Александр Мень - Трудный путь к диалогу Страница 21

В. Но у нас и так много любителей бороться с лишним в чужой жизни. Я сомневаюсь, что аскетические требования можно предъявлять к кому-либо, кроме себя. Где проходит водораздел между христианским аскетизмом и идеологией "равенства в бедности"?

О. Понятие "богатства" в Евангелии носит в значительной мере духовный характер. Когда Христос сказал, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство Божие, ученики ужаснулись. Но ведь они были людьми бедными. Почему же они приняли Его слова на свой счет? Потому что поняли, что речь идет не просто о материальных благах, а о том, что порабощает человека, что ставит эти блага на первое место в шкале ценностей. Потребительство, алчность, безудержная погоня за материальными благами нравственная болезнь, а не проблема экономики. Людям нужно жить в нормальных достойных условиях. Это очевидно, иное дело - устроение души. Что для нее важнее всего - духовное или материальное? Если материальное довлеет - дух несет огромные потери...

В. Отец Александр, я все возвращаюсь к теме культурного возрождения общества. Этот процесс уже о себе заявил. И вспоминаю в этой связи о библейских обществах в начале XIX века, которые очень сильно продвинули нашу культуру...

О. Эти общества поддерживало правительство, лично царь. А когда поддержка исчезла, исчезли и общества...

В. Так вот, нет ли здесь аналогии с сегодняшним духовным движением?

О. Это была бы очень печальная аналогия. Российское Библейское общество было интерконфессиональным. В него входили не только православные, но и представители других исповеданий. Это давало ему широту и общероссийский размах. К сожалению, в него вошли люди сомнительных взглядов псевдомистики, юродивые мечтатели, оккультисты, масоны, сектанты, что позволило консервативным силам дискредитировать общество в глазах царя. Митрополит Филарет отмечал, что это был неосновательный повод, что закрытие общества было шагом назад к временам схоластическим. Кроме того, на судьбе общества сказалось ужесточение политики, когда к власти пришла партия Аракчеева.

Что же касается межконфессионального, как бы мы теперь сказали, "экуменического" характера общества, то это, повторяю, было явлением положительным. Наша Церковь и сейчас активно участвует в экуменическом движении, содействующем диалогу, взаимопониманию христиан разных конфессий.

Экуменизм не предусматривает эклектики. За нее ратуют лишь люди, рассчитывающие превратить все религии в некую аморфную массу. Этого хотел Толстой, теософы. Но эклектика в религии так же уродлива, как в искусстве. Терпимость, диалог, взаимопонимание не имеют с ней ничего общего. Блаженный Августин говорил: "В главном единство, в спорном - свобода, во всем любовь".

Нравственные задачи могут объединять не только представителей разных конфессий, но и верующих с нерелигиозными людьми. Хотя мы, верующие, знаем, почему добро - это высшая ценность, а атеизм, даже признавая это, не имеет для этики прочного обоснования.

В. В этой связи - сейчас общество разделилось на определенные лагеря...

О. Это естественно...

В. Да, но как в таком случае объединить людей? Ведь сейчас они стали почти врагами! Взять хотя бы противостояние в литературе, в журналах. Как быть?

О. Сергей Сергеевич Аверинцев очень верно отметил как-то, что в прошлом славянофилы и западники были людьми, противостоящими друг другу, но умевшими уважать оппонента. Многие из них любили и ценили своих идейных противников. У них были разные концепции, шли споры, но шли они в атмосфере культурного диалога, без озлобления. В этом мы сильно отстали от прошлого. Оказались неспособными слушать друг друга.

Духовное возрождение и предусматривает такой рост культуры, когда спор, диалог не превращается в ненависть. Здесь для всех нас путь указан в принципе христианской любви, в Евангелии.

В. Евангелию посвящена ваша книга "Сын Человеческий", которую сейчас читает молодежь. Эта книга наиболее понятна из тех, что написаны на эту тему...

О. Я к этому и стремился. Я ведь не кабинетный теолог, а пастырь.

В. Но эту книгу достать так трудно.

О. Сейчас она беспрепятственно проходит по почте. Кроме того, я надеюсь, что и у нас ее издадут. Она не притязает на роль научного исследования. Это просто рассказ о Христе. Рассказ для всех...

В. Вы получали санкцию на свои лекции, вечера и выступления?

О. Я имею благословение и поддержку своего правящего епископа, митрополита Ювеналия. И Совет по делам религии не препятствует этой работе, которая, кроме того, имеет и общий культурно-просветительный характер.

В. Скажите, насколько ограничено для священника служение науке?

О. Я знал архиепископа Луку Войно-Ясенецкого. Он был замечательный ученый, хирург, лауреат Государственной премии. Мне посчастливилось готовить к изданию его труд "О духе, душе и теле". Сегодня в мире есть множество крупных ученых, которые одновременно являются служителями Церкви. Это хорошо известный у нас антрополог Тейяр де Шарден, психолог Пауэлл, генетик Эленс. В области археологии подвизались Брейль, в энтомологии Вейсман, в астрофизике аббат Леметр, один из авторов теории расширяющейся Вселенной. Вы все, наверно, знаете, что Мендель, основатель генетики, был монахом, а Коперник - каноником. Вклад духовенства в науку, литературу, искусство огромен.

