Софроний Сахаров - Старец Силуан Афонский Страница 21

О духовном видении мира

СТАРЕЦ многажды говорил, что «когда весь ум в Боге, то мир забыт», и вместе он же пишет: «Духовный, как орел летает в высоте, и душою чувствует Бога, и видит весь мир, хотя и молится в темноте ночи».

Встает вопрос: нет ли здесь противоречия? И другой вопрос: не есть ли это видение мира — воображение?

Но вот опять он же пишет: «Редкие души знают Тебя, и мало с кем можно говорить о Тебе».

В числе не знающих Бога и не могущих говорить о Нем — прежде всего сознаем мы себя, а потому просим всех тех, что познали Бога, по снисхождению своему простить нам дерзкую и безумную попытку хотя бы немного приоткрыть смысл слов Блаженного Старца.

Чистая молитва влечет ум внутрь сердца и воедино собирает всего человека, даже и тело его. Ум, погружаясь в сердце, отходит от образов мира, и душа, всеми силами устремленная к Богу во внутренней молитве, при свете, исходящем от Бога, видит себя совершенно особым образом, Видит она при этом не внешние явления и условия жизни, а себя самое обнаженною в своем естестве и раскрытою в своей глубине.

При всей безвидности, простоте и «стянутости» этого созерцания, направленного к истокам жизни, к Богу, в нем открываются пределы, между которыми движется бытие всего тварного духовного мира, и душа, от всего оторвавшись и ничего не видя, в Боге видит весь мир и сознает свое единство с ним, молясь за него.

«А я хочу только одного; чтобы молиться за всех, как за самого себя», — пишет Старец.

Все мы не раз восторгались, созерцая величие и красоту природы. Но вот — перед нами маленькая бесцветная фотография, и вместо необъятных, не достигаемых глазом просторов — мы видим клочок бумаги, и вместо невыразимого богатства света, движения, красок и форм — ничтожный ряд темных и серых пятен. Насколько велико различие между маленькой, мертвой фотографией и тем, что изображено на ней, настолько, и даже более велико различие между сказанными выше словами и тою жизнью, что скрыта за ними.

О двух образах познания мира

СТАРЕЦ был одарен живым, красивым и необычайно дерзновенным умом. Он пишет:

«Умом мы не можем познать даже и того, как сделано солнце; и когда мы просим Бога: дал Ты солнце, Скажи нам, как сделал ты солнце, — то слышим в душе ясный ответ: — смири себя, и будешь знать не только солнце, но и Творца его. Когда же душа Духом Святым познает Господа, то от радости забывает весь мир и оставляет заботу о земном знании».

Здесь, под почти наивной формой выражения, скрыто указание на два различных образа познания о бытии. Обычный и всем известный путь к познанию выражается в том, что познавательная способность человеческого духа, направленная вовне, встречается с бесчисленным разнообразием явлений, видов, форм, и с бесконечным дроблением всего происходящего, и потому познание никогда не достигает ни полноты, ни подлинно реального единства.

При этом образе познания, ум, ища настойчиво единства, прибегает к синтезу, всегда и неизбежно искусственному, и то единство, которого он достигает на этом пути, не есть нечто реально и объективно сущее, но лишь свойственная ему форма отвлеченного мышления.

Иной путь к познанию о бытии лежит чрез обращение человеческого духа внутрь себя и затем к Богу. При этом происходит нечто обратное тому, что мы видели в первом образе познания: ум отходит от бесконечной множественности и раздробленности явлений мира и всею силою обращается к Богу и, пребывая в Боге, видит и себя и весь мир.

К такому образу познания через молитву — стремилась душа Старца, и хотя он не терял здоровой чувства реальности этого мира, однако, до конца жизни своей оставался далеким от мирских дел, чуждым любопытства и привязанностей. Дух его всегда был занят только Богом и человеком.

О признаках благодати и прелести

В СВОЕМ желании узнать от Старца, есть ли несомненный признак, дающий возможность достоверно отличить истинный духовный путь от тех «призраков истины», которые лежат на отступлениях от этого пути, мы вели с ним беседы об этом предмете, и слово его было для нас бесценно дорогим. Он говорил:

«Когда Дух Святой исполнит всего человека сладостью любви Своей, тогда мир забыт совершенно, и душа вся в неизреченной радости созерцает Бога; но когда душа снова вспомнит мир, тогда от любви Божией и жалости к человеку — она плачет и молится за весь мир.

