Мария Кикоть - Исповедь бывшей послушницы Страница 21

Мы жили как затворники в богадельне, нигде не бывали, кроме трапезной и занятий, никого не видели, даже службы мы посещали изредка. Чтобы не сойти с ума и иметь хоть какую-то разрядку, я придумала себе развлечение по вечерам, когда Пантелеимона меня отпускала. Корпус богадельни, в котором я жила, находился прямо напротив небольшого храма Корсунской Божией Матери, запасные ключи от которого были у меня. Я должна была передавать их в 22.00 дежурным, которые ночевали в этом храме. Несколько лет назад туда ночью проникли грабители, и Матушка благословила каждую ночь спать там двум сестрам по графику. До 22 часов храм пустовал, и я, взяв предварительно такое благословение, вечером брала ноты и ходила туда петь. Акустика там была замечательная, и я могла петь, пока не приходили дежурные или м.Нектария не прибегала позвать меня к Пантелеимоне. М.Нектария тоже мечтала научиться петь, но не византийским распевом, а партесом. У нее была целая папка партесных церковных песнопений, и мы в свободное время их разучивали. Общаться друг с другом, как я уже писала, сестрам было запрещено, поэтому приходилось ждать, когда м.Феодора уйдет в пошивочную на послушание, тогда, пока никого не было, мы доставали свои ноты и учили. Было здорово петь по-настоящему, на два голоса. М.Нектария пела партию сопрано, а я была альтом. Как-то раз вечером за этим занятием нас застала послушница Лариса. Это была довольно пожилая женщина, в прошлом музыкант и концертмейстер. Ларису Матушка не любила за то, что у нее было на все свое мнение, которое она не скрывала, и еще у нее была история с неудавшейся жалобой на Матушку Митрополиту. Матушка не могла ей этого простить. Вообще-то жаловаться митрополиту Клименту было можно, под его началом был наш монастырь, он нес за нас ответственность и мог в случае неправильного поведения игумении оказать воздействие. Но пожаловаться редко кому удавалось. Письменные жалобы всегда оказывались почему-то у Матушки, не известно, читал ли их Митрополит или нет. А если сестра ехала к нему в Епархию, и ей удавалось попасть к нему на прием, что было несколько раз, митрополит Климент всегда держал сторону Матушки и просил сестру вернуться обратно в монастырь. Матушка таких сестер уже не прощала, делая их дальнейшую жизнь просто невыносимой: ставила на самые тяжелые послушания, «раздевала», лишала отдыха и возможности видеть родных, постоянно ругала на занятиях. Ларису Матушка просто терпеть не могла. Ей часто доставалось на занятиях, один раз даже за вставные зубы, из-за которых у нее была «какая-то странная ухмылка».

К нам в корпус Лариса пришла за ключами от Корсунского храма, она там дежурила. Услышав Симоновскую Херувимскую в нашем исполнении она ужаснулась:

- Боже, что вы делаете, это же ужасно фальшиво.

- Ну тогда спой с нами мою партию. Пожалуйста! - попросила ее я.

- Мне уже нужно быть в храме. Приходите туда.

Мы вместе пошли в храм. Встали втроем с нотами и начали петь. С Ларисой получалось гораздо лучше, мы так увлеклись, что не заметили, как в храм вошла монахиня Гавриила, она была старшей церковницей и принесла какой-то букет. М.Гавриила посмотрела на нас, ничего не сказала, поставила цветы и ушла. Мы тоже замолчали. В том, что она напишет об этом Матушке никто не сомневался. Вопрос был только в матушкиной реакции.

Вот так получилось, что трех матушкиных нелюбимых сестер застали вместе за общим занятием. Ну конечно, это заговор. Ларису Матушка очень не любила. Я тоже не заслужила матушкиной любви, тем, что во-первых не писала «правильных» помыслов, и во-вторых, как она считала, покрывала ропот Пантелеимоны.

М.Нектарию Матушка не любила особо. Она ее ненавидела всей душей. У м.Нектарии у одной хватало мужества заступаться за сестер. Она ни на кого не писала ябед, напротив, часто брала на себя чьи-то проступки. Я помню случай, как на колокольне нашли спрятанные книги художественного содержания. Звонарем тогда была инокиня Ксения, большой любитель почитать что-нибудь не из монастырской святоотеческой библиотеки. Ксения каким-то образом уговорила м.Нектарию сказать, что это ее книги. Мне запомнилось отвратительная сцена, как в храме при священнике о.Сергии, Матушка, схватив руку м.Нектарии, положила ее на большое Евангелие на аналое, придавив своей рукой. Она, не стесняясь, кричала, что м.Нектария должна поклясться на Евангелии, что говорит правду, если же она солжет «своей игумении», то будет наказана в аду. Нектария была очень напугана этими угрозами и клятвой на Евангелии при священнике, она плакала, но поклялась. Иногда лучше предпочесть наказание в аду, чем прямо сейчас от Матушки. Матушка не поверила, ей по большому счету было все равно, чьи это книги, зато остальные поняли, как плохо лгать.

