Алексей Осипов - Путь разума в поисках истины. Основное богословие Страница 21

К следующим выводам приходят наши отечественные философы. В коллективном труде «Логика научного исследования», составленном под руководством директора Института философии П. В. Копнина († 1971 г.), читаем: «К идеалу научного знания всегда предъявлялись требования строгой определенности, однозначности и исчерпывающей ясности. Однако научное знание всякой эпохи, стремившееся к этому идеалу, тем не менее не достигало его. Получалось, что в любом, самом строгом научном построении всегда содержались такие элементы, обоснованность и строгость которых находились в вопиющем противоречии с требованиями идеала. И что особенно знаменательно — к такого рода элементам принадлежали зачастую самые глубокие и фундаментальные принципы данного научного построения. Наличие такого рода элементов воспринималось обычно как просто результат несовершенства знания данного периода. В соответствии с такими мнениями в истории науки неоднократно предпринимались и до сих пор предпринимаются энергичные попытки полностью устранить из науки такого рода элементы. Однако эти попытки не привели к успеху. В настоящее время можно считать доказанной несводимость знания к идеалу абсолютной строгости. К выводу о невозможности полностью изгнать даже из самой строгой науки — математики — «нестрогие» положения, после длительной и упорной борьбы, вынуждены были прийти и «логицисты»…

Все это свидетельствует не только о том, что любая система человеческого знания включает в себя элементы, не могущие быть обоснованными теоретическими средствами вообще, но и о том, что без наличия подобного рода элементов не может существовать никакая научная система знания» (Логика научного исследования / Под ред. П. В. Копнина. М., 1965. С. 230-231).

Эти заявления ученых становятся еще более понятными в свете общего взгляда на характер развития научного знания. Все оно делится как бы на две неравные части: первая — действительное знание, имеющая незначительный объем, и вторая — незнание, занимающая почти весь спектр науки: теории, гипотезы, модели, «догадки», по выражению Р. Фейнмана. При этом, по мере роста второй части, объем первой, естественно, уменьшается, поскольку решение каждой проблемы, расширяя кругозор знания, порождает целый круг новых вопросов, то есть увеличивает незнание, и так до бесконечности. Это хорошо понимал уже древний мудрец Сократ († 399 г. до Р. Х.), и потому вполне искренне говорил: «Я знаю, что ничего не знаю».

Академик В. И. Вернадский, оценивая этот процесс развития познания в науке, писал: «Создается единый общеобязательный, неоспоримый в людском обществе комплекс знаний и понятий для всех времен и для всех народов. Эта общеобязательность и непреложность выводов охватывает только часть научного знания — математическую мысль и эмпирическую основу знаний — эмпирические понятия, выраженные в фактах и обобщениях. Ни научные гипотезы, ни научные модели в космогонии, ни научные теории, возбуждающие столько страстных споров, привлекающие к себе философские искания, этой общеобязательностью не обладают. Они необходимы и неизбежны, без них научная мысль работать не может. Но они преходящи, и в значительной, непреодолимой для современников степени неверны и двусмысленны: как Протей художественной чеканки, они непрерывно изменчивы» [96].

Вторая часть — «леса» науки — все это не есть подлинное знание, хотя по необходимости и принимается за таковое. Академик Г. Наан потому как-то заметил: «Мало кто знает, как много надо знать для того, чтобы знать, как мало мы знаем…» Именно по той причине, что главная движущая часть науки никогда не есть знание окончательное, истинное, Фейнман говорил о ее недостоверности. Польский ученый С. Лем назвал эту часть науки мифом: «И как каждая наука, кибернетика создает собственную мифологию. Мифология науки — это звучит как внутреннее противоречие в определении. И все же любая, даже самая точная наука развивается не только благодаря новым теориям и фактам, но благодаря домыслам и надеждам ученых. Развитие оправдывает лишь часть из них. Остальные оказываются иллюзией и поэтому подобны мифу» [97]. Современный русский ученый В. В. Налимов прямо заключает, что «рост науки — это не столько накопление знаний, сколько непрестанная переоценка накопленного — создание новых гипотез, опровергающих предыдущие. Но тогда научный прогресс есть не что иное, как последовательный процесс разрушения ранее существующего незнания. На каждом шагу старое незнание разрушается путем построения нового, более сильного незнания, разрушить которое, в свою очередь, со временем становится все труднее…

И сейчас невольно хочется задать вопрос: не произошла ли гибель некоторых культур, скажем египетской, и деградация некогда мощных течений мысли, например древнеиндийской, потому, что они достигли того уровня незнания, которое уже не поддавалось разрушению? Кто знает, сколь упорной окажется сила незнания в европейском знании?» [98].