Предавшись плачу и молитве за мир, порожденный любовью, душа от сладости Духа Святого снова может забыть мир и снова упокоеваться в Боге; вспоминая же мир, опять в великой печали слезно молится, желая всем спасения.

И это есть истинный путь, которому научает Дух Святый.

Дух Святый есть любовь, мир и сладость. Дух Святый научает любить Бога и ближнего. А дух прелести — есть гордый дух; он не щадит человека и прочую тварь, потому что он ничего не создавал; он действует, как вор и хищник, и путь его исполнен разрушения.

Дух прелести не может дать истинной сладости; он приносит только тревожную сладость тщеславия; в нем нет — ни смирения, ни мира, ни любви; а есть холодное безразличие гордости.

Дух Святый учит любви Божией, и душа скучает о Боге и сладко со слезами ищет Его день и ночь, а враг приносит свою тоску, тяжелую и мрачную, убивающую душу.

По этим признакам можно ясно распознавать благодать Божию от прелести вражией».

Мы говорили Старцу, что есть люди, которые бесстрастие понимают не как любовь Божию, а как особое созерцание бытия, стоящее выше различения добра и зла, и что такое созерцание они считают большим, чем христианская любовь. На это Старец сказал:

— Это вражья наука; Дух Святый так не учит.

И слушая Старца, мы не могли не вспоминать демонических образов тех «сверхчеловеков», которые восходят «по ту сторону добра и зла». Старец говорил:

— Дух Святый есть любовь, и Он дает душе силу любить врагов. И кто не любит врагов, тот не знает Бога.

Этот последний критерий в душе Старца занимал совершенно исключительное и бесспорное место. Он говорил:

— Господь — милостивый Создатель, и Ему всех жалко. Господь жалеет всех грешников, как мать жалеет своих детей даже тогда, когда они идут недоброй дорогой, и где нет любви к врагам и грешникам, там нет Духа Господня.

Мысли о свободе

ВЫШЕ МЫ приводили беседу Старца с одним молодым студентом, из которой отчасти видны его взгляды на свободу, а здесь мы хотим дополнительно привести и иные его мысли, услышанные нами от него и частью выраженные письменно, но на языке для большинства непонятном.

Жизнь Старца преимущественно проходила в молитве, а молящийся ум не мыслит, т. е. не рассуждает, но живет. Действие молящегося ума не есть оперирование отвлеченными понятиями, а соучастие в бытии. Ум, истинно молящийся, имеет дело не категориями рационального мышления, а с категориями качественно иными, и этот иной род категорий — есть само бытие в его действенности, не укладывающееся в узкие рамки отвлеченных понятий.

Старец не был философом в обычном смысле этого слова, но он был воистину мудрец, обладавший ведением того, что выходит за пределы философии.

Возьмем для примера опыт «смертной памяти». Под этим именем в аскетической письменности Отцов разумеется не обычное сознание человеком своей смертности, не простая память о том, что мы умрем, а особое духовное чувство. Начинается смертная память с переживания краткости нашего земного существования: то ослабляясь, то усиливаясь, она по временам переходит в глубокое ощущение всего земного тленным и преходящим, изменяя тем самым отношение человека ко всему в мире; все, что не пребывает вечно, обесценивается в сознании, и появляется чувство бессмысленности всех стяжаний на земле. Внимание ума отвлекается от окружающего внешнего мира, сосредоточиваясь внутри, где душа поставляется лицом перед непостижимой бездной мрака. Это видение приводит душу в ужас, порождающий напряженную молитву, неудержимую ни днем, ни ночью. Время теряет свою протяженность, но сначала не потому, что душа увидела свет вечной жизни, а наоборот, — потому, что все поглощено чувством вечной смерти. Наконец, пройдя многие и различные стадии, душа действием благодати возводится в область безначального Божественного света. И это не есть философский «трансцензус», а жизнь в ее подлинном выявлении, не имеющая нужды в диалектических «доказательствах». Это — неопределимое, недоказуемое и невыявляемое ведение, но несмотря на всю свою неопределимость, оно, как подлинная жизнь, несравненно могущественнее и внутренне убедительнее, чем самая безупречная отвлеченная диалектика. Старец молится:

«Господи, люди забыли Тебя, Творца их, и ищут свободы своей, не разумея, что Ты милостив, и любишь кающихся грешников, и даешь им Свою благодать Святого Духа».