Сельский Священник - Записки сельского священника Страница 22

Покойный о. протоиерей города К. был миссионером. Для собеседования с раскольниками он разъезжал всегда летом, в рабочую пору. Однажды приезжает он с исправником в одно большое раскольничье село и созывает всех крестьян для собеседований. Въезжий дом, где они остановились, состоял из двух изб, разделённых общими сенями. В передней поместился исправник, а в задней о. протоиерей. Каждого мужика и каждую бабу и девушку призывает к себе исправник и начинает пороть. Натешившись досыта, он посылает к о. протоиерею на увещания. О. протоиерей: «Тебя, кажется, друг мой, оскорбили? Жаль мне тебя, друг мой, жаль! Ты подпишись, что желаешь быть православным, а там Господь с тобой, живи, как знаешь, а начальство оскорблять тебя не будет. А за то, что я защищу тебя, дай мне рублишко». Так, и другой, и третий, и сотый, и восьмисотый... Раскольники не спорили ни из-за подписок, ни из-за рублишек. После исправник, своим порядком, взял по 3 руб. с рыла. И господа миссионеры отправились дальше.

Местный священник доносит потом, что его раскольники и не думали быть православными, — что они живут так, как жили прежде.

Приезжает к священнику о. протоиерей: «Я в трое суток успел внушить раскольникам об их заблуждениях; а ты отец, живёшь здесь весь свой век и не умеешь вести дела. Я донесу преосвященному, что ты вреден здесь, чтоб он перевёл тебя в худший приход».

И несчастный священник даёт о. миссионеру целые десятки рублей, чтобы только, по доносу его, не сделаться нищим.

Через год о. протоиерей приезжает снова с исправником и обращается с крестьянами, не как уже с раскольниками, а как с православными, отпадшими в раскол, и передрали и обобрали их несчастных ещё бессовестнее.

Случился, однако ж, один казус и с о. протоиереем, — и секретарь его преосвященства слупил с него 4,000 рублей. По смерти о. протоиерея осталось, говорили тогда, до 80 тысяч.

О. протоиерей города N. был тоже миссионером и спуску ни раскольникам и ни священникам не давал. Человек вдовый и одинокий жил он не только черно́, но и грязно. Это своего рода Плюшкин. Ел, непременно, каждый день только редьку и панихидные бублики. Сохрани Бог, если дьячок обдели его хоть полбулочкой, — заест! Он имел в банке до 56 тысяч, только в одном, но предполагают, что есть деньги и ещё где-нибудь.

Третий о. протоиерей, член консистории и миссионер. Он хотя был и с академическим образованием, но с сектантами не мог сказать и десяти слов. За то он хорошо знал статью закона, по которой сектанты обязаны были, по требованию полиции, являться в консисторию на увещания. Явятся и молокане, и поповцы и беспоповцы, и хлысты и всяких подобный люд, и усядутся на улице, около консистории, по стенкам, по ступенькам уличного крыльца, на дворе консистории, в передней, — и сидят день, два, неделю, другую, третью, — сидят, а на увещания в консисторию не зовут. Сидят, и им, как страдальцам за веру, приношения от их единоверцев со всех сторон. В толпе этой можно было видеть и просто мужиков, и баб, и лиц с весьма приличной наружностью. На эту толпу неподвижно сидящего народа, изо-дня в день, нельзя было не обратить внимания всякому — всякому бросались они в глаза невольно. Спросите любого из толпы этой, что это за народ, кто они, и они вам ответят: «Страдаем за веру. Сидим вот здесь уже неделю, а в поле, чай, выбило ветром последний хлебишко!» Сидят, наконец, выйдут из терпения, пойдут к о. миссионеру, поклонятся, и он отпустит их.

Иногда дело это делалось проще: все увещаемые посылались на берега Волги на подёнщину. И полягутся у стенок заборов, посядутся под тумбочкам взвоза (почему-то их часто можно было видеть там, где семинарская больница), — и сидят целый день. Одноверцы принесут им подённую плату, вечером отнесут её о. миссионеру, а на утро опять полягутся у заборов. Всякому проходящему объясняли они, что они: «стра-да-ют за ве-ру». Некоторые просили милостыню, протягивали руки и вопили: «Стра-даль-цам за ве-ру Хрис-то-ву по-дай-те!»

