматического учения о двух волях во Христе Страница 20

Некоторое подобие сложной природы Христа представляет человеческая индивидуальная природа, состоящая из двух сущностей души и тела.

Так как природы, вошедшие в качестве частей в состав «одной целой» природы Христа, по соединении утратили свой природный характер, то все действия Христа должны быть относимы не к той или другой части, но к целому — к одной богомужной природе или к сложной ипостаси Христа. Отсюда, все действия Христа, по мысли Севера, должны быть богомужны, каково, например, известное «хождение по водам»[237]. Однако же, сам Север, стараясь следовать как во всем, так и в этом учению великого александрийского учителя, сознается, что не все действия Христа таковы, что есть действия видимо человеческие и есть действия видимо Божественные. В совершенном согласии с таким признанием его стоят следующие собственные слова его: «Ведь во многих (случаях) Слово не позволяло собственной плоти следовать законам плоти»[238]. Значит, в некоторых случаях плоть, по соизволению Слова, действовала согласно с законами плоти. Следовательно, некоторые действия, как «произведение» человеческого действования, должны быть отнесены прямо к человеческой природе Христа. Таковы, например, по словам самого Севера, все, так называемые, добровольные и безгрешные страсти (τά πάθη τά εκούσια και αδιάβλητα); таковы страдания, которые «Еммануил, как Бог, претерпел видимо (δοκήσει), а как человек — действительно (άΛηθεία)»; таков страх смерти, обнаруживавшийся во время страданий[239]. С другой стороны, Север различает и такие действия, которые по природе свойственны лишь Божеству Христа: таковы, например, чудеса[240]. Одним словом, Север не не знает отличительных свойств и действий Божественной и человеческой природ, вошедших в состав одной сложной природы Христа, к которой, и только исключительно к ней, он хотел бы отнести все свойства и действия Христа, подобно всем монофизитам незаконно отождествляя ее со сложной ипостасью Христа[241].

Если теперь поставить прямо вопрос о том, потерпела ли ка–кое–либо изменение, по воззрению Севера, плоть Христа от соединения со Словом, то на него нельзя с решительностью ответить ни положительно, ни отрицательно, хотя скорее можно сказать «да», чем «нет». Основная мысль Севера, несомненно, была такова, что плоть Христа по соединении была свободна от законов существования человеческой природы. Это достаточно очевидно из связи вышеприведенных слов («Ведь во многих…» и т. д.) с тем, что говорится непосредственно перед ними и после них. В «Правдолюбивом слове» Севера читаем следующее: «Если Слово действует свойственное Слову, а тело (τό σώμα) совершает свойственное телу, одно блистает чудесами, другое подвергается страданиям[242], то выходит некоторое относительное общение природ, общение по добровольному расположению, как сказал безумный Несторий. Если же, и это действительно так, Слово изменило (μετεστοιχείωσεν) плоть (την σάρκα) в образ Своей славы и действования (ένέργειαν), то как мы можем сказать согласно с Томом Льва, что та и другая природа без ущерба (sine defectu) сохраняет свою особенность?» Ясно ведь, что во многих случаях Слово не позволяло собственной плоти следовать законам плоти. Причем тут особенность (ϊδιον) тела, когда (Христос) ходит по воде, или когда после смерти от удара копья изливается струя горячей крови и воды? Но свое основное воззрение на плоть Христа Север далеко не провел до конца, если не сказать более: уже и в приведенной тираде звучит нота ограничения (только εν ποΛΛοΐς [во многих], а не во всех), которая в других, нами выше указанных, местах переходит в резкий диссонанс с основным тоном воззрения. На поверку оказывается, таким образом, что рассмотренное воззрение Севера не только непоследовательно, но даже не чуждо внутреннего раздвоения и противоречия.

Непоследовательность Севера в данном случае довольно правдоподобно может быть объяснена, во–первых, очевидностью таких фактов евангельской истории, которые никаким образом нельзя было подвести под указанное основное воззрение, и, во–вторых, желанием во всем следовать учению великого александрийского учителя, который различал в жизни Христа проявления свойств Божественных от проявлений свойств Его человечества, хотя указывал на случаи и совместного проявления свойств той и другой природы[243]. А противоречивость Севера самому себе не иначе может быть объяснена, как из политики отношений. Дело в том, что в тех случаях, где Север раскрывает свое учение в противовес кафолическому учению (как, например, в письме к Иоанну вождю и в «Правдолюбивом слове»), он настаивает лишь на необходимости исповедания одной богомужной (в указанном смысле) природы. А лишь только он начинает развивать свое учение о μια θεανδρική φύσις, имея в виду учение юлианистов (в книгах contra Iulianum или юлианистов, выше процитованных), он оставляет основную точку зрения на предмет и, становясь на совершенно иную, начинает довольно пространно трактовать о видимом различии свойств той и другой природы Христа. Подобная двойственность — явление довольно заурядное.