Нектарию Матушка ругала почти на каждом занятии, на которое она приходила из богадельни. М.Нектария редко ходила по монастырю в форме, в основном она была «раздетая». «Раздеть» Матушка могла по любому поводу, любую сестру и на любое время. Это значило, что сестра не может носить монашескую или иноческую форму, а только платок и подрясник, и не имеет права причащаться.

Глава 23

На следующих после нашей «спевки» занятиях был настоящий концерт. М.Нектарию опять ругали за то, что она по ночам в келье рисует без благословения и таким образом тратит монастырское электричество. Было решено забрать у нее все краски и кисти, если она сама не сдаст их добровольно. Она оправдывалась, и это очень возмущало сестер. Вдруг вскочила м.Гавриила и стала прямо как в младшей группе детского сада быстро-быстро говорить:

- Матушка, Матушка, я их видела в храме троих. Они там пели перед иконой.

- Кого? - видимо помыслы еще не были прочитаны, и Матушка была не в курсе.

- Мать Нектарию, Ларису и Машу, они стояли и пели у иконы.

Мне велели встать.

- Маша, что вы пели? Почему втроем, ночью?

- Матушка, мы пели по нотам Херувимскую не ночью, а вечером, после чая.

- А кто вам благословил?! - до Матушки начал доходить весь размах и дерзость преступления, - Нектария, Лариса, Маша! Бесстыдницы! Мерзавки! Три змеи сплелись в клубок... Чего вы там замышляли? Дружбочки у вас теперь? По углам прячетесь? Что вы там шептались за спиной у игумении, у своей старицы! - Матушка часто себя называла не иначе, как «старицей», то есть это как «старец», только женского рода.

Как она нас только не называла. Матушка кричала, мы с Ларисой просто стояли молча, в ожидании развязки, а м.Нектария взялась оправдываться, спорить, потом у нее случилась истерика. Она стала рыдать, пищать своим тоненьким голосом, и никак невозможно было заставить ее замолчать. Она кричала, плакала, размахивала четками, картина была до того жалкой, что все молчали, никто не мог вставить слово. Кажется м.Нектария высказала наконец все, что у нее накопилось, открыла чистосердечно все свои помыслы, ничего не скрывая. Матушка быстро свернула занятия, встала и ушла. Это был единственный случай, когда она ушла с занятий. Мы остались сидеть за столами. На середину трапезной вышла м.Серафима и сказала, что мы все очень виноваты перед Матушкой, не только мы трое, но и все остальные сестры, которые не смогли вступиться за Матушку. Как будто Матушку нужно было защищать от расплакавшейся м.Нектарии. М.Серафима сказала, что теперь нам всем нужно пойти и положить Матушке земной поклон. Все пошли в троицкий корпус. Матушка вышла к нам из своих покоев со спокойным лицом, молча приняла наши поклоны и ушла к себе.

Если бы я своими глазами не видела эти матушкины спектакли на занятиях, я бы не поверила, что люди вообще могут такое вытворять. После всех этих событий меня охватило какое-то отупение, мне стало все равно, что происходит вокруг. Все это было так дико и ни на что не похоже, что я вообще перестала как-то воспринимать реальность. Матушку я стала ужасно бояться. Я боялась не просто подойти к ней с каким-то вопросом, боялась даже просто попасться ей на глаза. Стоило мне с ней встретиться, это всегда заканчивалось криками. Как-то раз, когда я стояла в кухне, нарезая хлеб на трапезу, я услышала матушкин голос, она входила в трапезную и направлялась на кухню. Она громко что-то говорила келарю. Я даже сама не заметила, как оказалась в маленькой пустой комнатке, где чистили овощи. Я стояла в этом убежище, прижавшись к стене и ждала, когда Матушка выйдет из кухни. Все это получилось удивительно быстро, как-то само собой, не хотелось лишний раз с не встречаться.

Чувствовала я себя неважно. На душе все время было как-то тревожно и страшно, даже ночью я не могла расслабиться и заснуть от навязчивых мыслей. Все крутилось в голове, пока я ни принимала что-нибудь успокаивающее. У Пантелеимоны была целая коробка различных лекарств. Она разрешила мне взять столько, сколько мне нужно. Я набрала в пакет самых разных таблеток: колвалол, валокардин, феназепам, релаксон, афобазол, даже антидепрессанты амитриптилин и прозак. Травки и валерианка мне не помогали. Раньше я никогда не принимала таких таблеток, я вообще старалась избегать всякой химии. Когда я пыталась ничего не пить, тревога и страх становились такими сильными, что мне казалось, я схожу с ума.