В. А как быть с религиозным фанатизмом? Ведь исламский фундаментализм, например, реальная опасность!

О. То-то и дело, что - фундаментализм, т. е. узость, ограниченность, агрессия. А ислам как таковой не сводится к этому. Никогда не следует забывать, что есть и другой ислам. Ислам Ибн-Сины и Саади, Низами и Ибн-Рушта, Низами и Алишера Навои, ислам суфиев и Хайяма. Они были врагами фанатизма. А фанатизм может быть свойствен и атеистам. Я верю, что каждая религия будет постепенно развивать все самое ценное, что в ней есть, и преодолевать свои духовные недуги. Это задача будущего. Относится она и к нам, христианам.

По словам одного из великих святых, Иоанна Златоуста, "Церковь Христова вечно обновляется". Две тысячи лет для такого дела, как осуществление евангельского идеала, - один миг, первые шаги, подчас и не всегда удачные. Ведь, хотя Церковь основана Богочеловеком, она состоит из людей, со всеми их слабостями, ограниченностью, грехами. И в число ее задач входит также содействовать человечному отношению между людьми разных взглядов. Это прямо вытекает из завета Христа: желать блага ненавидящим нас, молиться за врагов, быть милосердными ко всем, кто нуждается в нас.

В. Простите, отец Александр, возможно ли это в нашей стране?

О. Христос не говорит, что Его заповеди относятся лишь к какому-то определенному обществу, стране или эпохе. В Нем - свет миру, и этот свет люди могут увидеть повсюду. Если мы, христиане, будем верны заветам Евангелия, нас тогда лучше поймут люди иной веры или живущие вне религии. Что же касается нашей страны, то вот пример: я как-то был в Дербенте и заметил, что мечеть, синагога и православный храм находятся на одной улице. Мне сказали, что их прихожане живут мирно, не обижая друг друга. Это оптимальный вариант. Не знаю, как там сейчас. Ужасно хочется, чтобы отвратительная волна ненависти не коснулась хотя бы этого города.

В. Значит, вы считаете, что "мирное сосуществование" и даже сотрудничество религий возможны?

О. Это трудно, но возможно. Раз такое бывало в истории, значит, возможно. Хочу обратить ваше внимание на североамериканскую модель, над которой стоит задуматься. Я не утверждаю, что ее надо механически переносить на нашу жизнь, но все же стоит ее изучить. У американцев есть понятие "гражданской религии". Оно обнимает всех верующих, включает веру в единого Бога всех народов. Исповедники различных религий понимают и чтят его по-своему, но находят нечто общее, что роднит христианина и конфуцианца, иудаиста и мусульманина. В эту сферу "гражданской религии" входят основные нравственные понятия, общие для верующих, которые могут быть приняты даже агностиками, скептиками, атеистами. Таким образом, в данной модели плюрализм не исключает определенного духовного единства граждан одного государства. По крайней мере верующих...

В. Сейчас многих волнует проблема национализма и шовинизма. Разговаривая с подобными людьми, натыкаешься словно на некую преграду в мозгах. То, о чем вы говорили, - ущемленность, ущербность...

О. Человеку, свободному от ущербности, эти страсти чужды. Естественно любить свой народ, свою культуру, родную страну. Это как любить свою мать. И такой патриотизм - святое дело. Но когда, любя свою мать, человек ненавидит или презирает чужую, это уже ущербность, это шовинизм, ксенофобия. А ведь все "фобии" патологического или животного происхождения. Я не боюсь повториться: скажу то, что говорил на встрече в "Кинопанораме". По образованию я биолог. Изучал зоопсихологию. Естественный отбор выработал в животных ксенофобию - боязнь чужого, незнакомого, непонятного. Иное дело человек. Мы все принадлежим к одному виду. Это доказывает беспрепятственная и бесконечная метизация среди рас, народов и племен, которая происходила почти всюду на протяжении тысяч лет. Но древний, звериный ксенофобический инстинкт остался как наследие далекого дочеловеческого прошлого. Это есть почти в каждом из нас. Но чем выше нравственный, духовный уровень людей, тем полнокровнее становится восприятие ими многообразия человеческих типов, характеров, культур, языков. Мы начинаем понимать, что мы богаче оттого, что есть такое красочное многообразие мира. Нивелировка, утрата этого многообразия культур, так же опасна, как националистическое самозамыкание. Представьте себе такую фантастическую картину: вся земля говорит только по-английски. Тогда бы не было ни "Евгения Онегина", ни "Поэмы без героя". Осматривая однажды памятники Бухары, я подумал, как был бы обеднен человеческий род, если бы все это исчезло в одночасье! Но в то же время я представил себе, что было бы, если бы этот стиль жизни и искусства стал повсеместным. Опять-таки - невероятная потеря. Не было бы ни Рублева, ни Рафаэля...