Имея в виду изложенное учение Севера и в противовес «Изложению веры» последнего, в письме к Иоанну кубикулярию Максим дает «Изложение православной веры». Здесь, между прочим, говорится, что, следуя учению отцов Церкви, мы должны исповедовать во Христе две различные по сущности природы (δύο φύσεις άνομοίους κατά τήν ούσίαν [две природы, неодинаковые по сущности]), которые и по соединении (μετά τό ένωθήναι) неизменно пребывают такими же, какими они вошли в соединение, или какими были они, как выражается Север, при соединении. Т. е. и по личном соединении двух природ Христа последние пребывают в ипостаси Слова существенно или качественно различными природами, не сливаются (φύσεις άσυγχύτους [природы неслиянные]) в одну природу, количественно и качественно отличную от ипос–тасно соединенных природ[244]. Соединение, мыслимое во Христе — личное, ипостасное, а не субстанциальное[245]: не Божественная природа Христа (она сама мыслится существующей в ипостаси Слова), а ипостась Бога Слова входит в теснейшее соединение с человечеством Христа, или человечество Христа воспринимается в ипостась Бога Слова. Следовательно, по отношению к Христу не может быть и речи о «природном неделимом, образовавшемся через сложение», т. е. о слитии двух природ в одну как о некотором физическом смешении[246]. Допущение существования во Христе одной сложной природы равносильно, во–первых, отрицанию единосущия Христа по Божеству с Отцом и по человечеству с Матерью, а в лице ее — и со всем человечеством[247]; во–вторых — превращению Троицы в четверицу, так как Христос, как носитель сложной природы, не единосущен по соединении (как заметили сами монофизиты — противники севериан юлианисты) и с Богом Словом, и как Бог будет четвертым лицом подле трех лиц Святой Троицы[248]. Незаконно, значит, называть две природы Христа именем одной сложной природы, и переносить название от ипостаси Слова по соединении на Его природу. Выражения отцов Церкви, на которые обыкновенно ссылаются все вообще монофизиты и в частности Север, заключают в себе, по мнению Максима, совершенно иной смысл, чем какой придают им монофизиты и моно–фелиты.

И, прежде всего, что касается известного изречения Дионисия Ареопагита, на которое ссылается, между прочим, Север — то относительно его предварительно должно заметить, что в творениях Дионисия Ареопагита нигде нет такого изречения, которое говорило бы о «богомужной» природе[249]. У него есть подобное изречение, но оно говорит не о богомужной природе, а о богомуж–ном действовании. А сказанное о действовании монофизиты не в праве были переносить на природу, так как, по ним, действованию соответствует не природа, а лицо. Кстати, относительно действительного изречения Дионисия Ареопагита, весьма популярного среди монофелитов[250], должно сказать, что иногда (например, в III письме Севера к Иоанну вождю и в VII анафематизме Кира) оно приводится с прибавкой спереди слова «μίαν» (т. е. читается так: «Христос показал нам μίαν καινήν τινά τήν θεανδρικήν ένέργειαν» [одно новое некое богомужное действование]), а иногда (например, в разговоре с Максимом у Пирра) — без этой прибавки. Максим несколько раз[251] обращается к этому изречению и везде приводит его без прибавки «μίαν»; он прямо и положительно говорит, что учение о численно одном действовании Христа чуждо Дионисию[252], чем и дает понять, что прибавка «μίαν» — позднейшего происхождения и незаконна. Обращаясь к тому месту из творений, известных с именем Дионисия Ареопагита, мы, действительно, и видим, что в подлиннике слова «μίαν» нет. В IV письме Дионисия к некоему Кайю читаем: «Христос совершал Божественные дела (точнее: свойственное Богу) не только как Бог, и человеческие — не только как человек, но, как вочеловечившийся Бог, Он показал нам новое, в некотором смысле богомужное действование»[253]. Какой смысл имеет приведенное изречение, об этом более уместно будет сказать потом; здесь же достаточно будет заметить, что если моно–физиты, вопреки основному своему воззрению на φύσις, находили возможным сказанное о действовании переносить на природу, то Максим совершенно законно и последовательно мог утверждать, что описательное выражение «θεανδρική» указывает на двойную природу Христа[254] и именно — на образ существования двух природ во Христе.