Этот же о. протоиерей был и экзаменатором дьячков, пред посвящением их в стихарь. В дьячки и пономари поступали ученики, большей частью, по лености, неспособности и за дурное поведение исключённые из училищ. Их назначали в приход; в течение года они должны были выучиться хорошо читать по-славянски, петь на гласы и по нотам и выучить краткий катихизис. Носить стихарь они не имели права; для этого они чрез год должны были явиться к преосвященному и подать прошение о посвящении их в стихарь. Преосвященный, обыкновенно, на прошении надписывал: «К экзаменатору». Получивший хорошую отметку экзаменатора посвящался в стихарь; получивший же неудовлетворительную посылался в приход на год снова. Как понудительная мера к изучению требуемых предметов, непосвящённым в стихарь не дозволялось жениться. Иной в приходе только и знает, что шляется по кабакам, да по крестинам, рожа расползётся, как у быка; другой изо-дня в день гнёт спину над сохой, да c цепом, и ни тому, ни другому катихизис во весь год не придёт в голову. И ездят такие к преосвященному лет пять-шесть, и ездить бы им весь век, если б не жалел их о. экзаменатор! Не ездить же нельзя, и указ давался только на один год, да и не дозволялось жениться. Приезжает однажды, из-за Волги, пономарь с. Большой Глушицы, вёрст из-за 400, Фёдор Иргизов, приходит к экзаменатору, тот спросил что-то, и говорит: «Плохо, плохо! Поучи и явись через год». Иргизов вынимает серебряный рубль и кладёт на стол. О. экзаменатор, не глядя, взял его, тут же подсунул под салфетку и пошёл в другую комнату, бормоча: «Ещё, ещё надо поучить, ещё плохо!» Ушёл, давая возможность Иргизову вынуть из кошелька ещё рублишко. Иргизов на пальчиках подбежал к столу и вытащил из-под салфетки свой рубль. Входит экзаменатор. Иргизов: «Ваше высокопреподобие! Сделайте милость!» И кладёт на стол рубль. Экзаменатор опять, не глядя, взял, положил под салфетку и пошёл: «Ещё надо поучить, плохо, плохо!» Иргизов стянул рубль опять. Входит о. экзаменатор, он кладёт его опять. «Ну, давай дело! Жаль тебя, далеко ездить-то тебе». И дал хорошую отметку.

Так наживали деньги люди должностные.

XIV.

В предыдущей главе я указал на два-три примера того, как наживали деньги, в блаженное старое время, должностные лица из духовенства; теперь укажу на несколько примеров из быта духовенства сельского.

Один священник, короткий мой знакомый, поступил во священники, по окончании семинарского курса, на место тестя, — в старинный, полный дом. Тотчас он сошёлся со стариком-помещиком, и льстил ему, елико возможно. Барин честь любил, и жил, как и подобало жить барину прежних времён, — ел, пил, спал и лишь раза три-четрыре в день ткнёт в рыло лакею, больше же этого по хозяйству не делал ничего. Священник сделался докладчиком и советников по всем его делам: нужно ли снять у барина в аренду мельницу, — попросят сперва батюшку; купить ли лесу, — сперва толкнутся к батюшке; провинился ли мужик, — за защитой к батюшке; освободить ли сына от солдатчины, — за ходатайством к батюшке. И так во всём... Священник цену себе понял скоро: кто больше даст, того и дело право. Барского лесу сам он мог рубить, даже для продажи, сколько угодно; земли барской мог брать, сколько угодно; крестьяне обрабатывали его поля; вся домашняя прислуга была от барина и притом дело это велось так: нянька, кухарка, кучер и работник живут и служат у священника; но завтракать, обедать и ужинать ходят к себе домой. Таким образом он получал, наверное, разве только немногим меньше самого барина.

В приходе: вынь да положь, за каждую требу, вперёд. Пришёл крестьянин, постом, исповедываться, — вперёд положь гривну; нет, — ступай прочь5 Пришёл крестить младенца, — деньги вперёд; нет, или мало, — ступай домой. Каждый жених должен пахать непременно три дня, каждая невеста — три дня жать и молотить. Без этого и венчать не будет. Станет собирать хлебом, — мужик хоть тресни, а попово лукошко насыпай полно́. Мужик в амбар и батюшка за ним. Мужик насыпает, а батюшка смотрит и понукает: «А-ну, сыпь, сыпь, не скупись!»

— Да у тебя, батюшка, лукошко-то больно велико, туда полезет ползакрома.

— Велико! Чай не я его делал. Ну, ещё немножко; ну, ещё лоточек; да не скупись же!

Мужик мнётся, а батюшка настаивает: «Насыпай N. N., насыпай! Пригодится и поп когда-нибудь. Сына-то, небось, женить будешь скоро!» Как мужичок ни бьётся, а батюшка, всё-таки, своего добьётся, — лукошко батюшки полно́. Иногда дело это велось у него ещё проще: мужичок мнётся, задевает по поллоточку, — батюшка выходит из терпения, и как бы шутя: «Эх ты, N. N. Ты не умеешь и насыпать! Ты вот как!» Возьмёт у него из рук лоток, да и насыпает полно лукошко.

Приспела свадьба, — тут мужичку, просто, в смерть: принеси и гуся, и каравай хлеба, и водки, и возок сенца привези, и сделай какую-нибудь услугу, вроде чистки двора, подводы в город и тому подобное. А деньги деньгами, — это, конечно, само собой. Назначит батюшка 10 рублей, а мужик даёт 3 рубля. И пойдёт торг, Боже мой, дня три ходит мужик вымаливать, и каждый раз должен принести что-нибудь. Мужик встанет на колени, — молчит, чуть не плачет; а батюшка сидит себе, и знать ничего не хочет: «Давай, что сказано, и баста!»