Приведенные высказывания достаточно красноречиво отвечают на вопрос о достоверности научного знания. Оно, оказывается, всегда ограничено, условно, часто ошибочно и потому никогда не может претендовать на абсолютную истинность. Даже по проблемам (часто самым фундаментальным) материального мира оно не в состоянии иметь окончательное, достоверное знание. В таком случае, естественно, возникает вопрос: может ли что-то достоверное сказать наука по проблемам духовного порядка, которыми она вовсе не занимается? — Ответ очевиден.

Эта условность научного знания становится еще более очевидной при рассмотрении научных критериев истины.

6. О критериях в науке

Поскольку здание наук возводится не только на основании наблюдений, экспериментов, измерений, но и на гипотезах и теориях, встает со всей силой вопрос о критериях. Факты сами по себе еще мало говорят исследователю, пока он не найдет общей для них закономерности, пока не «свяжет» их одной общей теорией. В конце концов любое понимание какой-то группы явлений мира и тем более миропонимание в целом есть не что иное, как теория, которой придерживаются большая или меньшая часть ученых. Можно ли доказать истинность данной теории? Оказывается, нет такого абсолютного критерия, с помощью которого можно было бы окончательно решить, соответствует данная теория (картина) объективной реальности или нет. Основным всегда считался критерий практики. Но и он часто оказывается совершенно недостаточным.

Известный философ и физик Ф. Франк († 1966 г.) по этому поводу остроумно замечает: «Наука похожа на детективный рассказ. Все факты подтверждают определенную гипотезу, но правильной оказывается, в конце концов, совершенно другая гипотеза». [99].

Особенно трудно бывает говорить об истинности гипотезы или теории, когда их несколько и все они одинаково хорошо объясняют данное явление. «Естественно, — пишет один отечественный автор, — что эмпирический критерий здесь не срабатывает, поскольку надо выбирать одну из числа нескольких гипотез, эквивалентных в плане совпадения с эмпирией, иначе выбор не представлял бы труда. Так возникает необходимость во вторичных критериях» [100].

Этих вторичных, или дополнительных, критериев очень много, и все они еще более условны, чем эмпирический критерий. Назовем в качестве иллюстрации некоторые.

1. Критерий экономии и простоты (И. Ньютон, Э. Мах). Та теория истинна, которая проста для работы, экономит время, проста для понимания.

2. Критерий красоты (А. Пуанкаре, П. А. Дирак). Красота математического аппарата, лежащего в основе физической теории, — свидетель ее правильности.

3. Критерий здравого смысла.

4. Критерий «безумия», т. е. несоответствия здравому смыслу. Академик Г. Наан об этом пишет: «…Что такое здравый смысл? Это воплощение опыта и предрассудков своего времени. Он является ненадежным советчиком там, где мы сталкиваемся с совершенно новой ситуацией. Любое достаточно серьезное научное открытие, начиная с открытия шарообразности Земли, противоречило здравому смыслу своего времени» [101].

5. Критерий предсказательности — способность теории предсказывать новые факты и явления. Но этой способностью обладают обыкновенно сразу же несколько теорий.

6. Критерий наибольшей вероятности (Г. Рейхенбах), т. е. наибольшего согласия с фактами данной теории по сравнению с другими теориями. Но дело в том, что почти никогда не бывает так, чтобы существовала только одна теория, находящаяся в полном согласии со всеми наблюдаемыми фактами.

7. Критерий наименьшей вероятности (К. Поппер, Б. Рассел, Д. Платт). Верна та теория, которая предлагает пути своего опровержения.